О Хармсе  

 рассказывает литературовед Владимир Глоцер…

 — Владимир Иосифович, Хармс категорически не принимал новой власти?

— Даниил Иванович никогда не говорил «Ленинград». Только «Петербург». Улицу свою никогда не называл Маяковской, только Надеждинской. Против он был советской власти или за? Испытав все ее прелести? 31-й, 37-й, 41-й — три ареста! За такую короткую жизнь.

— Его взяли по доносу?

— Хармс с друзьями собирались и куражились в доме у женщины, муж которой был начальником следственного отдела Ленинградского НКВД! В доме чекиста они вели себя, как всюду. Донос в деле, конечно, есть.

«Ювачев—Хармс в кругу друзей доказывал, что поражение СССР в войне с Германией якобы неизбежно. Заявлял, что посылают защищать Ленинград невооруженных бойцов. Хармс—Ювачев говорил, что… необходимо уничтожить весь пролетариат…». Из показаний Антонины Оранжереевой в Ленинградском НКВД.

— Это правда, что он вышел из дома и исчез?

— Легенды. Пришли, как ко всем. В субботу, 23 августа 41-го года.

— Хармс не был на фронте?

— Его комиссовали как психически больного. Он писал: «Если государство уподобить человеческому организму, то в случае войны я хотел бы жить в пятке».

— Зная тексты Хармса, естественно призадуматься о его связи с реальностью...

— Ему не было 23, когда он написал «Елизавету Бам»! А ведь она полна социальных мотивов. Незащищенность перед натиском власти, жуткие персонажи преследуют героиню, обвиняют в убийстве…

— Что обэриуты понимали под «реальным искусством»?

— Слово, «очищенное от литературной шелухи».

— Самоценность слова, очищенность также и от шелухи смысла?

— Хармс называл это «чистотой порядка». «Я думал о том, как прекрасно все первое. Как прекрасна первая реальность… Я творец мира, и это самое главное во мне. Я делаю не просто сапог, но раньше всего я создаю новую вещь. Мне важно, чтобы… порядок мира не пострадал, не загрязнился от соприкосновения с кожей и гвоздями. Чтобы… он сохранил бы свою форму, остался бы тем же, чем был, остался бы чистым. Когда я пишу стихи, то самым главным кажется мне не идея, не содержание, не форма и не туманное понятие «качества», а нечто еще более туманное, непонятное рационалистическому уму: это чистота порядка. Истинное искусство… создает мир и является его первым отражением. Оно обязательно реально…».

— Детская литература была для Хармса и остальных обэриутов только способом существования или нишей свободы?

— Это был остров, где они поселились. «Как прекрасно все первое!». Таков детский взгляд на мир. У ребенка все вызывает удивление. Такова же и поэтика Хармса, его литературное существо. Потому Хармс и классик, что обращался к вечному в ребенке.

— Детская литература — наше вечное спасение! В 37-м году объявить детской песенкой «Из дома вышел человек…»…

— После этой публикации настал кромешный ужас. Год Хармса не печатали в «Чиже», а это была единственная отдушина. «…Продал чужую партитуру «Руслана» за 50 рублей… Сделано последнее. 3 октября 37-го года». Нет денег на хлеб. Вечно в долгах (которые он всегда возвращал). Марина от голода не может двигаться — Хармс достает ей кусочек сахара… Но он работает изо дня в день. Понимаете, что это значит: человек не рассчитывает на печать при жизни — и пишет, пишет каждый день.

— Смерть как символ, как философская категория присутствует практически во всех текстах Хармса. Видимо, были какие-то особые отношения со смертью?

— Огромные отношения. Эти совсем молодые поэты потому так значительны и сильны, что размышляли о главном. Введенский указывал на три своих темы: время, смерть, Бог. Время, его текучесть — постоянный мотив Хармса.

— Сон, с которым то и дело экспериментируют его герои, в системе оккультизма — способ прорваться в параллельный, иррациональный мир. Но, живя на грани нищеты и голода, Хармс, вероятно, имел и более «земной» повод думать о смерти?

— Конечно. Но главное — он не мог не думать о читателях-потомках, поскольку не печатался. Меня мучает мысль, что Хармс погиб в 35 лет. Нельзя даже представить себе, что бы нас ждало, проживи он дольше. Ведь, несмотря на голод и блокаду, его творческая энергия все прибывала. А сколько пропало! Его друг вспоминает, что при обыске бумаги уносили мешками. И это не в 41-м, а в 31-м!

— Его расстреляли?

— Он умер в тюремной психиатрической больнице блокадного Ленинграда. От голода.

— Метод абсурда существовал в литературе и до Хармса, и параллельно с ним. Но именно Хармс стал культовым писателем и отзывается у самых разных авторов. Почему именно он, а не Эдвард Лир, скажем?

— Между прочим, Лир наряду с Гоголем был его богом. У Хармса есть занятная градация - сколько дал тот или иной писатель человечеству и его сердцу. В цифрах. На первом месте — обожаемый Гоголь: «Человечеству 69, моему сердцу тоже 69».

— 69 чего? У.е.?

— Пожалуй. Лир — 42 и 59… Мировой абсурд, конечно, не начинается с Хармса. Ионеско помоложе, а с Беккетом они практически ровесники. Но даже не слышали друг о друге. А близость, сюжетная связь огромная.

— Абсурд, посеянный Гоголем в России, которую не понять умом, распространился по миру, как Интернет? И все-таки, почему именно Хармс?

— В пределах прекрасной условности, которую он создавал, его ощущение реальности не так уж далеко от самой реальности. Мир его героев и сюжетов дисгармоничен. Но открытие Хармса в том, что из нелепости, чуши и бессмыслицы он создал абсолютно гармоничный массив текста. Музыку, которая, в отличие от литературы соцреализма, не имела «практического смысла».

— Не столько «отражение жизни», сколько ее новое измерение?

— Да, гениальное искажение. Странность, непредсказуемость очень ценима в литературе. Хармс поэтически желанен для читателя. Его короткие вещи сказали о жизни больше, чем многостраничные романы, потому что были заряжены другой, могучей поэтической энергией. Он глубоко независим, неподцензурен. В силу своей неограниченной внутренней свободы Хармс связан с огромным контекстом.

                                    
..............................................
© Copyright: Даниил Хармс