Михаил Жванецкий: Для вас, женщины |
|
|
Михаил
Жванецкий:
Для вас, женщины Сосредоточенные размышления Два дурака Одесса Холера в Одессе Одесский пароход Играет румынская музыка Диалог с зеркалом Я стоматолог Искрим, ребята Для вас, женщины Для А. Райкина Я не знаю, как для вас, но для меня Восьмое марта второй день рождения. Я холостяк. Не старый. Мне восемнадцать до семнадцатого года плюс пятьдесят один минус подоходные плюс бездетность. Я по профессии бухгалтер. Итого мне... шестьдесят девять с копейками. Все друзья хотят меня женить, потому что люди не выносят, когда кому-нибудь хорошо. Но я не спешу. Шестьдесят девять – время еще есть. С моим возрастом, о котором я сказал выше, с моими данными, о которых я скажу ниже, я мог бы женить на себе весь балет Большого театра, но я не тороплюсь. Мне говорят: – Слушай, Сигизмунд, для тебя есть девушка в Ташкенте, стройная, как козочка, ароматная, как персик. – В Ташкенте. Улица Навои, шестьдесят пять, вход со двора, налево, отдельная квартира с отцом? – Да. – С черными глазами, заикается? – Да. – Тетя болела желтухой в тридцать шестом году? – Да. – Хорошая девушка, но зачем привязывать себя к одному месту? Я всю жизнь менял адреса и места работы, менял, когда мне не нравился пейзаж за окном или голоса сотрудников. Зачем же мне затихать вдали? И я сказал себе: «Сигизмунд, тебе рано отдавать, ты еще не все взял от жизни». И я сбежал к одной врачихе. Доцент. Вот такая толстая диссертация, и тема очень интересная – что-то там в носу. Такая умная женщина. Бывало, по радио: «Буря мглою небо кроет...» – Откуда это, Сигизмунд? Я только открывал рот и напрягал память, как она говорила: – Ты прав – это Пушкин. С ней я пошел дальше всех, с ней я дошел до загса. У меня уже был букет, мы с ее мамой перешли на «ты», а папа подарил мне белые тапочки. И тут я сказал себе: «Стой, Сигизмунд. Она чудная женщина со всеми удобствами, с горячей водой, в прекрасном районе, но умна угнетающе». С таким же успехом можно жить в библиотеке или спать в машиносчетной станции. И я бежал к третьей. Та ничего не соображала, и я почувствовал себя человеком. Я сверкал остроумием, я пел и решал кроссворды. А она сидела, раскрыв рот. Когда человек, раскрыв рот, смотрит на вас целый день, это приятно. Но через месяц это начинает раздражать. Я ей говорю: «Закрой рот, я уже все сказал». И хотя был ужин, и нас поздравляли, и ее папа подарил мне белые носки, я сказал себе: «Стоп, Сигизмунд, шутки шутками, но могут быть и дети». И я бежал домой... где из живых людей меня ждет только зеркало. Но сегодня, женщины, у нас с вами большой день... Я чувствую, что я созрел. Сегодня я выгляжу, как никогда. У меня еще стройная фигурка, блестящая в некоторых местах голова, слегка подкашивающиеся ноги, небольшое пришепетывание при разговоре, посвистывание при дыхании и поскрипывание при ходьбе. Но если меня в тихом месте прислонить к теплой стенке, со мной еще очень, очень можно поговорить! О Восьмом марта, о весне, о вас, женщины... Готовьтесь, птички! Я еду к вам на трамвае! Сосредоточенные размышления Для А. Райкина Зарядку себе придумали, лишь бы не работать! Лишь бы дурака валять! Здоровый бугай поднимает гири впустую – воздух перемешивает. Пускай камни таскает или вагонетки с углем. И платить ему не надо: он же за гири денег не берет! Если весь народ по утрам вместо гирь будет яму копать, знаете, какая колоссальная экономия будет?! А если другие туда воды накачают и гусей пустят... На каждого получится по два гуся. Я ж не один день думал! А этот футбол – двадцать два бугая мяч перекатывают. А если им вместо мяча дать каток, они ж за полтора часа все поле заасфальтируют. А зрители еще по рублю дадут. Бешеные деньги пойдут. А марафонца видали? Страус. Сорок километров дает бегом. Его кто-нибудь использует? Он же бежит пустой! А если он почту захватит или мешок крупы в область? У нас же составы освободятся. Я уже не говорю про штангистов. Человек полтонны железа поднимает и обратно кладет. Так дайте ему груз, чтоб он его наверх подавал. Бочки с селедкой, раствор, ящики с кирпичом пусть выталкивает. И рекорды ставь: ты – две бочки, я – четыре, чемпион мира – шесть! Кто у нас остается? Артисты, художники, ревматики, склеротики и прочий боевой отряд физически недоразвитых людей. Их надо использовать на тонких работах. Вот балерина – крутится. Крутится, крутится, аж в глазах рябит. Прицепить ее к динамо – пусть ток дает в недоразвитые районы. А ты, иллюзионист, у тебя из пустого ведра курица вылетает. Иди, обеспечивай народ курями. Ведра у всех есть, куры не у всех. Тебе каждый спасибо скажет, если честно будешь работать. А писатель пишет. Ходит туда-сюда, обдумывает. Что он там напишет, никому не известно, а пока ходит – прицепить к нему рычаг, пускай воду качает. Хоть какая польза будет... Вот так каждого использовать. Такое будет! Такое состояние благо. Такой прогресс. Такой урожай. Вместо голубей этих дурных на крышах индюки будут сидеть, и тогда сразу вперед скакнем. Я ж не один день думал, что я, дурак?! Два дурака Для А. Райкина Я за углом в тресте работаю, говорят, у нас начальник – того... Не очень соображает... Но вы мне объясните: он что, вообще не соображает или он на своем месте не соображает... Возьмем нашего... У него диплом, он инженер. Сейчас все с дипломами. Он заочно инженером стал... Сейчас все заочно инженерами становятся. Правда, курсовой ему весь техотдел считал, а дипломный все конструкторское бюро чертило в рабочее время, но он все равно инженер. Но он не дурак. Он ходит на работу с мешочком, гуано собирает голубиное... Это очень хорошо для виноградничка... У вас нет виноградничка, а у него есть виноградничек... Он его заборчиком, штакетником огородил, досточками, и все вручную, все сам. А коза у него – Брижит Бардо, ни единой блохи – сам купает, все сам! Кабанчик для него как сын... Для навоза бетонированный вывод вывел сам, все сам... И не потому, что все себе, себе... На работе увидел: два маляра сидят на ставке, ворота коверкают. Он тех маляров прогнал, сам встал и ворота покрасил, и чтобы вы думали – третий год стоят, как куколки... Вот он у нас какой! Так чего же люди к нему с чертежами лезут... Он же дворник в душе. И какой – первоклассный. Дворник-педагог. Вы только объясните ему, что это тоже ответственная работа... А как же. Во-первых, лед сколоть уметь надо?.. Надо!.. А там горку залить, чтобы пионерчикам было легко скользить, а пенсионерчикам, наоборот, песочку подсыпать... А если у ворот стоять... Ведь можно по-разному стоять... Можно и так стоять, а можно и так. А наш бы так стоял... из-за границы приезжали бы смотреть. Фигура у нашего как раз представительная. Красивый мужчина – невозможно... А голос... Вот жилец идет: – Здравствуйте, Харитон Иванович! – Здравствуйте, Петр Сергеевич! – С праздничком вас, Харитон Иваныч! – И вас также, Петр Сергеевич! А вот профессор идет, уже не жилец, в другой дом переехал. Ну все равно: – Мое почтение, Харитон Иваныч! – Наше вам, Григорий Владимович! А тут вертихвостка, уличная продавщица, Машка: – Здравствуйте, дядя Харитон. С праздником вас, дядя Харитон. Ну с ней можно попроще: – И тебя же! Вот какая у него могла бы быть работа... По призванию! А он сидит в кабинете, смотрит на других и тоже за стул держится. А тут же в управлении интеллигент на побегушках громыхает. Дохлый такой червь... Мозгами как раз хорошо шевелит, но руками никак не может... Уж до чего беспомощный... шланг не может удержать... Послали лед скалывать, так он сначала тяпкой себе ноги переломал, а потом его послали пьяного скручивать – зрелище было: «Голубой огонек». Где шляпа, где очки?.. Того интеллигента червивого по частями вынесли, а наш директор этого пьяного одной рукой скрутил... Вот вам интеллигент с дипломом – дурак и начальник с дипломом – дурак... Два дурака, да?.. А вы поменяйте их местами... А вы не думали об этом... А вы подумайте. Одесса Итак, Одесса для тех, кто ее не знает и не хочет знать. Довольно красивый город на нашем Юге и чьем-то Севере. На берегу Черного моря, трехтысячный юбилей которого мы недавно отмечали. Обычно очень жаркий август, когда мы по ночам обливаемся потом, а серая морская вода не охлаждает, а засаливает. Дачи здесь маленькие – квартиры без крыш. Засыпаешь один, просыпаешься впятером. Жуют здесь все и всегда – семечки, креветки, копченую рыбку, раков, виноград. Лучшие в стране рты не закрываются ни на секунду: хрумкают, лузгают, щелкают, посапывают, слушают ртом. Рты прекрасные – смесь украинской, русской, греческой и еврейской породы. Девушки весной хороши, как кукурузные початки молочновосковой спелости. Летом еще лучше: стройные, упругие, покрытые горячим загаром и легкой степной пылью. Идти за ними невозможно. Хочется укусить и есть их. От красоты у них скверные характеры, а в глазах коварство. – Миша, уже есть шесть часов? – Нет, а что? – Ничего, мне нужно семь. Вообще, женщин умных не бывает. Есть прелесть какие глупенькие и ужас какие дуры. Но с нашими горя не оберешься. Большое количество бросило меня, кое-кого бросил я, о чем жалею. Правда, мне пятьдесят и жалеть осталось недолго. Итак, лучший месяц август – дикая жара. Если в залив вошел косяк, рыбой пахнут все – никого нельзя поцеловать. Вся жизнь на берегу моря: там жарят, варят и кричат на детей. Для постороннего уха – в Одессе непрерывно острят, но это не юмор, это такое состояние от жары и крикливости. Писателей в Одессе много, потому что ничего не надо сочинять. Чтоб написать рассказ, надо открыть окно и записывать. – Сема, иди домой, иди домой, иди домой! – Он взял в жены Розу с верандой и горячей водой... – Почему у вас семечки по двадцать копеек, а у всех десять? – Потому что двадцать больше. – Чем вы гладите тонкое женское белье? – А вы чем гладите тонкое женское белье? – Рукой. Они не подозревают, что они острят, и не надо им говорить, не то они станут этим зарабатывать, у них выпадут волосы, вместо того чтоб говорить, они будут прислушиваться, записывать, а потом читать по бумаге. Старички сидят на скамейках у ворот с выражением лица: «Стой! Кто идет?!». Когда вы возвращаетесь к себе с дамой, вы покрываетесь потом и не знаете, чем ее прикрыть. Весь двор замолкает, слышен только ваш натужный голос: – Вот здесь я живу, Юленька. А какой-то только что родившийся ребенок обязательно ляпнет: «Дядя Миса, только сто вчерасняя тетя приходила». Когда вы выходите, двор замолкает окончательно и кто-то – шепотом, от которого волосы шевелятся: «Вот эта уже получше». Здесь безумно любят сводить, сватать, настаивать и, поженив, разбегаться. Отсюда дети. Худой ребенок считается больным. Его будут кормить все, как слона в зоопарке, пока у него не появятся женские бедра, одышка и скорость упадет до нуля. Теперь он здоров. Одесса давно и постоянно экспортирует в другие города и страны писателей, художников, музыкантов и шахматистов. Физики и математики получаются хуже, хотя отец нашей космонавтики Королев – одессит. Но Бабель, Ильф и Петров, Катаев, Ойстрах, Гилельс – все мои родственники. Мечников и еще куча великих людей. А я до того необразован, что сам пишу эпиграф и произведение к нему. Ужас. Со времен Бабеля и до сих пор в детей вкладывают все надежды. Раньше на крошечное болезненное существо вешали скрипку, теперь вешают коньки, шахматы или морской бинокль. И хотя он не больше сифона с газированной водой, он уже бьет ножкой в такт и такой задумчивый, что его уже можно женить. Август у нас лучший месяц в году, но сентябрь лучше августа. Начинается учебный год, пляжи пустеют, на берегу те, кто работает, но ничего не делает, а таких довольно много. По вечерам прохладно и целуются в малолитражке «фиат», куда целиком не помещаются, и мужа можно узнать по стоптанным каблукам. В октябре вы лежите на берегу один. Правда, и вода холодная, градусов двенадцать. Я спросил старичка, что купался: «Вы что, не мерзнете?» – Почему? – ответил он. Зима в Одессе странная. Дождь сменяется морозом, образуя дикую красоту! Стоят стеклянные деревья, висят стеклянные провода, земля покрыта стеклянными дорогами и тротуарами. Машины и люди жужжат, как мухи на липкой бумаге. Если она неподвижна, значит, едет вверх; если едет вниз, значит, тормозит. Ушибы, переломы, носки, надетые поверх сапог, – очень красивая зима. Город компактный. Пешком – за полчаса от железнодорожного до морского вокзала. Главная улица – Дерибасовская. Если спросить, как туда пройти, могут разорвать, потому что объясняют руками, слов «налево» и «направо» не употребляют. Пойдете туда, потом туда, завернете туда, сюда – туда, туда – сюда... Спрашивающий сходит с ума, пока кто-то не скажет – вон она. – Где? – Вон! – Где? – Вон, вон и т. д. Одесситка, у которой руки заняты ребенком, ничего не может рассказать. Почему здесь рождается столько талантов, не могут понять ни сами жители, ни муниципалитет. Только время от времени его уговаривают назвать улицу именем кого-то. Построены огромные новые районы, но там дома стоят отдельно, и там жить неинтересно. Интересно в старых дворах, где стеклянные галереи и все живут как в аквариуме и даже подсвечены лампочками, поэтому я не женат. Мужчины в этом городе играют незначительную роль и довольны всем происходящим. Ну-ка, давайте откроем окно: – Скажите, этот трамвай идет к вокзалу? – Идет, но сейчас он движется в обратную сторону – хоть сядьте туда лицом. Вот это мой двор. В Одессе не говорят: «Мой дом. Мой двор». Как вернулись после войны, так с 45-го года здесь живем с мамой. Художники из Одессы уезжают. Ее надо заканчивать, как школу. Все жизненные пути одесситов упираются в море. Дальше начинается другая жизнь, другая компания, другая страна. Холера в Одессе Вам передают привет наши родственники, знакомые, знакомые наших знакомых, а это уже вся Одесса, из которой мы часто выезжаем и редко возвращаемся... Как приятно после долгой поездки вернуться домой, войти в родной двор, увидеть родное АГВ, услышать родное КВН. И утром сквозь сон слышать голос соседки: – Мадам Жванецкая, ваш Миша вернулся?.. – Да... Он еще спит. – Я же говорила... Это все детство – он будет человеком... это все детство. Кстати, у меня есть девочка. Мне кажется, она ему подойдет. – Я уже не знаю, кто ему подойдет. – Она ему точно подойдет. Она любому подойдет. Только сначала мы должны туда подойти. – Я уже не знаю, у него нет времени для личной жизни. – У нее фигура. Я такой фигуры не видела. Таких фигур сейчас нет вообще! А умница!.. Пишет, пишет, все время что-то пишет. Что она пишет?.. Когда ни войдешь, она пишет... Папа профессор, мама профессор, брат профессор. – Профессор или провизор? – Провизор. Таких семей нет вообще. Я уезжаю и возвращаюсь, а двор наш не меняется, только жители тихонько стареют. И соседу напротив все трудней подниматься на бельэтаж. И дворничихе, которая развешивает кучу белья каждое утро, труднее подпрыгивать, чтобы отщипывать его. И моей маме трудно уже ездить в аэропорт, и она встречает меня дома. А кого-то уже нет во дворе. Да и я, как бы далеко ни заезжал, вопреки всем законам Эйнштейна старею также. Мой двор, куда мы приехали сразу в 45-м, где мы знаем друг друга, как муж и жена, где жаркими ночами лежим на своих верандах и переговариваемся, где утром выскакивает намыленный жилец второго этажа и кричит вниз: – Даша, закройте воду: мне нечем смыть! – А я что, по-вашему, я тоже в мыле. У меня дети в мыле... В общем, я крикну – вы откроете. Вы крикнете – я закрою. Двор, где ничего нельзя удержать в секрете: – Что вы несете, Гриша, в одеяле с женой? Что-то тяжелое, квадратное, похожее на телевизор? – Телевизор. – Если мне не изменяет зрение, вы недавно покупали один телевизор. – Этот нам подарил сын. – Какой сын, когда он вам подарил, что вы рассказываете, противно слушать?! Надежда Тимофеевна, что это у вас в руках такое круглое? – Это левая краска, занесли во двор. – Какая это краска? – Я вам говорю, левая. – Я понимаю, левая, но она же имеет цвет. – Левое бордо. – Что вы будете красить? – Плинтуса и наличники. – Я тоже хочу. – Идите к Даше. Там уже сидит продавец. Мой двор, жители которого с восьми утра учителя, врачи, канатчики, столяры, а в пять они снова – тетя Рита, дядя Коля, баба Даша. – С приездом, Миша. Откуда? – Из Ленинграда. – Тянет в Одессу... Слушай, тут слух идет... Неужели это правда? Такой человек... Это правда? – Это неправда. – Я же говорю: такой человек. Конечно, это неправда... А что с командой КВН? Команда грустит?.. – Нет. – Конечно нет. Грустить из-за Баку? Терять здоровье из-за Баку?! Таких Баку еще будет и будет, а Одесса требует жизни... Что ты смеесся? Я не прав? – Ты прав. Из Одессы можно выезжать, можно уехать навсегда, но сюда нельзя не вернуться. Здесь, когда доходит до дела, все моряки, все рыбаки, все врачи и все больные... И когда была холера, в Одессе стало еще лучше. Холера в Одессе. Курортники в панике покинули гостеприимный город. На крышах вагонов битком, купе забиты, а в городе стало тихо: холера в Одессе... В ресторане свободно: «Заходите, рекомендуем...» В магазинах от вашего появления начинается здоровая суета. В трамвае вы могли уступить место женщине без опасения, что на него тут же ринется быстрый конкурент. Холера в Одессе!.. В городе стало так чисто, что можно было лежать на асфальте. На улицах появились растерянные такси с зелеными огоньками, чего не наблюдалось с 13-го года. И стаканы в забегаловках вымыты, и трубы все исправлены, и туалетики в порядке, и личики у всех чистые, и мы моем ручки до еды и после еды, и кипятком, и чистим, и пьем тетрациклин, и взаимовежливы... Вся холера стоит той вежливости, которая появилась тогда в Одессе. А анализы, как они сближают... Конечно, холеру быстро ликвидировали, но то хорошее, что принесла холера с собой, могло бы и остаться. То, что есть в людях, но проявляется в трудную минуту. Забота. Сплочение. Мы – одесситы! Один коллектив, одна семья, одна компания! Мы живем в одном доме, и лозунг наших врачей – «чистые руки» – пусть будет перед глазами в прямом и переносном смысле. Чистые руки, чистая совесть, чистые глаза перед людьми... В общем, вам передают привет наши родственники, знакомые, знакомые наших знакомых, то есть вся Одесса, где нас девятьсот восемьдесят тысяч и девять человек в театре миниатюр, от имени которого говорим мы, от имени которых говорю я. И чтоб мы были все здоровы, и побыстрей, потому что летом нас будет девятьсот восемьдесят тысяч и, наверное, миллион приезжих, чтоб они были наконец здоровы и мы тоже, хотя нам это трудней. Они у нас отдыхают, а мы тут каждый день. Но кто об этом говорит, когда речь идет о гостеприимстве, а в этом вопросе Одесса приближается к Грузии, удаляясь от Ирана... Мы приветствуем вас, желаем вам счастья, трудов, забот, побед и крепкого здоровья, тьфу, тьфу, тьфу! Одесский пароход – В чем дело, зд’явствуйте? Вы хотите войти, зд’явствуйте? Вы хотите ехать, зд’явствуйте? – Да, да, не беспокойтесь, дайте взойти. – Хой надо имени Пятницкого позвать, чтобы яди такого п’яздника именно... Можно т’енуться именно? – Да, троньтесь быстро, у меня куча дел. – Все, все, я капитан, я даю команду, чтоб вы знали. И-и-так! Во-пейвых, спокойно мне, всем стоять! И во-втоих, а ну-ка мне отдать концы, спокойно всем! – Почему именно вам? – Тихо! Ша! Чтоб мухи не было мне слышно! – Вам слышно? – Тихо! Отдать концы. Я говою именно тебе. Яша: отдать концы! – Почему именно я? – Мы идем в мое. Мы отходим от п’ичала. – Какой отходим? 3ачем весь этот маскаяд? Если мы п’ишли, давайте стоять. Мне это н’явится: то стой, то иди. – Но мы же паяход. – Паяход-паяход. Как минимум, надо сп’есить у людей. – Яша, я п’ешу, п’екъяти п’ения. – А! Эта культу’я, этот капитан. – Яша, клянусь тебе женой Изи, что следующий ейс ты будешь наблюдать с беега. – Мне уже ст’яшно. Я уже д’ежу Я такой паяход вижу каждый день. Это подвода вонючая. Чеез неделю после нашего отхода запах в пойту не вывет’ивается. Капитан. Все. П’ения закончили, мы подымаем паюса, мы отходим от п’ичала. (В машину.) Внимание! Атход! В машине двое: – Ну что? Будем отходить? – Кто сказал? – Он так сказал. – Что-то я не слышал. – Я тебе говорю: он так сказал. – Что-то я не слышал. – Я тебе говорю: он так сказал. – Я же был рядом. – Ну? – Почему же я не слышал? – Может, ты отходил. – Без тебя? Куда я отойду? Мы отойдем вместе. По радио. В машине! А тепей се’езно! П’иготовиться к большому отходу. – Так почему же я не слышал, что он сказал? – А если он сказал мне. – Только тебе? – Допустим. – Ты и отходи. А мы постоим. – Ну, не балуйся. Я говорю: он сказал. И вообще, если... По радио. Отдать концы. Отходим от п’ичала. – Слышал? Отдавай. – Почему именно я? – А кто? – Хочешь поговорить? – Да. – Выключи! Радио. Отдать концы. Я сказал: отходим от п’ичала. Эй, в машине, еб’ятки. Это се’ъезный язговой! – Выключи, я сказал. Радио. Отдать... (щелчок). – Так что именно он тебе сказал? Я хочу слышать. – Ты же слышал. – Может, я хочу именно от тебя слышать. Может, я хочу знать, с кем имею дело. (Щелчок.) Радио. ...Концы! Что такое? Мы отходим или нет? Что случилось? Почему стоим? Я сейчас такое уст’ею, вам будет мало места на паяходе. Изя! Ёма! Немедленно! Тут же! Хотя... (Щелчок.) А ну... (щелчок)... подожди (щелчок)... Стой (щелчок)... Немедленно! Я кому сказал... (щелчок). А я кому... нет! А я... Я тебе уст’ею (щелчок)... Нет! Стой!.. Тс-с... ядио... тс-с (щелчок). Ох, я тебе уст’ею «никогда»... Тс-с (щелчок)... Ты меня?.. Таких штуйманов... Ты когда-нибудь п’екладывал куйс?! Я тебе уст’ею немедленно, отходим, невзияя на паюсник. Кто? Ой-ой (щелчок)... Так, внимание. Полный... вп’ечем... нет... те... лучше... Стоп!.. Хотя... Тс-с (щелчок)... Стоп!.. Это я сомневаюсь? Стоп! Тс... полный стоп! Самый полный стоп! Все, п’екъяти связь. Я тебе уст’ею «я на него положил». Я тебе уст’ею «в г’ебу я видел этот п’ичал». Я тебе уст’ею «всю команду в белых тапочках». Ты у меня голый и босый будешь стучать в бойт. И мы тебе из иллюминатоя такое покажем... Все, отходим. Он дал даегу... Хотя... Нет-нет. А-а, да-да... полный... нет... нет... Тс-с. Стоп! Я сказал – стоп! Откуда эта подвижность? Почему мы идем? Изя, Ёма! Куда мы идем? Где куйс? Где лоция? Я не вижу ствои... Стоп! Стоп! Полный назад! Ах, вы ешили впеед. Что вам там видно в машине?! Ну давай, давай впеед, хотя я сказал: назад, и вы увидите, как я был п’яв. Я Изе уст’ею. Он голый и босый будет стучать в бойт. Голос. Капитан? – Что такое? – Изя передал... – Не хочу слушать. – Там прямо по носу. – Не хочу слушать. Я его видел в г’ебу. Я с ним не язговаиваю. – Он все-таки сказал, что, если мы не возьмем левей буквально два-три градуса, мы сядем... – Пеедай этому подонку... – Все! Мое дело сказать, и я сказал. Хотите – верьте, хотите – нет. Сидите на мели, не сидите на мели. У нас в машине куча дел и без вас. Я уже два часа пробую получить с Ромы мои пятнадцать рублей. Идите пробуйте вы. И еще, он передал, если вы немедленно не отвернете, вы врежетесь... во что он сказал... в общем, тут есть один остров. – Пеедай ему вместе с его ос’евом... (удар). Удай! А! Такой паяход. Нам его дали п’евеить, какой он мояк – этот паяход. Я думаю, мы это сделали. Эммануил! – Да. – Ядиюй в по’йт: песней сидим на месте в ста сояка мет’ях от п’ичала, отнялся задний ход. Штуйман Гойсман списан на беег, куда он сойдет, как только мы подойдем. Стайший штуйман Бенимович еще на беегу уже. – Это я, ставший штувман Бенимович. Я случайно выскочил. Ну вы понимаете, мне надо было за бовт. Ну надо было! Ну бывает! Ну это жизнь. Смотвю, мы отходим, мы идем, а я стою. А кавты у меня, ну это жизнь, ну надо было. Я дал отмашку сначала ковмовым, потом носовым платком. Пвиступил к сигнальным огням, сжег всю ковобку мол, стоп, мол, мол, я на бевегу ну мне надо было. Ну это же жизнь. Так эти пвидувки вазвили такой ход, какой они выжали из этой пвипадочной машины. Тогда я снял штаны и показал им все, на что способен, и они сели под гвом аплодисментов. Без специалиста не выпайся... Эй, на... «Азохенвее»! Это я, Бенимович, это я квичу и издеваюсь над вами – будем вызывать спасатель? А? Там, где Гвойсману с головой, новмальному штувману по... Капитан, это я, Бенимович, квичу и издеваюсь. Как вода? Эй, в машине, пустите машины вваздвай. Эй, в машине! В машине. Что в машине? Я всю жизнь в машине. Я никогда не знаю, куда мы идем. У меня такое впечатление, что на мостике все курвы. Хорошо. Они наверху. Они командуют. Я выполню любой приказ мгновенно, но пусть они мне сначала докажут. Ты, командир, докажи, что ты умней, и все, и мы уже идем. Капитан. Ничего. Вначале они мне поломали, тепей я им все пееломал. Вот вы пассажий, вы скажите – это экипажь? Нет, я интеесуюсь, это экипажь? Это головоезы. Они все едут в язные стоены. Пассажир. Все! Я пассажиг. Вы это знаете, и я это не скгываю. Это не пагаход. Это не кгуиз. Из кухни нет выхода пгодукции. Они обгазовали замкнутый цикл и все глотают без выхода блюд. Все спгашивают, что я ищу. Когда я сел сюда, я искал покоя. Но я уже не ищу покоя – я ищу кингстон. Я хочу видеть шеф-повага, заполненного водой по гоглышко, и надавить на его дикий живот. Вместо чувства отдыха, вместо чувства кгасоты, вместо чувства могского путешествия я испытываю чувство голода. У меня должны быть свои удовольствия, и я их получу. В машине я договогился за четыгнадцать гублей – они подвезут нас пгямо к дому, чтоб не искать такси. Ночью был дикий ггохот. Они сказали, что один дизель сошел с фундамента, но это их не беспокоит, и кто-то у нас укгал винт на стоянке. Поэтому нас заносит, но они сказали, что уже сами уггали винт у кгейсега, но очень большой, и нас опять заносит. Но все это мелочи. Главное, что мы не можем отойти, вот что меня беспокоит. Полкгуиза пгошло, а мы не отошли: они все вгемя пгинимают пгодукты. Тут такая скука, что я изменил любовнице с женой. Капитан. Эй, на камбузе, вы уже п’иняли п’едовольствие? Из кухни (чавкая и напевая). Эх тоцем, перевертоцем, румба-тумба буду я... Это хто, хто это? Капитан. Это я, Юхман. Камбуз. Хто-хто? Хто это? Капитан. Капитан говоит. Вы п’иняли снабжение? Камбуз. Это хто? Капитан. Капитан. Камбуз. Какой капитан? Капитан. Ваш едной капитан. Вы п’иняли п’едукты? Камбуз (неразборчиво). Какие продукты? Что он хочет? Кто такой? (Повесили трубку.) Капитан. Эй, на камбузе! Это капитан говоит. Вы уже п’иняли п’едукты или нет? Камбуз. Это хто, хто это? Капитан. Капитан Юхман говоит. Вы п’иняли п’едовольствие? Камбуз. Ну? Капитан. Вы п’иняли п’едукты? На камбузе... или я сейчас вспылю так, что сод’егнется паяход... Камбуз. Оць таць-оцо-тоць. Какие продукты? Кто это говорит?.. Продукты? Приняли? Ничего не понимаю... возьми ты трубку... кто-то балуется. Камбуз. Это кто, кто это? Капитан. Капитан! Все! П’егоняю. Последний день. Плюю. Язгоняю. Камбуз. Кто это? Это кто? Капитан. Все! Позледний яз! К чейтям! На вокзал, по домам. П’еклятие. Камбуз. Нет еще. Не приняли... А кого вам надо?.. Кто это говорит? Капитан. Это я, капитан Юхман, сказал, и я сдейжу. Весь камбуз на беег. Камбуз. Ой, не морочьте голову. Мы делаем фаршированную рыбу, и нечего сюда звонить. Капитан. Вы слышали: вчея от’явилось шесть человек. Понос, йвота, к’евоизлияние. Камбуз. Это не к нам. Это в медпункт. Капитан. Медпункт. Капитан говоит. Медпункт. Не пугайте. Капитан. Я не пугаю, я начинаю язговой. Медпункт. Вот это двугой тон. А то вы так с угвозой, мол, я капитан, а вы девьмо. А у меня тоже и обвазование, и квавтива, и можете поискать такого специалиста за эти деньги. Так что спокойнее, вавнодушнее, если хотите жить. Как это все мне надоело, Господи. Капитан. Я спокоен. Я... Медпункт. Еще спокойнее. Капитан. Я спокоен. Медпункт. Нет, еще... Без неввов. Капитан. Я хотел сп’есить. Медпункт. В таком состоянии на спвашивают. Еще спокойнее. Капитан (орет). Я спокоен! Но я явлюсь к вам в изолятой на носилках и пеебью все п’ибои и самый большой шп’иц я вам вставлю, куда вы не подоз’еваете, и в стееизатое я буду кипятить то, о чем вы не догадываетесь. Ваш личный п’ибой я буду кипятить до тех пой, пока вы мне шепотом, шепотом не скажите, кто здесь капитан. Медпункт. Я подчиняюсь водздвавотделу. Капитан. Я пееб’ешусь на зд’явотдел. Какой у вас п’ефиль? Медпункт. Я экствасенс. Я все делаю на васстоянии. Мне достаточно пвойтись по вашей фотогвафии. Капитан. Это я п’ейдусь по вашей фотог’яфии. Я отшибу у вас то, чем вы лечите. Медпункт. Вы плохо пведставляете. Я лечу эневгией. Даже по телефону. Сейчас я сниму с вас это напвяжение. Капитан. Давай-давай, мейзавец, снимай быст’ей. А то я выйву штуйвал и пееломаю тебе еб’я. Я и с’еди хулиганов был капитаном: готовься, куиный пот’ешок. Медпункт. Нет, нет, не отходите от телефона. Я пвиступил. Повтовяйте за мной: «Я здовов. У меня теплые ноги» и снимайте вукой с позвоночника. Капитан. Все. Снял. У меня теплые ноги. Сиди в изолятое. Я иду к тебе, экст’ясенс. От’явленные у тебя? Медпункт. Вас интевесует завтвак, обед или ужин? Капитан. Капитанский банкет. Кто снимал п’ебу? Что это за емштекс, котоый здоевяк евизой не смог пееваить? Я уже не говою язжевать? Паяходский тамада после пейвого тоста отказался выходить из гальюна. Он не успел отстегнуть микьяфон, и мы на весь банкет т’янслиевали эти к’ики. Я т’ебую п’етокола санэпидстанции, санкции п’екуея. Алло! Медпункт. Теперь легкими движениями вук воквуг головы снимайте излучение вниз по иквам. Капитан. Сейчас я тебе, хиюйг, дам. Я соединю камбуз с изолятоем, ты у меня будешь толочь пеец, а повай Бухбиндей излучать энейгию. Все, клади т’юбку, хиюйг, это твой последний язговой по телефону. Ты меня достал. Я найду юского капитана, он тебе даст от’явления и излучения. Все. Б’есай тъюбку. Кто в юбке? Вахтенный, кто в юбке? Вахтенный. Ваша буфетчица. Не знаю, что вы в ней нашли. Она о вас уже два раза нехорошо говорила. Она так часто нехорошо говорит, что, видимо, и думает нехорошо. Я не понимаю: если вы можете доставить женщине, доставьте. Не можете доставить – отправьте ее... я знаю, на учебу, я знаю, на курсы, на танцы, я знаю... куда отправляют женщин, которые не получили удовольствия. Буфетчица. Не чипайте женщину. Я сойду с этого судна последней. Я увесь этот гадюшник перекантую без всякой учебы. Я как садану его любимой ногой, прошибу усе борта. Кто ему будет делать те бифштексы? Капитан. Ой-ой! Чеез эти бифштексы можно читать. А если вы женщина... Буфетчица. Я-то женщина, я-то женщина, а вот ты... Капитан. Тихо! Ша! Где лоция, где накладные? Я хочу п’евеить ясход гоючего. Буфетчица. Я те проверу. Ты у меня поскачешь. Ты шо забыл, как весь день в бинокль смотрел, так я тебе еще раз все глаза подобъю. Будешь у меня с биноклем и на костылях, мореход задрипанный. Хто меня насчет загса два года... «Только паспорт получу. Она меня не понимает. Ты меня понимаешь». Что там понимать? Капитан. Тихо, Дуся! Дуся, ша! Цаим, цаяйам. Товаищ буфетчица... Буфетчица. Шо ты сказал?! Капитан. Дуся, ша! Ду... ша... Тихо, Евдокия Ивановна, не мешайте уп’являть судном. Буфетчица. Хто ж тебе, козел нечесаный, ванночки греть будет, чтоб тебе парить. Хто ж тебе слушать будет, шо ты несешь... Капитан. Все! Ша! Дуся! Ша! Все! Цаям, тай-там. Почему вся команда здесь? Здесь что – цийк? Язойтись к чейтям. Пусть мне зак’еют визу, посылай, Дуся, отп’являй. Буфетчица. Что? Капитан. A вот ту анонимку, что ты два месяца носишь. Иди уже, опусти уже. Буфетчица. А то я первая буду! Еще французы пели: не чипайте женщину, – и не чипайте! Из машины. Капитан. Капитан. Ну? Из машины. He нукайте мне. Они для дизеля выписали девяносто третий бензин и разъехались. А мы с Изей решили поставить пароход в док. Капитан. А меня вы ешили не сп’яшивать? Из машины. Почему? Вот я вас спрашиваю. Капитан. Так я воз’яжаю категоически! Из машины. И я вас понимаю. Если б вы не были так заняты, вы бы увидели, что мы уже двое суток стоим на ремонте. Капитан. Но я не вижу никаких изменений. Из машины. Это уже другой разговор: в другом месте, с другими людьми и с другим тоном... А со мной вы с таким тоном разговариваете, как будто я виноват, что я что-то соображаю. Ремонт – это не действие. Это состояние. Вы вошли в ремонт, это не значит, что кто-то что-то начал. Вы вышли из ремонта, это не значит, что кто-то что-то сделал. Ремонт вообще невозможно закончить, его можно только прекратить. Вы поняли меня? Ремонт! Играет румынская музыка Играет румынская легкая, очень легкая, мелкая, легкая музыка. На работе страшно на него накричали. Дома ужасно на него накричали. По дороге домой просто жутко на него накричали. Где только на него не кричали. Он был слабый человек. А день был роскошный, весенний. Он был слабый человек. Небо стало серым и подуло свежестью. Он был слабый человек. Он не знал, что делать. Он искал тех, кто ему советовал срочно изменить образ жизни, но их уже не было... Пробежал куда-то мужчина с обрывком веревки на шее. Видимо, только оборвал и бежал безо всякого маршрута... Не то чтобы куда-то, а просто откуда-то. Он искал тех, кто требовал, чтобы он решился. Ну, он решился... Он был слабый человек... Тут что-то надо было решать... И, еще хуже, что-то надо было делать. А решать он не умел. Он трогал свою веревку. Он любил ее натягивать и трогать. Она басовито гудела. Он даже научился себе аккомпанировать. И пел, пел южными ночами о своем внутреннем мире. И песни эти становились все уверенней... Диалог с зеркалом Загадка ты для меня... Чего ты хочешь от этой жизни?.. Не прячь глаз! Подыми!.. Телевизор поломался, телефона нет, соседи на даче, холодильник съеден. Что ты можешь предложить?.. А?.. Смотри в глаза! Читать нечего, писать не о чем, пить бросил, к женщинам остыл... Ха-ха... Ну?!. Что будем делать?.. Задумался... Ленинград не радует, Москва утомляет, Одесса не веселит... Куда податься?.. Видишь, засомневался... Со мной всегда... Со мной не только засомневаешься – заколеблешься... Деньги где?!. Ну ладно, об этом потом... Борща нет, суп надоел, уху не из чего... Чувствуешь запах... Пессимизмом пахнет... Что предпримем, куда пойдем?.. Смотри в глаза... В кино – старье, в театр – дорого, газеты не выписаны, мусор не выброшен, в ресторане был! Стоп! Все! Что предложишь? Куда предложишь?.. В чем предложишь?! Штаны залиты, юбку не ношу, носки кончились... Смотреть в глаза! Вот ты и затосковал... Как я тебя уел!.. Апрель кончился, май не начался, солнца нет, тучи вертятся, луны не было. То есть в пальто жарко, в куртке холодно, плаща нет, в ресторане был! Все! Молчу... Что посоветуешь?.. Теперь морально: себя слушать противно, ее – тоскливо, его – неинтересно... Я тебе скажу, чем это пахнет... Что? Брось зеркало. Брось!.. Не бросай: несчастье будет... Там восемь человек было. Как ты полез расплачиваться?.. Откуда у тебя такая глупая рожа: папа умный, мама практичная, бабка радостная, деда нет... Где деньги?.. Где банкноты, которые нам государство дало на расход?.. Как ты со своей хитрой рожей собираешься держаться до двадцатого?.. Вскипяти воду... Размочишь вчерашнюю корку и сделаешь из нее гренку... Пошел! Пошел! Деньги кончились, пива нет, вода не идет, газ отключили... Пошел! Пошел! Ой, юмор, не могу... Иди, иди... От товарищей оторвался, к женщинам не пристал, к чему пришел... У чего сидишь?.. Ковыляй, ковыляй... Ни умница, ни дурак, ни пьяница, ни трезвенник, ни верующий, ни атеист, ни спортсмен, ни публицист... Ты кто?.. Чего ждешь! Чем кончишь... Ох, ты странный... Мне уже с тобой неинтересно... Кстати, хочешь в летную школу истребителем?.. Почему?.. А может, и не собьют... А ты вылетай пораньше... А ты этих не бомби. Бомби тех, у кого их нет. Ну ладно... Жалко? Вообще не бомби... Я стоматолог Ну характер у меня такой. Мне не нужен камень, но все брали, и я взял. С финского кладбища... Дома финские каменные разломали и из этих камней свои хибары построили, а с могил гранит в фундамент. Ну, скульптор из оставшихся шести пятый взял. И шофер на всякий случай в Москву шестой взял. В запас. На смерть мамаши. Он так ее и предупредил, когда в сарай втаскивал: «Это для тебя!» Такой есть характер... Мне не нужен этот гранит, но этот хмырь взял. Я, говорит, скульптор... Ну и я скульптор... Кто-то гипс тащит... «Я стоматолог! Я стоматолог!..» Ты стоматолог, ну и я стоматолог... Мешок гипсу, хотя он мне на фиг не нужен. Ну только, если уж очень большая драка будет... Потом эти, семена... Я его привез. «Я цветовод, я цветовод!..» Ну и я цветовод... Мы их потом жарить пробовали – гадость. А чего? Я вожу по селам, по складам. Иконами там торгуют. «Я искусствовед, я искусствовед...» Ну и я искусствовед... Красок набрал. Ты художник, и я художник. Что я, хуже тебя? Японские шарикоподшипники в парафиновой бумаге. Ну такие симпатичные в парафиновой бумаге. Ну прямо хоть облизывай, но пятьсот штук, и все одинаковые. Куда их? На забор? На грузила? Кровать на них толкать? Блоки какие-то для памяти. Этот кричал: «Я программист, я программист». Ты программист, и я программист. Точно такой же блок выпросил. Ничего, пусть лежит. Для памяти. Оттуда три катушки провода смотал. Штакетник шесть раз перевязал для памяти. Шприцы брали. «Я медсестра, я медсестра». Ну а я чем хуже. Я тоже медсестра. Набрал полбагажника. И эти, шланги от капельниц. Пару километров. Я вино через них пропускаю. Водяной затвор из них у меня. Стекла очковые. «Я оптик, я оптик». Ну и я оптик. Я на него посмотрел, чем я не оптик. Теперь у меня этих линз, хоть коту вставляй. Этого привез в магазин. «Я артист, я артист». Ну и я, конечно, хотя непрерывно рассказывать не могу – болею... Одного подвез к складу аптечному. Что-то очень ценное, а на вынос не дают. Он желудочник. Ну и я желудочник... И флакон заглотил... Так что непрерывно рассказывать не могу. Попеременно насморк, слезы, кашель и понос. Каждые десять минут по одному... А аппетита нет... То есть тело меня покидает... Линяю как бы... Если антифлакон не достану... слиняю совсем... И никто не знает, что я заглотнул... Сейчас для спасения все подряд глотаю. Кашель заглушу, насморк выступит. Насморк подавлю, понос проступает. Понос заглушу, общая подавленность. Беда!.. А паркет для парников везти надо... Он паркетчик, и я паркетчик... А тут с одним командиром права на управление пулеметом выбили... Он пулеметчик, ну и я, конечно. Теперь укрепление под него строить надо... Ничего, пусть стоит. Если кто полезет. Лишь бы меня в этот момент организм не подвел. Искрим, ребята Да... мы бегаем, а жизнь идет столбом! Ну, ребята!.. Нервные все стали!.. Расстроенные! Накаленные!.. В одном учреждении был... Люди вокруг. Те, кому есть что делать, стоят, ждут. Те, кому нечего делать, бегают. А в воздухе такое носится... Дотронулся до одного сумеречного малого – вот такая искра! Наэлектризованный стоит – сил нет. А другой бегает с бумагами и мелко-мелко искрит, как провод голый. – Чего, – говорю, – вы такие заряженные? – А у нас такая сцепифика! Да-а, вот дела! Вот заботы! Раньше я думал: чего-то нам не хватает, теперь думаю: что-то лишнее в людях появилось. Человек об человека – и вот такой куршлюз! Кто-то кому-то на ногу наступил – столб огня! – Чего она орет в трамвае? Руку прищемило дверью?.. Ну цела рука, и не ори! Руки-ноги есть, и не верещи! Прищемило ей... Накаленный народ, нервный. Дети наскакивают на родителей, начальники – на подчиненных, подчиненные – на своих родственников, родственники кошек пинают. Я сам никогда не искрил. Спокойным таким рос... Был холостым себе... Зарабатывал сто семьдесят, мне хватало... Она была холостой, зарабатывала сто тридцать, ей хватало... Тут нас угораздило: решили мы свои зарплаты соединить. Сто семьдесят плюс сто тридцать – триста. Не хватает. Возвращаемся к началу. У меня сто семьдесят – хватает. У нее сто тридцать – хватает. Соединяем – не хватает. Вот такой экономэффект. А вы говорите, от перемены мест сумма не меняется... Тут и первое электричество появляется – первые сто десять вольт. А потом начинаешь жилье улучшать, кредит оформлять, напряжение повышается. А потом на прием пошел, а кто-то впереди тебя все время. Все время кто-то умнее. Стоишь, стенку подпираешь. Он проныривает. Уже можешь сваривать тонкие листы металла. А заряды имеют свойство накапливаться... А деваться им некуда. Если тот, на которого ваш заряд направлен, заизолирован, значит, вы разряжаетесь в окружающее пространство, в незаизолированных трудящихся, которые трясутся с вами в одном вагоне, или, еще хуже, в трудящуюся, которая живет вместе с вами под одним потолком... А она накопленное электричество распространяет во дворе... А ночью весь дом содрогается от крика. Это у кого-то накопленное за день электричество выходит. Вот так и получается, что мы с вами друг друга заряжаем, а потом друг в друга разряжаемся. Потому что ничего в природе не исчезает и не появляется, все переходит из одного вида в другой такой же. О чем нам неустанно напоминают независимые друг от друга Ломоносов и Лавуазье. Только не надо друг в друга. Давайте заземляться. Она для того существует, земля – мать наша. Она нас родила, она все обратно примет. Вы читали тексты рассказов (монологов) Жванецкого 1960 гг: Для вас, женщины Сосредоточенные размышления Два дурака Одесса Холера в Одессе Одесский пароход Играет румынская музыка Диалог с зеркалом Я стоматолог Искрим, ребята Улыбайтесь, товарищи, дамы и господа, улыбайтесь! haharms.ru |
ГЛАВНАЯ
Жванецкий - стр 1 Жванецкий - стр 2 Жванецкий - стр 3 Жванецкий - стр 4 Жванецкий - стр 5 Жванецкий - стр 6 Жванецкий - стр 7 Жванецкий - стр 8 Жванецкий - стр 9 Жванецкий - стр 10 Жванецкий - стр 11 Жванецкий - стр 12 Жванецкий - стр 13 Жванецкий - стр 14 Жванецкий - стр 15 |