ГЛАВНАЯ
рассказы 1
рассказы
2
рассказы 3
рассказы 4
рассказы 5
рассказы 6
рассказы 7
рассказы
8
рассказы 9
рассказы 10
рассказы 11
рассказы 12
рассказы 13
рассказы 14
рассказы 15
рассказы 16
рассказы 17
рассказы 18
рассказы 19
рассказы 20
|
Рассказы Надежды Тэффи
Счастливая
Да, один раз я была счастлива.
Я давно определила, что такое счастье, очень давно – в шесть лет.
А когда оно пришло ко мне, я его не сразу узнала. Но вспомнила, какое
оно должно быть, и тогда поняла, что я счастлива.
Я помню:
Мне шесть лет. Моей сестре – четыре.
Мы долго бегали после обеда вдоль длинного зала, догоняли друг друга, визжали и падали. Теперь мы устали и притихли.
Стоим рядом, смотрим в окно на мутно-весеннюю сумеречную улицу.
Сумерки весенние всегда тревожны и всегда печальны.
И мы молчим. Слушаем, как дрожат хрусталики канделябров от проезжающих по улице телег.
Если бы мы были большие, мы бы думали о людской злобе, об обидах, о
нашей любви, которую оскорбили, и о той любви, которую мы оскорбили
сами, и о счастье, которого нет.
Но мы – дети, и мы ничего не знаем. Мы только молчим. Нам жутко
обернуться. Нам кажется, что зал уже совсем потемнел и потемнел весь
этот большой, гулкий дом, в котором мы живем. Отчего он такой тихий
сейчас? Может быть, все ушли из него и забыли нас, маленьких девочек,
прижавшихся к окну в темной огромной комнате?
Около своего плеча вижу испуганный, круглый глаз сестры. Она смотрит на меня: заплакать ей или нет?
И тут я вспоминаю мое сегодняшнее дневное впечатление, такое яркое,
такое красивое, что забываю сразу и темный дом, и тускло-тоскливую
улицу.
– Лена! – говорю я громко и весело. – Лена! Я сегодня видела конку!
Я не могу рассказать ей все о том безмерно радостном впечатлении, какое произвела на меня конка.
Лошади были белые и бежали скоро-скоро; сам вагон был красный или
желтый, красивый, народа в нем сидело много, все чужие, так что могли
друг с другом познакомиться и даже поиграть в какую-нибудь тихую игру.
А сзади, на подножке, стоял кондуктор, весь в золоте, – а может
быть, и не весь, а только немножко, на пуговицах, – и трубил в
золотую трубу: – ррам-рра-ра!
Само солнце звенело в этой трубе и вылетало из нее златозвонкими брызгами.
Как расскажешь это все! Можно сказать только:
– Лена! Я видела конку!
Да и не надо ничего больше. По моему голосу, по моему лицу она поняла всю беспредельную красоту этого видения.
И неужели каждый может вскочить в эту колесницу радости и понестись под звоны солнечной трубы?
Ррам-рра-ра!
Нет, не всякий. Фрейлейн говорит, что нужно за это платить. Оттого нас
там и не возят. Нас запирают в скучную, затхлую карету с дребезжащим
окном, пахнущую сафьяном и пачулями, и не позволяют даже прижимать нос
к стеклу.
Но когда мы будем большими и богатыми, мы будем ездить только на конке. Мы будем, будем, будем счастливыми!
Я зашла далеко, на окраину города. И дело, по которому я пришла, не выгорело, и жара истомила меня.
Кругом глухо, ни одного извозчика.
Но вот, дребезжа всем своим существом, подкатила одноклячная конка.
Лошадь, белая, тощая, гремела костями и щелкала болтающимися
постромками о свою сухую кожу. Зловеще моталась длинная белая морда.
"Измывайтесь, измывайтесь, а вот как сдохну на повороте – все равно вылезете на улицу".
Безнадежно-унылый кондуктор подождал, пока я влезу, и безнадежно протрубил в медный рожок: ррам-рра-ра!
И больно было в голове от этого резкого медного крика и от палящего солнца, ударявшего злым лучом по завитку трубы.
Внутри вагона было душно, пахло раскаленным утюгом.
Какая-то темная личность в фуражке с кокардой долго смотрела на меня
мутными глазами и вдруг, словно поняла что-то, осклабилась, подсела и
сказала, дыша мне в лицо соленым огурцом:
– Разрешите мне вам сопутствовать.
Я встала и вышла на площадку.
Конка остановилась, подождала встречного вагона и снова задребезжала.
А на тротуаре стояла маленькая девочка и смотрела нам вслед круглыми голубыми глазами, удивленно и восторженно.
И вдруг я вспомнила:
"Мы будем ездить на конке. Мы будем, будем, будем счастливыми!"
Ведь я, значит, счастливая! Я еду на конке и могу познакомиться со
всеми пассажирами, и кондуктор трубит, и горит солнце на его рожке.
Я счастлива! Я счастлива!
Но где она, та маленькая девочка в большом темном зале, придумавшая для
меня это счастье? Если бы я могла найти ее и рассказать ей, – она
бы обрадовалась.
Как страшно, что никогда не найду ее, что нет ее больше и никогда не будет ее, самой мне родной и близкой, – меня самой.
А я живу…
Пар
В театре было темно. Освещена была только сцена, где шла репетиция.
В партере маленькими группами темнелись актеры, ожидающие своей очереди.
Они еле различали друг друга, говорили шепотом и ежились в своих надетых внакидку шубах.
Гранд-кокет Арвидова щурила сонные глаза, зевала, переспрашивала
– "гм?" и забывала отвечать. Она легла в девять часов утра, а в
десять ее уже подняли.
Под рукой Арвидовой, между ее локтем и муфтой, блестели и гасли две близко посаженные круглые пуговицы.
– Ага, и Тяпка с вами? – спросил актер Мраков и погладил пальцем между круглыми пуговицами.
Там оказалась мягкая шелковистая шерсть, и холодный, влажный носик ткнул актера в руку.
– Тяпочка! Тяпочка! Репетировать пришла?
– Невозможно ее дома оставлять, визжит без меня целый день и не ест ничего.
– А уж вам жалко! Какое нежное сердце! Столько народу погубило, а собачонку жаль.
– Боюсь, что околеет.
– Ну и околеет, – невелика беда. Муки ада для нее не существуют. У нее вместо души пар. Пуфф! – и готово.
– Лучше я ее продам, – деловито заметила Арвидова. – Это порода дорогая, чего же ей пропадать.
Собачка забеспокоилась, тихо пискнула и спрятала голову за спиной актрисы.
– Арвидова! На сцену! – зычно рявкнул помощник режиссера.
Арвидова вскочила, запахнула шубку и пошла по мосткам, перекинутым через пустой оркестр.
За ней, у самых ее ног, катился, чуть позвякивая крошечными бубенчиками, темный клубочек.
– Вы входите, простирая руки к Жозефу. Ну!
Арвидова вытянула руки и шагнула вперед.
– Не так, не так! – остановил режиссер. – Ведь вы же
умоляете его, – значит, больше движения, рвитесь вперед. Еще раз
сначала.
Арвидова вернулась на прежнее место, снова вытянула руки и сделала вперед два шага.
Тихо позвякивая, собачка вернулась вместе с нею и вместе снова выбежала.
– Лицо! Лицо! Оберните же лицо к тому, с кем вы говорите! Нельзя
же смотреть в партер, когда вас сейчас любовник резать будет. Ну-с.
– "Жозеф, я не виновата!" – загудела из суфлерской будки голова в вышитой ермолке.
– "Жозеф, я не виновата!" – тоном обиженной институтки повторила Арвидова, и в тоске заметалась собачка у ее ног.
Драма развертывалась.
Сонная, ленивая героиня медленно поворачивала лицо, похожее на телячью
котлету, которой фантазия повара придала форму красивого женского лица.
– Шевелитесь, Арвидова, шевелитесь! Вы догадываетесь о ловушке. Сердитесь же, черт возьми!
– "Я знаю, на что вы способны", – гудит суфлер.
– "Я знаю, на что вы подобны".
– "Способны".
– "На что вы способны", – невозмутимо поправляется Арвидова и топает ногой. – "Я ненавижу вас!"
"Ррр… – поднялась шерсть на спине Тяпки. – Ррр…"
Она вся насторожилась и следила за каждым шагом своей госпожи.
– "Что теперь будет со мной!" – воскликнула при помощи суфлера Арвидова и, бросившись в кресло, зарыдала.
Тяпка вся задрожала и тихо, чуть слышно, повизгивала. Она плакала тоже.
– Нет, не то! – остановил режиссер. – Разве так рыдают?! Вздрагивайте плечами. Вот так! Вот так! Вот так!
Арвидова подняла свое сонное лицо, бросилась снова в кресло и снова зарыдала, и тихо, не переставая, визжала собачка.
– "Довольно этих сцен!" – заорал, перекрикивая суфлера, что
было довольно трудно, актер Затаканов и, бросившись к рыдавшей, стал
бешено трясти ее за плечи.
"Ррр!" – зарычала Тяпка.
– "Ты убьешь меня!" – вскрикнула Арвидова.
Тяпка, маленькая, всклокоченная, нелепая, как обезумевшая от ужаса
коричневая шерстяная рукавица, бросилась с громким отчаянным визгом на
Затаканова, подпрыгнула, упала и вдруг вцепилась крошечными своими
зубками в башмак актера.
Вошедший в роль Затаканов не прервал своей реплики и только лягнул ногой.
Собачка отлетела далеко и, стукнувшись мордой о край суфлерской будки,
пролежала несколько мгновений ошеломленная. Поднялась медленно,
постояла, опустив голову.
Между тем Арвидова уже поднялась во весь рост и, упав в объятия актера Затаканова, вопила:
– "Так ты любишь меня, Жозеф! О счастье! Ты любишь!"
И она обнимала Затаканова, и целовала его мимо уха, прямо в воздух, и смеялась не удававшимся ей счастливым смехом.
Тяпка на минутку оторопела и вдруг поняла и, тихо взвизгнув, кинулась к
обнимающейся парочке. Она, видимо, отшибла бок, потому что хромала
обеими левыми лапами, но тем не менее прыгала вокруг и лаяла коротким
счастливым лаем и так сильно виляла хвостом, что даже все тело у нее
вихлялось из стороны в сторону.
Своим безумным энтузиазмом, своей восторженной, бьющей через край
радостью она дала все, чего не хватало главной героине, и так как
участвовала в картине сама, то общее впечатление получилось то, какого
требовал режиссер.
– Ничего, – сказал он автору. – Можно не отнимать
роли у Арвидовой, она с ней, пожалуй, справится. Последнюю сценку она
провела даже с огоньком. Удивляюсь, но должен признать, что она может
иногда сыграть с душой.
Арвидова пообедала в ресторане с поручиком Барским.
Тяпка оставалась дома, прыгала на подоконник, слушала, шевеля ушами, шумы и шорохи, обнюхивала порог и визжала.
Вернувшись, Арвидова бросила Тяпке шоколадинку, которую Тяпка взяла из
вежливости и потихоньку засунула под диван, – она не ела шоколада.
Арвидова легла отдохнуть до спектакля и быстро заснула.
Тупое лицо ее с приоткрытым ртом, казалось, внимательно прислушивалось и удивлялось собственному храпу.
На ковре у дивана свернулась колечком Тяпка.
Она долго укладывалась, кружилась на месте – у нее болел бок.
Потом уснула и вздрагивала во сне и тихо, сдавленно лаяла одним горлом,
переживая снова и вечно все муки любви, нечеловеческой, преданной,
робкой и самозабвенной.
..................................................
©
Copyright: Надежда Тэффи
|
.
|