рассказ Зощенко |
рассказ 181 рассказ про ПОПА |
рассказ про ПОПА. М Зощенко лучшее. |
НА ГЛАВНУЮ содержание рассказ 181 рассказ 182 рассказ 183 рассказ 184 рассказ 185 рассказ 186 рассказ 187 рассказ 188 рассказ 189 рассказ 190 рассказ 191 рассказ 192 рассказ 193 рассказ 194 рассказ 195 рассказ 196 рассказ 197 рассказ 198 рассказ 199 рассказ 200 100 лучших рассказов Хармса рассказы 10 рассказы 20 рассказы 30 рассказы 40 рассказы 50 рассказы 60 рассказы 70 рассказы 80 рассказы 90 рассказы 100 анекдоты проза Хармса: 1 2 3 4 рассказы Зощенко: 20 40 60 80 100 120 140 160 180 220 240 260 280 300 320 340 360 380 400 рассказы Аверченко рассказы Тэффи сборник 1 сборник 2 |
. Утро ясное. Озеро. Поверхность этакая, скажем, без рябинки. Поплавок. Удочка.
Ах, ей-богу, нет ничего на свете слаще, как такое препровождение времени. Иные, впрочем, предпочитают рыбу неводом ловить, переметами, подпусками, мережками, английскими со звонками приспособлениями… Но пустяки это, пустяки. Простая, натуральная удочка ни с чем не сравнима. Конечно, удочка нынче разная пошла. Есть и такая: с колесиком вроде бы. Леска на колесико накручивается. Но это тоже пустяки. Механика. Ходит, скажем, такой рыбарь по берегу, замахнется, размахнется, шлепнет приманку и крутит после. Пускай крутит. Пустяки это. Механика. Не любит этого поп Семен. Попу Семену предпочтительней простейшая удочка. Чтоб сидеть при ней часами можно, чтоб сидеть, а не размахиваться и не крутить по-пустому, потому что, если крутить начнешь, то в голове от того совершенные пустяки и коловращение. Да и нету той ясности и того умиротворения предметов, как при простой удочке. А простая натуральная удочка… Ах, ей-богу! Сидишь мыслишь. Хочешь — о человеке мыслишь. Хочешь — о мироздании. О рыбе хочешь — о рыбе мыслишь. И ни в чем нет тебе никакого запрета. То есть, конечно, есть запрет. Но от себя запрет. От себя поп Семен наложил запрет этот. Обо всем поп Семен проникновенно думал, обо всем имел особое суждение и лишь об одном не смел думать — о боге. Иной раз воспарится в мыслях — черт не брат. Мироздание — это, мол, то-то и то. Зарождение первейшей жизни — органическая химия. Бог… Как до бога доходил, так и баста. Пугался поп. Не смел думать. А почему не смел, и сам не знал. В трепете перед богом воспитан был. А отрывками, впрочем, думал. Тихонечко. Мыслишку одну какую-либо допустит и хватит. Трясутся руки. А мыслишка — какой это бог? Власть ли это созидающий или иное что. И после сам себе: — Замри, поп Семен. Баста! Не моги про это думать… И про иное думал. Отвлекался другими предметами. А кругом — предметов, конечно, неисчислимое количество. И о каждом предмете свой разговор. О каждом предмете — разнохарактерное рассуждение. Да и верно: любой предмет, скажем, взять… Нарочно взять червячишку дождевого самого поганенького. И тотчас двухстороннее размышление о червячишке том. — Прежде — откуда червяк есть? Из прели, из слизи, химия ли это есть органическая, или тоже своеобразной душонкой наделен и богом сделан? Потом о червяке самом. Физиология. Дышит ли он, стерва, или как там еще иначе… Неизвестно, впрочем, это. Существо это однообразное, тонкое — кишка, вроде бы. Не то что грудкой, но и жабрами не наделен от природы. Но дошла ли до этого наука или наука про это умалчивает — неизвестно. Ах, ей-богу — великолепные какие мысли! Не иначе, как в мыслях познается могущество и сила человека… Дальше — поверхностное рассуждение, применимое к рыбной ловле… Какой червяк рыбе требуется? А рыбе требуется червяк густой, с окраской. Чтоб он ежесекундно бодрился, сукин сын, вился чтоб вокруг себя. На него, на стервеца, плюнуть еще нужно. От этого он еще пуще бодрится, в раж входит. Вот, примерно, такое могущественное, трехстороннее рассуждение о поганом червяке и также о всяком предмете, начиная с грандиозных вещей и кончая гнусной, еле живущей мошкой, мошкарой или, скажем, каракатицей. От мыслей таких было попу Семену величайшее умиротворение и восторг даже. Но бог… Ах, темная это сторона. Вилами все на воде писано… Есть ли бог или нету его? Власть ли это? А ежели власть, то какая же власть, что себя ни в какой мере не проявит? Но: — Замри, поп Семен, баста! И, может быть, так бы и помер человек, не думая про бога, но случилось незначительное происшествие. Стал после того поп сомневаться в истинном существовании бога. И не то чтобы сам поп Семен дошел до этого путем своих двухсторонних измышлений — какое там! Встреча. С бабой была встреча. С бабой был разговор. От разговора этого ни в какой мере теперь не избавиться. Сомненья, одним словом. А пришел раз поп к озеру. Утро. Тихая такая благодать. Умиротворение… Присел поп Семен на бережок… «Про что же, — думает, — сегодня размышлять буду?» Червяка наживил. Плюнул на него. Полюбовался его чрезмерной бодростью. Закинул леску. — Ловись, — сказал, — рыбка большая, ловись и маленькая. И от радости своего существования, от сладости бытия засмеялся тихонечко. Вдруг слышит смех ответный. Смотрит поп: баба перед ним стоит. Не баба, впрочем, не мужичка то есть, а заметно, что из города. «Тьфу на нее, — подумал поп. — Что ей тутотко приспичило?» А она-то смеется, а она-то юбкой вертит. — Пи-пи-пи… А я, — говорит, — поп, учительница. В село назначена. Значит, будем вместе жить… А пока — гуляю, видишь ли. Люблю, мол, утром. — Ну что ж, и гуляйте, — сказал тихонько поп. Смеется. — Вот, — говорит, — вы какой! Я про вас, про философа кой-чего уже слышала. «Ну и проходите, мол, дальше!» — подумал поп. И такое на него остервенение напало — удивительно даже. Человек он добрый, к людям умилительный, а тут — неизвестно что. Предчувствие, что ли. — А чего, — говорит, — слышала? — Да разное. Она на него смотрит, а он сердится. — Чего, — говорит, — смотрите? На мне узоров нету… И такая началась между ними нелюбезная беседа, что непонятно, как они уж дальше говорить стали. Только поп слово, а она десять и даже больше. И все о наивысших материях. О людях — о людях. О церкви — о церкви. О боге — о боге… И все со смешком она, с ехидством. И все с вывертами и с выкрутасами всякими. Растерялся даже поп. Неожиданность все-таки. Больше все его слушали, а тут — не угодно ли — дискуссия! — Церковь? И церкви вашей не верю. Выражаю недоверие. Пустяки это. Идолопоклонство. Бог? И бога нету. Все есть органическая химия. Поп едва сказать хочет: — Позвольте, мол, то есть, как это бога нет? То есть, как это идолопоклонство? А она: — А так, — говорит, — и нету. И вы, — говорит, — человек умный, а в рясе ходите… Позорно это. А что до храмов, то и храмы вздор. Недомыслие. Дикарям впору. Я, мол, захожу в храмы, а мне смешно. Захожу, как к язычникам. Иконы, ризки там всякие, святые — идолы. Лампадки — смешно. Свечи — смешно. Колокола — еще смешнее. Позорно это, поп, для развитых людей. И ничего так не задело попа, как то, что с легкостью такой неимоверной заявила про бога: нету, дескать. Сами-то не верите. Или сомневаетесь. — То есть, как же, — сказал поп, — сомневаюсь? И вдруг понял с ясностью, что он и точно сомневается. Оробел совсем поп. Копнул в душе раз — туман. Копнул два — неразборчивость. Не думал об этом. Мыслей таких не было. И точно: какой это бог? Природа, что ли? Существо? Раскинул поп мозгами. Хотел двухсторонне размыслить по привычке, а она опять: — Идолопоклонство… Но, — говорит, — вот что. Если есть бог, то допустит ли он меня преступление перед ним совершить, а? Допустит? Отвечай, поп. — Не знаю, — сказал поп. — Может, и не допустит… Ведьма ты… Вот кто ты. Уйди отсюда. Засмеялась. — Пойдем, — говорит, — поп, в церковь, я плюну в царские врата. Раскидал поп червяков. Удилище бросил. Ничего на это учительнице не сказал и пошел себе. И сам не заметил, как пошел с великим сомнением. Точно: что за пустяки… Ежели бог есть — почему он волю свою не проявит? Почему не размозжит на месте святотатку? Что за причина не объявить себя хоть этим перед человечеством? А ведь тогда бы и сомненья не было. Каждый бы тогда поверил. А так… Может, и точно, бога нету… Идолопоклонение. И заболел поп с тех пор. Заболел сомнением. Не то что покой свой потерял, а окружающих извел до невозможности. Матушку тоже извел до невозможности. Ненормальный стал. Рыбу ли удит, — «Ежели, — думает, — ерш — бог есть. Ежели не ерш — нету». Плачет матушка обильно, на попа глядючи. Был поп хоть куда, мудрил хотя, о высоких предметах любил выражаться, а тут — сидит у окна, ровно доска. «Ежели, — думает, — сейчас мужик пройдет, — есть бог, ежели баба — нету бога»… Но всякие прохожие проходили, — и мужики, и бабы, — а поп все сомневался. И задумала уж матушка прошение в уезд писать, да случилось такое: просветлел однажды поп. Пришел он раз ясный, веселый даже, моргает матушке. — Вот, — говорит, — про бога, матушка, это у меня точно — сомнение. Не буду врать. Но ежели есть бог, то должен он мне знаменье дать, что он точно существует. Кивнуть мне должен, мигнуть; дескать, точно, существую, мол, и управляю вселенной. Ежели он знаменья не даст — нету его. — Пустяки это, — сказала матушка. — Чего тебе до бога? Мигнуть… Ох, болен ты, поп… — Как чего? — удивился поп. — Вопрос этот поднапрел у меня. Я поверю тогда. А иначе и службу исполнять не в состоянии. Может, идолопоклонение это, матушка. Промолчала матушка. Стал с тех пор поп знаменья ждать. Опять извелся, расстроился, вовсе бросил свое рыбачество. Ходит, как больной или в горячке, во всякой дряни сокровенный смысл ищет. Дверь ли продолжительно скрипнет, кастрюлька ли в кухне рухнет, кошка ли курнавчит — на все подозрение. Мало того: людей останавливать стал. У мужиков ответа просить начал. Остановит кого-либо: — Ну, — спрашивает, — брат, есть ли по-твоему бог, или бога нету? Коситься стали мужички. Хитрит, что ли, поп. Может, тайную цель в этом имеет. И дошло однажды до крайних пределов — метаться стал поп. Не в состоянии был дожидаться знаменья. Ночью раз раскидался в постели, горит весь. «Что ж это, — думает, — нету, значит, бога. Обман. Всю жизнь, значит, ослепление. Всю жизнь, значит, дурачество было… Ходил, ровно чучело, в облачении, кадилом махал… Богу это нужно? Ха! Нужно богу? Бог? Какой бог? Где его знаменье?» Затрясся поп, сполз с постели, вышел из дому тайно от матушки и к церкви пошел. «Плюну, — подумал поп, — плюну в царские врата»… Подумал так, устрашился своих мыслей, присел даже на корячки и к церкви пополз. Дополз поп до церкви. «Эх, — думает, — знаменье! Знаменье прошу… Если ты есть, бог, обрушь на меня храм. Убей на месте»… Поднял голову поп, смотрит — в церкви, в боковом окне — свет. Потом облился поп, к земле прильнул, пополз на брюхе. Дополз. Храм открыт был. В храме были воры. На лесенке, над иконой чудотворца стоял парень и ломиком долбил ризу. Внизу стоял мужик — поддерживал лесенку. — Сволочи! — сказал парень. — Риза то, брат, никакая — кастрюльного золота. Не стоит лап пачкать… И тут бога обманывают… Поп пролежал всю ночь в храме. Наутро поп собрал мужичков, поклонился им в пояс, расчесал свою гриву медным гребешком и овечьими ножницами обкарнал ее до затылка. И стал с тех пор жить по-мужицки. .....................................
автор - Михаил Зощенко |
. . |