старые рассказы с юмором для детей

Леонид Ленч

Как я был учителем

I

Я был учителем пятьдесят лет тому назад. Мне шёл тогда пятнадцатый год, и я сам учился в гимназии, но тем не менее я настаиваю на слове "учитель".

Репетитором меня нельзя было считать. Репетиторством занимались гимназисты-старшеклассники, они имели дело с уже готовым материалом - с отстающими оболтусами из младших классов, которых они за умеренное вознаграждение вытаскивали за уши из двоечной трясины.

Мне же пришлось подготавливать к поступлению в женскую гимназию некое первозданно очаровательное существо: два огромных белых банта в тощих каштановых косичках, внимательные, загадочные, как у маленького Будды, чёрные глаза с мерцающими в них искорками многих тысяч "почему" и капризный алый ротик закормленного, избалованного и заласканного единственного ребёнка. Звали это существо Люсей.

Учителем я стал не по призванию, а по нужде. Мы с матерью жили тогда в маленьком кубанском городке, где застряли потому, что из-за гражданской войны на юге России не могли вернуться в родной Петроград. В тот год умер мой отец - военный врач, мы стали испытывать материальные лишения, и тогда кто-то из гимназических учителей, желая помочь нам, нашёл для меня урок - вот эту самую первозданную Люсю.

…Я храбро постучал в дверь провинциально-уютного одноэтажного кирпичного домика со ставнями, которые закрываются не изнутри, а снаружи. Дверь мне открыл Люсин папа - агент страхового общества "Россия", немолодой, пузатый, щекастый господин. Он был похож на важного чердачного кота при хорошем мышином деле.

- Что скажете, молодой человек? - спросил он, глядя на меня сверху вниз.

Краснея, я объяснил ему, кто я и зачем пришёл. Он усмехнулся в рыжеватые усы и сказал, пожав плечами:

- Ну, тогда пожалуйте в залу!

Боже мой, сколько оскорбительного скептицизма, даже презрения к моей персоне было в этом пожатии плечами, в этих чуть шевельнувшихся от усмешки котовых его усах! Каким-то внутренним зрением я вдруг увидел себя со стороны и все свои многочисленные изъяны: свою мальчишескую худобу, штопку на заду чёрных гимназических брюк, стоптанные башмаки, застиранную короткую белую блузу, перетянутую лаковым с трещинами поясом, на медной пряжке которого ещё сохранилась цифра "3" и буквы "П" и "Г" - Третья петроградская гимназия.

Мы вошли в небольшую комнату с классически мещанским убранством: коврики, салфеточки, полочки с фарфоровыми слониками, фикусы в кадках, семейные фотографии каких-то на диво откормленных попов в богатых рясах и венские стулья по стенам. Мы сели.

- Мать! - позвал Люсин папа.

В комнату вплыла низенькая, полная, румяная женщина с лёгкой сединой в пышной причёске. Рукава её затрапезного платья были высоко засучены. Вместе с ней в комнату вплыл вкусный запах вишнёвого варенья.

- Мать, это новый Люсин учитель! - сказал Люсин папа, кивнув в мою сторону с той же едва уловимой усмешкой.

Я встал и, шаркнув ногой, поклонился "Пульхерии Ивановне", как мысленно я окрестил Люсину маму.

- Худенький какой! - сказала Люсина мама, обращаясь не ко мне, а к мужу. - Ты уж, отец, сам обо всём договаривайся с ними, у меня варенье варится.

Она удалилась. Люсин папа сказал: Как вас зовут, молодой человек?

- Леонид.

- А по батюшке?

- Сергеевич!

- Так вот-с, Лёня, - сказал Люсин папа, играя золотой цепочкой своих жилетных часов, - готовить Люсеньку вы будете по всем предметам, то есть русский, арифметика и закон божий.

- И закон божий?! - вырвалось у меня.

- А почему, Лёня, вас так пугает закон божий? - подозрительно прищурился Люсин папа.

- Не пугает, но она же у вас, наверное, знает основные молитвы?

- Нетвёрдо. Хотелось бы, чтобы и Ветхий завет… в общих чертах. Таинства непорочного зачатия можете не касаться… в подробностях.

О материальной стороне мы договорились быстро, потому что Люсин папа просто продиктовал мне свои условия: заниматься ежедневно, кроме воскресенья, получать я буду столько-то в месяц. Сумму Люсин папа назвал вполне приличную, и я подумал, что быть учителем очень выгодно.

Вдруг в комнату впорхнула черноглазая девчушка в коротком платьице, с загорелыми крепкими ножками в ссадинах и царапинах, с белыми бантами в косичках. Двумя пальчиками она держала в вытянутой руке чёрно-жёлтую (как георгиевская орденская лента) свежепойманную бабочку.

- Познакомься, Люсенька, это твой учитель! - сказал Люсин папа. - Его зовут Лё… (тут он запнулся) Леонид Сергеевич. Подойди, детка, к ним, поприветствуй!

Люся приблизилась ко мне и, не выпуская из пальцев орденоносную бабочку, сделала мне книксен.

- Леонид Сергеевич, скажите, пожалуйста, - сказала она, изучающе глядя на меня в упор, - почему у бабочков нет детей?

Я ответил, надо признаться, не очень изобретательно:

- Потому что им некогда с ними возиться!

- А почему им некогда возиться?

- Потому что надо летать, добывать себе пищу.

- А зачем им пища? У них же зубков нету!

- Они питаются особой пищей.

- Какой?

А какой пищей, в самом деле, питаются бабочки? Я чуть покраснел, и Люся это заметила. В глубине её чёрных глаз зажёгся огонёк, как мне показалось, такой же, как у её папы, скептической усмешки. Но тут в наш разговор с Люсей, на моё счастье, вмешался именно он, Люсин папа.

- Потом, доченька, всё узнаешь у своего учителя. Отпусти насекомое и ступай пока играться!..

Послушная Люся выпустила бабочку. Бабочка подлетела к окну и, треща крылышками, забилась о стекло. Я поднялся и стал прощаться.

II

На следующий день в точно назначенный час мы уединились с Люсей в её комнате. Она уселась за низкий столик, я устроился в мягком кресле напротив. Начать я решил с русского языка.

- Какие стихи ты знаешь?

- "Птичку божию".

- Ну-ка, прочти!

Люся, глядя на потолок, стала проникновенно декламировать:

Птичка божия не знает
Ни заботы, ни труда,
Хлопотливо не свивает
Долгосвечного гнезда…

- Нужно говорить "долговечного", Люся, а не "долго-свечного".

- Почему долговечного?

- Потому что так Пушкин написал!

- А мне больше нравится, когда долгосвечное гнездо!

- Мало ли что тебе нравится! Надо учить стихи так, как они написаны. Прочти ещё раз.

Люся вперила свой взор в потолок и с той же проникновенностью продекламировала:

Птичка божия не знает
Ни заботы, ни труда,
Хлопотливо не свивает
Долго… свечного гнезда!

Я остановил чтицу и сказал строго:

- К завтрашнему дню ты выучишь "Птичку" заново и будешь говорить "долговечного", а не "долгосвечного". (Тут чёрные загадочные Люсины глаза сердито сверкнули.) А сейчас займёмся арифметикой. Сколько будет два и два?

- Четыре.

- А два и три?

- Пять.

- А пять и два?

- Семь.

- Молодец! Пять и три?

Люся вдруг задумалась. Потом сказала шёпотом:

- Пять и три не складывается!

- Как это - не складывается? Ну-ка, подумай ещё! Она подумала и, покачав своими бантами, повторила упрямо:

- Не складывается.

- У тебя есть кубики?

- Есть.

- Давай их сюда.

Она взяла коробку с кубиками и выложила их на стол.

- Отсчитай три кубика и отложи их в сторону. Она отсчитала и отложила в сторону три кубика.

- Теперь отсчитай и отложи в другую сторону пять кубиков.

Она отсчитала и отложила пять кубиков.

- Теперь смешай обе кучки.

Она смешала.

- Сосчитай, сколько получится.

Она сосчитала и сказала:

- Восемь кубиков.

- Ну, сколько же будет пять и три?

Белые банты снова замотались у меня перед глазами:

- Не складывается!

- Ты же только что сложила кубики!

- Кубики складываются, а цифры не складываются!

Нарочно она, что ли? Я вынул из кармана носовой платок и вытер пот, выступивший на лбу. Люся взглянула на меня искоса и аппетитно зевнула.

- Ты устала?

Она кивнула головой.

- Тогда на сегодня хватит!

III

Так начались мои двухмесячные муки. Нет, она не была тупым, дефективным ребёнком, она капризная, своенравная девочка. Наверное, опытный, умный педагог сумел бы подобрать ключик послушания к её вздорной натуре, но я… Эта маленькая садистка играла со мной, как кошка с мышонком!

Сегодня прочтёт "Птичку" правильно, назовёт гнездо "долговечным" - я в душе торжествую победу. Но завтра гнездо снова становится "долгосвечным".

Вдруг пять и три у неё "сложилось". Мы вдвоём бурно радуемся этому арифметическому чуду. Завтра пять и три снова "не складывается". С законом божьим дело тоже у нас не ладилось.

- Люся, расскажи, как бог сотворил мир.

- Плюнул, дунул, сотворил!

- Отвечай так, как написано в учебнике. Мы же читали с тобой.

Она смотрит на меня в упор, потом переводит глаза на потолок.

- Леонид Сергеевич, скажите, пожалуйста, почему мухи ползают по потолку кверху животиками и не падают?

- Отвечай, что я тебя спрашиваю!

Она хлопает в ладоши и радостно визжит:

- Не знаете! Не знаете!

Как мне хотелось в такую минуту снять с себя видавший виды ремень и отодрать мою мучительницу как Сидорову козу.

Говорить с Люсиными родителями о своих муках мне не хотелось. Во-первых, мне казалось, что это будет похоже на фискальство. А во-вторых, я боялся, что Люсин папа мне тогда откажет в уроке. Денег за первый месяц занятий он мне не заплатил. То у него не было и он просил меня "немного обождать", то он никак не мог найти куда-то запропастившийся ключ от шкатулки с деньгами. Однажды, когда я попросил денег настойчиво, он, поморщившись, пошёл к себе и вынес "катеньку" - николаевскую сторублёвку.

- Сдачи найдётся, Лёня? - спросил он, улыбаясь, с нескрываемым ехидством.

Сдачи? У меня на стакан семечек не было в кармане.

- Тогда… в следующий раз! - сказал агент страхового общества "Россия" и ушёл прятать "катеньку" в свои закрома.

Я стал плохо спать, похудел ещё больше. Но из самолюбия маме ни в чём не признавался и советов у неё не просил.

День экзаменов в женскую гимназию приближался с неумолимой неотвратимостью, и я понимал, что это будет день моей казни. Так и случилось. Люся провалилась по всем предметам.

С тяжёлым сердцем я постучал в дверь знакомого одноэтажного домика. И на этот раз дверь открыл Люсин папа. Он окинул меня уничтожающим взглядом:

- Пройдёмте в залу!

Когда мы сели, он сказал:

- Даже по закону божьему и то… фиаско! Отец протоиерей… партнёр по преферансу… сказал мне: "При всём желании ничего не мог сделать для вас. Что вы за учителя для неё нашли! Гнать надо в шею таких учителей!"

Я молчал.

- Будущей осенью открывается приготовительный класс, а сейчас… всё псу под хвост, извините за грубое выражение!

Я поднялся и, заикаясь, пролепетал, что хотел бы получить свои заработанные деньги.

Он стал малиновым и тоже поднялся - грозный, пузатый, непреклонный.

- Ну, знаете ли, Леонид Сергеевич… Как это у вас хватает нахальства! Допустим, я заказываю бочку бондарю для дождевой воды, а он, подлец, делает…

Я не стал слушать, что делает подлец бондарь, повернулся и ушёл.

По переулку навстречу мне вприпрыжку бежала Люся. Белые банты в её косичках плясали какой-то весёлый танчик. Она пела на собственный мотив:

Птичка божия не знает
Ни заботы, ни труда.
Хлопотливо ни свивает…

Увидела меня и, показав мне язык, торжествующе проскандировала:

Долгосвечного гнезда!..

Больше я никогда в жизни не занимался педагогической деятельностью, но с тех пор стал глубоко уважать учительский труд как очень тяжёлый и лично для меня - непосильный.  
  
                                   
...................................................
© Copyright: Леонид Ленч