Жванецкий: не привыкнешь - подохнешь! |
|
|
Михаил
Жванецкий:
Тщательнее Кому как, а нам нравится Условия образования белых глаз Простите меня Саша, Саша, Саша Закон нашей жизни: не привыкнешь - подохнешь! не подохнешь - привыкнешь! Тщательнее Я хочу вот что сказать: ведь для себя работаем и, что еще хуже, – для внутреннего употребления. Я не имею в виду импорт. Я имею в виду внутреннее глотание. Как в аптеке пишут. Никуда это не уходит. Это свой другой такой же должен глотать. Это не стрижка, которой в массе мы не овладели. Значит, так и ходим. Человек в плохой стрижке может что-то изобрести или встать утром и поехать-таки на работу. И в суровом пальто поедет. Он не поедет, если чего съел для внутреннего употребления. Что смешно: те лекарства, что подробно делаем, точно выдерживая технологию, сами и глотаем. А потом слышны медицинские крики: как же, точно по формуле СН3СОС2Н5 плюс метилхлотилгидрат на пару не помогает, а точно такая же швейцарская сволочь эту бациллу берет. Опять проверяем СН3СОС2Н5 на пару – не берет, и, что особенно противно, название у них одинаковые. Опять говорю – нам же самим это глотать! Те, что сравнивают, сидят, глотают то, что берет, и с сожалением смотрят вниз и думают: когда же мы тут научимся? Ну а Швейцария, совсем маленькая страна. Красноярский край покрывает ее, как бык овцу. Она тужится и работает, как дизель в Заполярье, но не в состоянии вылечить всех желающих в той далекой стране, где мы как раз и процветаем. Тщательней надо, ребята, формулу нам дали СН3СОС2Н5 два часа на пару, и не берет. Должна брать... Может, руки надо помыть тому заскорузлому пацану, что колбу держит. Не хочет сам – силой помыть. Может, излишне трясет в наших пульманах, может, с перепою сыплют мимо пробирки. Я же говорю – делаем только для себя. Тут особенно тщательно надо, ребята. Не надо чай на кирзе настаивать – потравим друг друга окончательно. Мало того, что в нехороших прическах, так еще с дурным пищеварением. Ежели, конечно, задаться целью извести народ, как-то уменьшить нагрузку на почву, тогда надо продолжать и аспирин, и бормотуху, и вот эти колодки каторжные для модельной обуви, что внутрь глубоко идет, – туда, за Тюмень, где как раз в них круглый год и ходят. Или грузовики, что не заводятся на морозе в отличие от тех, что заводятся, хотя очень похожие. А на морозе греметь ключами всегда приятней, тем более что страна северная и мороз повсюду. А тот же «фиат» как раз заводится на Севере, а «Москвич» – как раз нет. Тщательней надо, ребята. Ни на кого ваше упорство не действует, только на своего брата в телогрейке. Потому что тот, кто выбирает, выберет «фиат», а тот, кто не выбирает, долго глядит вдаль, силясь в далеком Ижевске разглядеть своего коллегу, с таким трудом собравшего именно вот эту коробку передач. И довольно похоже. И что-то даже залил туда. То ли свое, то ли чужое, оно все равно на морозе только вместе с шестерней отлетает. Тщательней надо, ребята. Общим видом овладели, теперь подробности не надо пропускать. И если дома из газовой горелки вода пошла, а из водопровода – газ, ни на чьи нервы не действуем, ни до кого этот метод не доходит, кроме своего, такого же невообразимого, что у бочки греется под этот рассказ. Так что, думаю, если до таких же неимоверных высот, что мы достигли в ремонте, мы бы поднялись в изготовлении, та же Голландия валялась бы у нас в ногах с просьбой одолжить ХТЗ на недельку. А уж от подольской швейной машины шпионов отгоняли бы, как мух поганых. Но если еще можно шутить с коробкой передач, то с этим порошком, повторяю – СН3СОС2Н5 два часа на пару, надо тщательней, ибо, в отличие от распредвала, мы их берем внутрь и быстро усваиваем, зеленея от надежды, а ходить потом и с микробом, и с лекарством внутри – это двойная гибель, от которой надо спасаться третьим раствором – снова Сыктывкарского завода глубоких лекарственных препаратов. Так что тщательней надо, ребята. Население у нас крепкое и в основном уже лечится само. Теперь духовная пища: книги, фильмы, эстрада, керамика. Оно тоже, тот, кто может выбирать, что ему смотреть, может, это смотреть и не будет. Тот для ознакомления ту же проклятую Швейцарию смотрит. Так что фильмы опять-таки делаем для себя. И вроде бы упорно смотришь, а ничего не видишь, и вроде колхоз не настоящий, и председатель так не ходит, не говорит, не ест. И влюбленные эти, взятые целиком из жизни голубей, тоже нечеловечески ходят у фонтана и нечеловечески смотрят вдаль. И тем, что никогда не были в колхозе, что-то не верится, а те, что живут в нем, жутко ругаются и матерно кроют Голливуд. Это все удар против себя. Кому надо, тот запрется и посмотрит «Бони М» или еще лучше – Аллу Борисовну с ансамблем. Но опять-таки говорю: книгу можно отложить, из кинотеатра вырваться, коленвал проточить, но куда ты денешь лекарство от печени, кроме как в себя? Вот то – СН3СОС2Н5 на пару, что, в отличие от швейцарского, не берет микроб, а, наоборот, с ним сотрудничает. И если мы говорим о росте населения, то хотелось бы, чтоб не только за счет увеличения рождаемости в Азии благодаря отсутствию тех же медикаментов, но и за счет продолжаемости безболезненной жизни рода человеческого, где мебель, ковры и посуда не могут заменить интересного дела, будь то написание этих строк или приготовление лекарств. Ибо то и то для людей, для самого главного, внутреннего употребления. Кому как, а нам нравится Тут кто-то приезжал к кому-то ниоткуда, чуть ли не из Каменец-Подольска, и нахально заявил: «Неинтересно живете!» И так быстро уехал, что я ему не успел возразить. Видимо, торопился отъехать от места, где сказал. Мы сейчас очень интересно живем. Очень интересно существуем. Слегка подспудно, но увлекательно. Ни черта постороннему не понять. Так молодой ученый, полный сил, бегает по поверхности, по корке застывшей лавы, и кажется она ему холодной и неподвижной. Ой, не бегай, кандидат! Молчаливые – верно. Глаза возбужденно не блестят – верно. Зубы в улыбке редко показываем – возможно... Пальчиком никого не тронем ласково – точно. Веселое милое пожилое лицо часто попадаться на улице перестало. Все верно на сейчас, все правильно на эту минуту. Ибо все внутри под покровом личины. Наконец воспитали в себе сдержанность. Как она к нам из Англии – неизвестно, но перешла. Инфаркты были реже раньше, сейчас стали чаще намного от сдержанности. Где хохочут отчаянно, в зале сидит один из министерства. Лопается внутри, все понимают – наружу ни струйкой не прорвется, не выдает себя. Затаился бельчонок, замонотонил себя под пейзаж. Интересный феномен. Так же точно: пьян широко внутри, то есть любой нормальный упал бы давно раньше, слюной бы весь путь обозначил – этот снаружи недвижим, и, если слова из него не выдавишь, ощущение вековой твердости и надежности, возникнув, вдруг не пропадет. И он на пути к инфаркту от сдержанности, ибо алкоголь сердце выдерживает. Сердце не выдерживает преодоления алкоголя, как и преодоления юмора, преодоления разума, чтоб утром к людям выйти и обратиться. Если в не такой немного неожиданный исход, может, наружная неподвижность внутрь пошла – ан нет. Внутри смеемся, любим, все правильно оцениваем, хоть на вид замкнутые, как кастрюли, где что-то кипит. И врачи сейчас правильно лечат следствие, ибо причину должен лечить горисполком, чем он и занимается, очень интенсивно понимая. Кто так дружить, как мы, начал не так давно? Всю работу дружить отчаянно стали, все, что по закону положено, по дружбе получаем. Не на друга и надеяться нечего. И не сделает, и не потребуешь, если не дружишь до одурения с незнакомым толстым человеком, если не наглотаешься его испорченного выдоха, не нацелуешься с ним взасос и не привыкнешь попадать своим слабым ртом в его сильный мужской, разгребая бороду и ища там после обеда. Если в каждый из нас по работе столько женщин перецеловал в поисках запчасти для государственного комбайна, снаружи выглядело бы всенародным развратом и большим государственным гуляньем. А все еще слышны выкрики шепотом: «Неинтересно мне, мама, мнения моего никто не спрашивает». И правильно не спрашивает, дают тебе его менять внутри три раза в день без риска быть освистанным публикой. Есть места, где всегда спрашивают, но тремя слоями выше, откуда ситуация видна глобально, а не отсюда, где небо кажется точкой. Вот и стимул для карьеры. Вот и ползи вверх по скользкой вертикали, тебя смывают, ты ползи, тяни кверху хоботок инициативы, благодари за помои, убеди упорством. Только пусть помнят те, кто встретит наверху: качества, необходимые для пробивания карьеры, противоположны качествам для удержания ее. Здесь, внизу, – здравоохранение, там – экономика. Вот тебе и «неинтересно живем». Вот тебе и «скучно мне, мама». Наша жизнь очень требует своего внутреннего наблюдателя, терпеливого не по годам. Да, все так: и ландшафт ровный, и дали пустынные, а придет умный человек, раскопает, разбередит, глядь – там глаз блеснул, здесь хвост исчез. Есть жизнь, есть! Условия образования белых глаз После раннего обнаружения отсутствия способностей к арифметике, истории, танцам при наличии желания выбиться – большая жизненная активность, некоторая сообразительность; при выявлении слабых сторон в человеке – ухватка этой слабости и длительное использование ее, как-то: прорыв без очереди к кассе, пользуясь естественным замешательством нормальных людей, громкая насмешливость над женщиной, публичный рассказ о своей и чужой интимности. Бесконечные выдавания себя за кого-то, победы над сверстниками в области бестактности, крикливости и стремительного нахальства. Запас свежих анекдотов. Раскавычивание чужих острот и мыслей. Безмятежная тяга в свою постель любой жены. Быстрое достижение результата в карьере, ибо конкуренция слабая. Талант на такую работу не идет. И напрасно. Это огромная ошибка – со стороны смотреть на борьбу чиновников и ждать, что там откуда-то появится интеллигентный человек. Отсюда бесконечные пьянства с такими же. Грубый рот. Никакого интима, все громко, чтоб задавить сразу. Разлюбившая жена. Ученая степень в конце жизни вместо начала. Вечные стремления за границу хоть на день, на два. Дети должны быть там, на любой работе. Хоть горничной в каюте. И вроде все есть, с точки зрения соучастников, – ничего нет из того, за что будут вспоминать дети. И в самом сосредоточенном состоянии, обложившись справочниками всего мира, готовясь год и будучи уже месяц трезвым, не выскажет и десятой доли тех мыслей и таким языком, как скажет Битов, готовясь отойти ко сну. Отсюда и окончание такое же серое, как и начало. * * * Ничего-ничего, так и научимся. Распарывая, поймем, как сшито. Взрывая, разберемся, как строили. Обвиняя и видя на лице ужас, представим это лицо счастливым – это же одно и то же лицо. Я так привык сам с собой разговаривать: просто приятно поговорить с умным человеком. Но сейчас уже не с кем говорить. Чтобы оба были в дураках – такого еще не бывало. Женщину легче поменять, чем понять. Ограбили страну до состояния социализма. Птицы в Москве летают в подземных переходах между ногами. Это разве птицы? Воробьи налетают на тарелку пока несешь к столу облепляют, как мухи, топчутся в борще... Что же такое? Совсем что ли мы сгрудились на пятачке? Птицы у мух хлеб отбивают. Люди у кошек воруют колбасу... Смотри, как мы мешаем друг другу. Надо, чтоб в стране какая-то одна нация осталась. Он добавил картошки, посолил и поставил аквариум на огонь. Простите меня Я так рад, что своей жизнью подтверждаю чью-то теорию. Прохожий И какая-то такая с детства боязнь огорчить окружающих. Двадцать километров пешком, чтобы не спрашивать. Огромные попытки самолечения, чтоб не вызывать. Громкий храп, чтоб не свидетельствовать. Обидно огорчать стольких людей чем попало, самой жизнью своей. Близких – мы уже как-то привыкли. Это обычно... Вернее... Хотя... тоже... Но все-таки нет. А вот дальних, то есть совершенно незнакомых, за что? Он же ни в чем. Вернее... Хотя, может... Так сомневаешься – рассказывать, не рассказывать. Тут... вряд ли что исправишь... Я и не для того, чтобы исправить... но душу облегчить себе... вернее... да, себе. Сейчас каждый рвется высказаться и слушать некому. Встречаются двое, перебивая друг друга, вываливают и расходятся как бы облегченные. Слушать все это внимательно невозможно... А может... не стоит... хотя... чтобы облегчить, надо выслушать. А я не могу просто слушать... я вхожу в его положение... А выбраться оттуда... А он уже ушел... Почему слушающий засыпает, а говорящий нет? Примеры мелкие, но для меня это жизнь. Бог меня не наградил интересной работой. Вообще никакой... то есть хожу туда... страшнее нет, чем ничего не делать. Я понимаю, чтоб мы не хулиганили на улице, нас надо где-то держать, и вот это назвали КБ, и мы притворяемся конструкторами, бухгалтерами, а один притворяется заведующим, и даже, если появилась работа, мы загораемся, наваливаемся, придумываем, и это никому не нужно. Еще раз навалились, придумали – опять никому не нужно. В колхоз поехали. Помидоры с криком, скандалом собрали – до сих пор лежат. Когда результат не нужен, трудно процесс сделать захватывающим, и люди меняются. Невозможно поймать чьи-либо глаза. Недовольный зарплатой не может поднять глаз. За что ему увеличивать? Он же сам придумал причину. Стыда уже нет, и нет достоинства, и начальник решительный, деловой, и ему рассказать нечего, кроме заграничной поездки. Кто-то строит дорогу, ведет газ. Я думаю, вы их отличаете, потому что главное в мужской жизни – дело. Чтобы он не стал слезливым и женственным. И это не безработица. Это сущая безделица. Каламбур... вернее... ну какая же это шутка?.. Так, чушь... Если моя жизнь вызывает улыбки... я рад... Берите ее в качестве сюжета, эпизода или хотя бы шутки... Я уже давно ищу ей какое-то применение. Мы так привыкли делать то, что никому не нужно, что, когда это кому-то понадобилось, оно все равно не работало... Такие мы неудачники... Хотя многие завидуют. Таким образом, в жизни остались две трети, где я сам – работа для других... Представляю, как это увлекательно... Не хотел я огорчать своим появлением товарища, ведущего такси, когда, сев к нему в салон, сказал, куда мне. Он попросил выйти и сказать. Я вышел и сказал. Он попросил забрать чемодан и сказать. Я забрал чемодан и сказал. Это не было в другом городе. Это было здесь. Он огорчился и не хотел. А я ведь там живу. Ну, невыгодный район, но я ведь там живу. Я показал паспорт с пропиской, и он мне показал документы, и по документам мы должны были ехать в разные стороны. Мне кричат – ты был прав, он был должен... Конечно... Хотя... тут действительно... Мы уже столько лет предъявляем свои смешные претензии. Кто должен? Что его вынуждает меня везти? Если бы он меня просил. Это же я их прошу: отвезите, отпустите, продайте, их же мои деньги не интересуют. Он ничего от меня не хочет, а я его останавливаю, чего-то кричу, прошу ехать со мной... И уже столько лет мы кричим, а они едут, что я в восторге от незыблемости, от ощущения огромной прочности, которая вселяет надежду, что жить можно припеваючи, если проникнуть, понять и ехать туда, куда он едет, и быть голодным, когда столовая открыта, и в очереди учить английский, в приемной вязать, на работе готовить наживку, утром ужинать, вечером делать зарядку, чтоб попасть в систему... Мы же должны когда-нибудь встретиться. Теперь она... Мне действительно нужны были штаны этого размера. Я же не шутил или там издевался... но штаны мне нужны... как же без них... вернее... хотя... Нет, все равно тяжело. Я ей показал сантиметр. Ну действительно сорок восьмой, третий рост. И такой размер у миллионов, а штанов было сто. Она мне показала документы, и по документам я без штанов совершенно официально ушел домой, Я хочу объясниться, чтоб меня правильно поняли наверху: штанов много, их очень много, в случае катастрофы их хватит на всех... Просто нет тех, что подходят... Я опять хочу, чтобы меня правильно поняли наверху: такой размер, какой мне нужен, тоже есть, только нет тех, что подходят. Это буквально незначительный процент от всего огромного процента, что есть, и я ношу те, что не подходят, и с удовольствием. Они приятны тем, что внутри них можно двигаться какое-то время, пока тронутся они, и в карманы, не искажая формы, помещается до двух килограммов картошки... И я доволен, если б... не женщины у нас на работе. Я одинок... Мне, чтоб подойти к даме, столько нужно преодолеть... а в тех штанах... они такой тон вызывают у них, что я уже не приподнимаюсь, нужно, чтоб кто-то поговорил с женщинами, это они толкают мужчин, чтоб... очень по размеру или по фигуре... Но чтоб одеть по цвету и размеру, надо сразу жить нечестно. И пусть не притворяются, что они этого не понимают... и нужно с ними поговорить... они хотят красоты. И тут... хотя надо... Это же... Но все-таки... честность прежде... хотя тоже неизвестно почему... но ведь... может быть, это не должно противостоять, с ними нужно поговорить... хотя можно и не говорить. Может, они правы. Извините. Пока меня не настигают сомнения, я могу что-то сказать, потом, как нахлынут – и там, и там, и все правы... Я бы не мог командовать людьми... этих освободить, тех посадить, потом тех посадить, этих освободить. Я как-то не хочу вмешиваться в чужие жизни, я хочу прожить, не огорчая других; честно это или нечестно, порядочно или нет – не мне судить. Но уж если живешь, то и лечиться надо. Ну я же не знал, что, входя к ней в кабинет, нельзя дверь широко открывать. Она сразу сказала: «Почему они все за вами?..» Я сказал: «Как же... действительно... что за черт». Она сказала: «Я же только до двух, что, в регистратуре не соображают?» Я сказал: «Действительно... что же это... черт... как же?..» – «Ну я приму еще троих, а куда денутся остальные? А?..» Я сказал: «Действительно... черт... ну, как же... что же... вот черт... да...» – «А почему они все ко мне? У нее же меньше людей!» Я сказал: «Ну да... черт... действительно...» – «Это где же вас так лечили? Это же безграмотно». Я кивнул. «Вам что, прогревали?» Я кивнул. «Ни в коем случае. Чем же вас теперь спасать? Поднимите рубаху! Боже, опустите быстрее. Я буду звонить. Они начали, пусть они доведут до конца!» Она долго звонила. Они долго боролись, чтоб меня не лечить, но отбиться нам не удалось, и она меня лечит. Я все-таки хочу, чтоб меня правильно поняли наверху: она права. Они же действительно меня безграмотно лечили, а потом направили к ней, потому что она хороший врач... Но ведь и у плохих кто-то должен лечиться. Пусть и выкручиваются. А я бы сдох у них на столе. Вот бы они затанцевали. У врача, который меня лечил, на руке была татуировка: «Не забуду мать родную!» – и говорил он: «Это наш гламный терапеут». А чем его наказать, кроме как умереть у него на столе?.. Сколько нас должно у него умереть, чтоб он перестал поступать в медицинский институт? А прокурор правильно кричал: вам только позволь, и вы помчитесь к хорошему врачу, и он заживет как барин, и дом его будет выделяться богатством и огнями, и станет он жить не нашей жизнью, а это еще хуже, чем хорошо лечить. Так что давай оставим пока так, как есть. Очень тяжело менять, ничего не меняя, но мы будем... Вот так я живу, огорчая незнакомых. И документы у меня огорчительные, там что-то невероятное: техотдел, сектор. Ни пройти, ни выйти как следует и уж точно никуда не войти. Какой-то постовой сказал, что проверяет всех подряд, ищет ректора и медика для дочери. Мой документ его взвинтил. И я тихо продвигаюсь к завершению, огорчая и расстраивая. И думаю... ну, думаю же... Чтобы выиграть сражение, надо спасать раненых, нельзя их бросать, иначе здоровые, видя свои перспективы, не выйдут из окопов, жить все-таки хочется! Кто захочет стареть, видя предрассветную очередь пенсионеров? Кто захочет быть мамой и, не переводя дыхания, бабушкой без вида на отдых в самом конце? И никто не захочет умирать, видя, какие дикие хлопоты он развернет перед родными, где горе расставания меркнет перед радостью окончания работ. И пусть меня правильно поймут наверху: путь к веселью трагичен, но мы его прошли. Вот и будем бегать, чтоб не появляться в поликлиниках, будем придумывать себе работу, чтоб у делового верха был достойный низ. Будем меньше есть, чтоб не торчать в ресторанах. И, предвидя борьбу за место на кладбище, будем жить и жить вечно, сверкая препятствиями и трудностями, переделанными в шутки и куплеты. Ухожу, пока меня не одолели сомнения и правильно понимают наверху. Саша, Саша, Саша Заводы из-за него дерутся, из-за одного маленького! Саша-Саша! Гений! Слесарь-сборщик! Маленький, кудрявый, веселый. Ко мне – дядя Миша! А из-за него всякие драки! Гений! Чертежи с листа читает, руками металл чувствует, люфты, припуски на ощупь определяет, Саша-Саша-Саша. Ненормально гениальный человек. Любая машина, придуманная в любом КБ за гроши, у него сочленяется, собирает он ее, гад, сволочь! Как? Никто не знает! Как вал вдвое большего диаметра вставляет в это отверстие вдвое меньшего диаметра? Сажает станину посадочным местом, где ни один размер не сходится, и действительно соединяется. Во гад-гений! Те конструктора, что на очень низкой зарплате сидят, все это придумывают, денег не жалеют, чтоб только посмотреть, как ихнее вот это все сочленилось. Все к нему. Он кормилец наш. Если он соберет, то это КБ, КБ вот это и весь завод зарплату получат. Банк денег людям даст на расходы. Хр-тьфу! И зовут его Саша-Саша-Саша! Его и переманить нельзя. Зарабатывает, сколько скажет. Все скинемся – ему дадим. Он и выпить может, и женщине отказать... Он жене отдает половину заработка. Так та ж и не догадается, потому что его половина – наших три, а тех кабэвских – восемь. И когда завод в прорыве, а это почти всегда, и надо платить рабочим деньги, с машиносчетной звонят женские голоса: «Саша, Саша, пусть Саша придет машину посмотреть». Саша! Он же с пустыми руками туда не идет. Столько на этой станции сердец перебил. И веселый как черт. И пьет – не меняется, что редкость. У него две квартиры – одна своя с женой, другая не своя с бабкой за пятерку, которая только и знает, что собирать на стол и расстилать кровать. А что, и недостатки у него красивые, богатые недостатки. И лет ему тридцать, и объездил он всю страну и кое-что еще, отчего загорелый, мерзавец, всегда! Там, в медвежьем углу, он налаживает неналаживаемый агрегат, тот стучит и работает. Продукцию еще не дает. Тут неважно, чтоб давал продукцию, важно, чтоб работал, и он работает. И замолкает только на пятый день или даже на шестой, когда подписано, съедено, выпито. А что ты тут сделаешь? Тут одного такого Саши мало! А других таких нет. Он один может это собрать, у него одного вращающийся рычаг не попадает по станине через раз, не подчиняется закону Ньютона. Ему же главное запустить, подписать, чтоб заплатили тем конструкторам и технологам, чтобы ихние силы поддержать и сообразительность. Ему же их жалко. И директор ему говорит: «Саша-Саша-Саша. Понимаешь, эти же там в Москве говорят, что они хорошо придумали, мы подтверждаем. Мы там говорим, что мы хорошо сделали, они подтверждают. Наш сверлильно-строгальный агрегат едет на Всемирную выставку передовых идей. Ты будешь возле него столько, сколько будет выставка. Руку от него не отрывай, тебя там кормить будет руководитель поездки ложкой, и звони мне в любое время, потому что ты у меня один, мы все в золотых твоих руках, чтоб тебя... Саша, Саша, Саша...» Вы читали тексты рассказов (тексты монологов) Жванецкого 1970 годов: Тщательнее Кому как, а нам нравится Условия образования белых глаз Простите меня Саша, Саша, Саша Улыбайтесь, товарищи, дамы и господа хорошие! haharms.ru |
Главная Жванецкий - 1 Жванецкий - 2 Жванецкий - 3 Жванецкий - 4 Жванецкий - 5 Жванецкий - 6 Жванецкий - 7 Жванецкий - 8 Жванецкий - 9 Жванецкий - 10 Жванецкий - 11 Жванецкий - 12 Жванецкий - 13 Жванецкий - 14 Жванецкий - 15 Михаил Жванецкий 1960 |