Жванецкий: Я всю жизнь болею за футбол |
|
|
Михаил
Жванецкий:
Гражданское мужество Черная полоса Болеем, болеем! Он – наше чудо Вы еще не слышали наш ансамбль... Тренер Гражданское мужество Вот я тут слышу, многие говорят, что у нас все хорошо. С хоккеем замечательно, с шахматами просто хорошо совсем. Вроде уже больше никаких таких проблем, таких крупных, не осталось. Вот еще, мол, сигналы поступают с других планет. Так вот, отвечать или отмалчиваться? Если это, мол, решим, ничего уж такого важного, крупного, такого серьезного не останется. Уже вроде все налажено, решено, наделано очень хорошо. Ну еще там витрины не умеем оформлять, а как научимся, так вроде уже и ничего такого крупного... Это говорят некоторые, а некоторые не удовлетворяются тем, что говорят, и пишут еще... Еще пишут об этом в книгах. Думаете, они так говорят, что действительно так уж со всех сторон?.. Смелости не хватает, гражданского мужества. Посмотреть в лицо себе. Крикнуть: «Не могу молчать!» Что значит: недостатки кончились? Да ты выйди, встань на площадь, оглянись. Реклама горит. А в ней третья буква горит? «Пар...ходами». Что «пар...ходами»? Ах, «плывите пароходами»! Все проходят мимо, все. Милиция куда-то пьяного тащит, очередь за чем-то мерзнет, и никому нет дела. А меня гнев терзает. Крикнуть хочется: «Буква, буква!» Всем плевать, у всех все решено. Где же гражданский гнев? Вот вам – все хорошо! Идем дальше. Новые районы, жилье. Во, вижу – глаза загорелись. Что, не проблема? Так куда форточки открывать? Туда или сюда? Сюда или туда? Я в новых районах был, я из люка наблюдал. Как раз в люк провалился. Водой там все залило, ни черта не видать. Смотрю из люка на форточки, и ярость меня душит. Что это, не проблема? Почему не обсудить с народом? Опрос населения, дискуссию развернуть. Могут быть разные мнения. Неприятно, неожиданно, но что делать? Кто-то «за», а какой-то гад – «против». Может такой гад найтись. Так что же, из-за него не проводить дискуссию? По такой проблеме? Все молчат, а я не могу. Достоинство не позволяет, гордо поднятая голова. Иду дальше, рубить так рубить. В глаза, в душу, в лицо. В кафе иду, в вечернее. Полдня стою в очереди, попадаю. Вроде все хорошо. Острым глазом подмечаю: к чашке два куска сахара дают. Так, это откуда же идет? Это где решили? Наверху? А может, нам мало тут, внизу? Они же живые люди, тут, внизу? Они еще и разные кое в чем. Некоторые даже отличаются друг от друга. Да, не слышали? А может, кому-то не сладко здесь, в кафе? А мы за что боремся друг с другом? Чтоб всем одинаково было хорошо. Да, на первых порах кто-то бросит три куска, когда ему нужно два. Ничего, сглотнем. Это доверие к людям. А людям осторожно, с оглядкой, но иногда можно доверять. Вот вам еще проблема. И, как ни горько, кроме тех недостатков, что я перечислил, есть еще. С удобствами как на улицах? Я вижу, некоторые оживились. Есть недостаток – нет удобств: идешь-идешь, бежишь-бежишь... Тьфу. А ручки на троллейбусах? Многие заерзали. Что, больное место задел? Да, неудачно стоят. Не во что вцепиться. И никто мне рот не закроет. Зеркала в бане волнистые. То ли ты в штанах, то ли без. И рожа такая... Ну зеркала делают! Бритва электрическая: жужжишь, жужжишь, жужжишь, жужжишь... Это настолько остро, что об этом можно уже и не каждому говорить. Тут и туристы, которые не должны знать, тут и свои некоторые. Так что лучше вообще молчать. При встрече бритву показал, оба понимающе усмехнулись и исчезли. И продавцу – ни слова. Хорошо, мол, бреет. – А почему возвращаете? – А на железную перехожу. По совету врачей. – А чего возвращаете пылесос, магнитофон, туфли, плащ и брючный пояс? – А так, мол, увольняюсь. Но это уже проблемы, о которых молчат. Разражаешься справедливым гневом в урну, в ямку. Да, есть проблемы, о которых молчат, если это нужно для их устранения. Но есть то, о чем молчать нельзя! Вот я и не могу молчать. Все довольны: нашелся один смельчак. И всем легче стало. А он – давай шкурой вперед. Я тоже могу молчать и про ручки и про форточки. Никто меня не обязывал и не просил. Мог и не говорить. А что я сказал? Что думал, то и сказал. Конечно, кто-то будет недовольный, я его понимаю. Может, я что-то лишнее сказанул? В запале, наверное, я что-то лишнее наплел. Понесло меня тут. Но я хотел, чтоб лучше все-таки. Но если я действительно что-то, то я могу отказаться. Тут же. Я, если задел кого-нибудь, я могу извиниться. Все молчат, но я, знаете, не то чтобы нагорело или, не дай бог, накопилось, – нет. По дурости. Сколько раз себе говорил: «Все молчат. А ты?» Это когда гражданское мужество понесет, так тут запирай ворота. В общем, я просто на коленях умоляю: забудем то, что я здесь наговорил. Что я, не понимаю? Если нужно помолчать, значит, помолчим. Чем дольше молчишь о недостатке, тем лучше для него. Это – правило. И не нужно бояться своей смелости – не трусить от своего мужества, не дрейфить от своего бесстрашия. Чувство собственного достоинства... Гордо поднятая голова... и тсс-с! Черная полоса Для Р. Карцева и В. Ильченко – Запутай его, запутай. Постарайся его запутать. Ух-тух-тух. Ух-тух-тух. Ту-ту... Зайцев (Кольцову, тяжело дыша). Ты его запутал, да? Уладили. Кольцов. Да... Уладил. Слава богу... Зайцев. Ну пока ты его путал, там второй кран перевернулся и опять на твоем участке. Что с тобой? Полоса у тебя, что ли? Беги куда-нибудь. Кольцов. Так куда бежать? Зайцев. Там телеграмма тебе. Я не читал. Что-то «не любила и не люблю...», «и не смей больше...» Я не понял что и не читал, лежит у начальника участка. Он все отменил – тебя ждет... «Дождусь, – кричит, – хоть умру здесь. Я должен его дождаться, все вон отсюда... Я ему наедине, а потом все войдете». Кольцов. Я бегу. Зайцев. Куда? Постой. Слушай меня внимательно!.. Как дела? Кольцов. Ты про что?.. Мне надо... Зайцев. Откуда у тебя так плохо все? Ты что, в полосу попал? Ну и полоса – уже вдоль пошел. Кольцов. Вдоль чего? Зайцев. Ну, жизнь полосами, а тебе надоело поперек, ты вдоль черной пошел. Одно за другим. Кольцов. Я к крану побежал. Зайцев. Не беги. Там драка у тебя на участке. Крановщики упавших кранов с инспектором по технике безопасности. Он тебя кричит. Все тебя кричат. У одного из них твое письменное распоряжение гнать, невзирая на ветер, потом резко осадить. И слова какие-то: «Я для вас синоптик. Только моим предсказаниям верьте». Ты спрячешься, да? Кольцов. Так как же. Зайцев. За что-нибудь спрячься. Буквально за что-нибудь. Тебя все кричат и сверху и снизу... Сотрут в порошок. Беги. Но ты далеко не отбежишь, не успеешь... Крики. Так где же все-таки Кольцов? Кто его видел?.. Он был сегодня с утра?.. Где же этот мерзавец?.. Зайцев. Ты сейчас побежишь или подождешь?.. Кольцов. Куда? Найдут... Зайцев. А не ты сказал: «Все! Поднимай народ?..» Кольцов. Где же? Я же только оформился... Ой ты, мама родная... Зайцев. Подожди, говорят, ты тут выражался, мол, «это не производство, и это неудивительно при таком руководстве...» и «я не видел крановщиков тупее... начальник участка не человек... и его секретарша не женщина... Даже друзья главного технолога идиоты...» Кольцов. Как же... когда... я понятия не имею... Зайцев. Потом еще передают твои слова, что на машинно-счетной станции все женщины низкого пошиба, поэтому ни зарплаты, ни удовольствия. И еще твои слова смакуют, что когда замминистра гуляет с собакой, то неизвестно, кто сейчас будет лаять, кто улыбаться. Мне интересно, как это рождается? Ты мысль сразу записываешь или даешь отстояться? Кольцов. Что ты? Как я мог? Я же знаю этих людей... Зайцев. Ну это бы куда ни шло, хотя Чаленко с криком «Я его и так помню!» изорвал твою фотографию для опознания, пытался порвать личное дело. Это бы куда ни шло, но то, что второй кран упал на баржу, а та протаранила танкер, а тот свернул причал! Как ты будешь рассчитываться? Если даже в течение семидесяти лет – и то по шестьсот рублей в месяц, а ты сколько получаешь? Кольцов. Сто пять. Зайцев. Драгоценности есть? Кольцов. Транзистор. Зайцев. Даже если продать?.. Нет... Все, прячься, идут. Я их отвлеку. Начальник. Ищите, ищите, заглядывайте во все щели. Он очень ловкий. Вот кто его видел?! Вы его видели? Зайцев. Как же я мог его видеть? Во-вторых, кого?.. Мы друзья, и я никогда его не выдам. Но о ком идет речь? Начальник. Вы прекрасно знаете... Это вы сказали, что по его вине... Он у нас второй год работает. Зайцев. Товарищи! Его нет. Но он не хотел. Он случайно подписал этот жуткий приказ, приведший к таким ужасным последствиям, от которых страдаем мы все, хотя он не хотел. А вы-то кого ищете? Начальник. Он хотел. Я давно к нему присматриваюсь. Как его только к нам распределили, я сразу понял, что нас ждет... И все два года как на вулкане. Вы его друг? Зайцев. Да. Начальник. Где он? Зайцев. Кто? Начальник. Ваш товарищ. По его вине уже третье ЧП. Зайцев. Нет. Он сказал, что только месяц у нас работает. Только пришел из института и еще ничего не знает, и вообще, молодой специалист, и может делать любую глупость вплоть до преступления, и плюет на всех, сейчас он ушел на пляж и велел спросить, почему вы ему не даете жилье? Он активно хочет жениться на ком-то из отдела труда и зарплаты, хотя говорит, что они все низкого пошиба, но у него есть подозрение, что из вилки оклада ему платят низший, а начальнику высший, и он будет женат на труде и зарплате до тех пор, пока не разберется в этом безобразии. Начальник. Я не знаю, о ком вы говорите. Я лично – о Кольцове Юрии Александровиче, который у нас два года работает. Зайцев. Ах вы о Кольцове, мы тут могли неделю разбираться. Я тоже о нем. Но мы с вами утверждаем, что он два года работает, он утверждает, что только месяц, потому я не знаю, о ком разговор, и еще такой молодой специалист, что даже на замминистра ему плевать. Начальник. Какой месяц! Я же непосредственно два года им руковожу. Я его вижу каждый день. Два года! Зайцев. Но он говорит – месяц. Голос. Замолчите, не могу больше. Начальник. Как вы смеете? Я вас вообще выгоню. Вы почему болтаетесь без дела? Ваша фамилия? Зайцев. Я не знакомлюсь на улице. Начальник. Ах так. Тогда дайте телефон. Зайцев. Вам?.. Ха-ха. Нечего мне больше делать... Как вы вообще смеете? Дурак! Начальник. Я достану ваш телефон. Я из-под земли... Я вам позвоню. Всех уволю к чертям. Зайцев. Вы уж извините, но в одну компанию нас не суйте... Какой я ни есть, а в одну компанию с ним не пойду. И не смеет этого быть. Начальник. Чего быть? Зайцев. Этого. Начальник. А что там, за портьерой? Зайцев. Что? Где? Кто там, может, Кольцов, что ли? Вам всюду он мерещится... Нате, смотрите! (Бьет, колотит портьеру, разгоняется головой, спиной, ногами, оттуда легкие стоны.) Начальник. А ну, давай я... Зайцев. Ну давай, давай... Как ребенок, ей-богу. Смотрите, вот, вот Сидор Григорьевич идет. Большой Начальник. Все уволены к чертям. Четыре часа звоню. Ни один телефон не отвечает. Вагоны стоят, все стоит, что здесь происходит? Чем вот вы занимаетесь, вот вы, мне интересно. Начальник. Поймал двух бездельников и три часа с ними разбираюсь. Большой Начальник. Я тоже поймал двух бездельников. Начальник. А вы где их поймали? Большой Начальник. Вот здесь... Начальник. Ты смотри. А вы когда обычно ловите, с утра или к вечеру? Большой Начальник. А вот в это время. Я как вижу – вагоны стоят, так и выхожу... Начальник. Что ж это вы, и на соседние районы забредаете? Большой Начальник. А как же, я всюду ищу своих. Начальник. Нет уж позвольте... Большой Начальник. Нет уж извините... Начальник. Уж если вы на мой район забрели. Большой Начальник. Что же это, я только вдоль границ могу ошиваться? Первый начальник. Именно, именно, по баньку, по баньку, не мы с вами делили. За баню нос не высовывайте. Моя нога когда-нибудь к вам ступала? Кто-нибудь ее там видел? Большой Начальник. А если бездельники? Первый начальник. Сам разберусь. Они мои. Для этого поставлен. Большой Начальник. Посажен. Первый начальник. Будете писать? Большой Начальник. Мало ли что? Первый начальник. А сауну будем учитывать или сразу забудем? Большой Начальник. Я ведь чего хотел, если вы не будете заниматься вагонами, тогда другое дело. Но ясность. Мне же не надо больше других. В конце концов, Пупенко все равно, Нечипоренко все равно, Крамаренко все равно и Кучеренко все равно, чего ж я, Сидоренко, должен волноваться. Вы меня поняли? Первый начальник. Я вообще. Большой Начальник. Вы меня поняли? Первый начальник. Зачем вам вообще, когда это не смеет быть. Большой Начальник. Вы меня поняли? Первый начальник. Я спрашиваю. Большой Начальник. Но вы меня поняли? Первый начальник. Я вас понял. Большой Начальник. Все. Я пошел. У меня тоже куча дел. Сегодня троих за пьянство разбираем, шо я з тыми вагонами, как мальчишка, ей-богу... Так что если шо надо – звякни, я всегда прибегу, и Мария моя бычков насушила, все внутри выгорает, пиво бочками пьешь... Во Мария-рукодельница. Так что если в настроении – все ко мне, и этого оборванца бери. Первый начальник. Я ему дам. Он у меня на выданье. Сейчас он запамятует все. Слышал, что учинил? Приказ написал: гнать краны при боковом ветре. Зайцев (шепотом). Это не я. Первый начальник. Дальше: «Синоптикам не верь. Я всем синоптикам синоптик». Зайцев (шепотом). Это же не я. Первый начальник. Краны поперевернулись, чем подымать, не знаем. Пароход страдает. Зайцев (шепотом). Это не я. Не я. Первый начальник. Как прикажешь поступить? Большой Начальник. А фамилию его, а протокольчик-актик троечка подписывает, начетик составляем, в прокуратурочку звоночек, там это дельце в ходик, два милиционерчика берут этого оборванца, и только пыль – свидетель разыгравшейся трагедии. Зайцев. Но это же не я... Я к этому никакого отношения не имею. Первый начальник. И он тут пытался мне дурочку ввернуть, как будто я радио не слушаю, и хорошо, что тревога учебная. И у нас просто маневры руководство проводит, чтоб определить возможные ЧП, и Кольцова за портьерой ты правильно набил. А теперь все по местам. Репетируем нормальную работу. * * * Кстати, давно хотел спросить: – Плохая жизнь делает человека лучше? Наши говорят: – Да! Сами люди говорят: – Нет! Расспросить иностранцев мешает чувство благодарности. Мужчина – это профессия. Женщина – это призвание. На вопрос: «Как живешь?» – завыл матерно, напился, набил рожу вопрошавшему, долго бился головой об стенку, в общем, ушел от ответа. Ради нее он построил подводную лодку, чтобы уплыть в Финляндию с ней. А она опоздала на час к отходу. А он, сука, ушел точно по расписанию. А она рыдала, бедная, глядя на перископ. А он сидел в рубке, принципиальный, сволочь... Ей потом говорили: – Не жалей! С таким характером и там никто жить не сможет. Оружие пожарника – паника. Мое истинное предназначение – быть в гостях у женщины. Ну, приспособился народ. Ну публика вертится. Едят то, чего нет в меню. Носят то, чего нет в магазинах. Угощают тем, чего не достать. Говорят то, о чем не слышали. Читают то, что никто не писал. Получают сто двадцать – тратят двести пятьдесят. Граждане воруют – страна богатеет. В драке не выручат – в войне победят. Чем больше женщину мы меньше, тем меньше больше она нам. Болеем, болеем! Это меня сейчас все не волнует. Меня сейчас волнует совсем другое: как у наших пойдут дела в будущем сезоне. Я всю жизнь болею за футбол. У меня от семечек язва желудка. Вот ты молодой, ты еще не знаешь, что это такое, да? Тебе весело живется: мальчики, девочки, танцульки. Подожди, будет и язва. Ну, это меня все не волнует, меня сейчас волнует совсем другое, меня сейчас... Давно ли я болею? Хе-хе. Тебе сколько лет? Двадцать два? Чудный возраст. Мальчики, девочки, танцульки... Так вот, когда твой папа страдал детскими болезнями и лежал пересыпанный тальком, я уже играл за сборную Одессы хавбеком. А на воротах стоял мой брат Леня, и мы играли с турками. Или это были не турки, но очень похожи. Они нас били по ногам, чтобы мы не играли, а мы что делали? Мы прыгали, чтобы нас не били. Я, помню, взял мяч на голову, а это оказался кирпич. Я побежал вперед. А куда бежать – сзади свои. Тут мой брат как крикнет: «Прыгай, Сеня, сзади!» Он так крикнул, что я так прыгнул, что я увидел море, пароход «Крым» и Дерибасовскую. Сломал ногу. Правую сломал. Ниже возьми, возьми ниже... бери. Ниже... а-а-а, да-да, здесь. Вот он спрашивает, долго ли я болею? Я тебе скажу, когда гол, где, кто забил, в какие ворота. Когда Одесса впервые выиграла у Киева, у меня родился ребенок. Сколько ему сейчас? Сейчас я тебе скажу. Сейчас, подожди, значит, это был тридцать третий год. Значит, стадион «Водник». Он бил правой ногой в левый угол. Я сидел в пятнадцатом ряду. Да, ему сейчас сорок лет, моему сыну. А что, Одесса это Одесса, я всю жизнь на стадионе. Всю жизнь. Моя жена несчастная женщина. Она не может смотреть на меня без слез. Она мне прочитала, что в Бразилии кто-то умер на стадионе. Так я ей сказал, что я бы тоже умер спокойно, если бы увидел такую игру. Чтоб они так играли, как они пьют нашу кровь! У вас здесь те же дела, все то же самое, с «Зенитом» с вашим, тут. Когда они почему-то выиграли, у моего брата не выдержали нервы. Он схватил с лотка бублики и начал разбрасывать в народ. Он не помнит, сколько он бросил. Разве сосчитаешь, когда сдают нервы? Он бросил пятьдесят два бублика. А что, Одесса это Одесса, и футбол – это главное. Те, кто когда-то говорили о политике, теперь говорят о футболе: тоже защита, тоже нападение, тоже разные системы. Я всю жизнь на улице. Всю жизнь. Дома у каждого свои неприятности: жена, квартира, зарплата. Выходишь на улицу – все хорошо. Так я понял, что мы внутри не умеем жить. Кто нам виноват, что на улице все хорошо, а дома – неприятности? Сами себе. Я, помню, взял у жены зарплату, всю. Начал сам распределять. Провалился с треском. Отдал ей все обратно до копейки. Она сейчас сама распределяет. Ей тоже не хватает. Ну, что, скоро сезон, побежим на стадион. Мы, как древние греки, черпаем силу с поля. Но это меня сейчас все не волнует. Меня сейчас волнует совсем другое... О, чтобы они горели, как они пьют нашу кровь! Он – наше чудо Он – наше чудо. Он – наша гордость. При виде женщины встает, дает ей стул, пальто. Не спит на собрании. После доклада о международном положении и происках реакции ему стало плохо. Остальные, окружив, долго смотрели на него и, даже проводив «скорую», не могли разойтись. Так это на всех подействовало. Через него сам начинаешь чувствовать. Ему скажут: «Не волнуйтесь, мы этот вопрос решим через неделю». Он верит! Запоминает, приходит через неделю! И спрашивает: «Ну как?..» Что – как?! Все забыли, о чем это он. Ах, об этом... Через него чувствуешь. Мы им просто гордимся. Он ведь, в общем, вреда никакого не приносит, но удовольствия масса. Видит: «Посторонним вход воспрещен!» – не затолкнешь. Все туда рекой текут, что-то выносят оттуда, он – ни с места. Такая канареечка! Все-таки под сорок – и такое чудо маленькое. А если по знакомству что-нибудь, то вообще не дай бог. Некоторые видят, как он живет, как одет, – пожалеют. Иди, мол, туда, я там договорился. Не идет! Серьезно! К нам толпами валят, спрашивают: где он? Мы говорим, вот он, у окна. Он работает, а на него стоят смотрят. Одна чертежница жевала и смотрела на него полдня. Он же отказывается стричься, лечиться, дома все механизмы не действуют. Гонят его: иди стригись, лечись, чини – не идет. Не может в рабочее время. А в нерабочее время те же тоже не работают. При всем при том поговори с ним – ничего такого не почувствуешь. Никаких закидонов – как вы, как я... То есть, видимо, что-то есть, но внешне... Все ко мне бегают – я с ним рядом сижу. Я говорю: «Что вы бегаете? Он действительно такой. Не надо его раздражать». Кстати, он холостяк. Мы его уже знакомили. Он симпатичный, если бы не одежда. Он же все – в магазинах... Еще в начале месяца, чтобы без очередей. Ну и выглядит как из ДОПРа. Все на нем «Скороход», «Красный богатырь», «Кемеровский промкомбинат». Но если эту кирзу и дерюгу содрать, он там симпатичный. Знакомили, знакомили. Ну, конечно, эти женщины недовольны были. Даже пожилые, которым совсем терять нечего: стихи читает, книжки дарит, чай пьет – идиот, в общем! Нам тоже крыть нечем – у них факты. Мы говорим: «Ну, он такой. Принимайте его таким». – «Это что ж, он на зарплату жить будет?» – «Будет! Он же не прикидывается. Он действительно такой. Это же он как-то сказал: „Давайте напишем, пусть этого продавца заменят другим, будет иначе“. Честное слово, душой возле него отдыхаешь. Намотаешься где-нибудь, налаешься, наобещал тебе кто-то золотые горы, а сам вообще не явился – приходишь к нему: «Расскажи, как ты себе представляешь... Вот, вообще... Как бы ты хотел?.. А какие должны быть отношения?» Он говорит, а ты сидишь, думаешь о чем-то. Как на берегу моря... Мы его очень бережем. Говорят, где-то девочка появилась, под Архангельском. Такая же. Если их познакомить, окружить плотно, накрыть чем-нибудь сверху – интересная порода людей может пойти! Вы еще не слышали наш ансамбль... Вы еще не слышали наш ансамбль, послушайте. Во-первых, у нас великолепный певец. Очень хороший парень. Отзывчив, всегда одолжит. Не курит, не пьет. Слова от него не услышишь. Мухи не обидел. Травинки не сорвал. Ну, конечно, когда поет, то заставляет желать лучшего. Но вышивает. Прекрасный парень. Мы его держим. А вот пианист – большой общественник: взносы, культпоходы, все мероприятия на нем. Конечно, мы стараемся, чтоб он поменьше играл на рояле, но если он вырывается. Разве его выгонишь? Он сам кого хочешь выгонит. К саксофонисту не подходи: он сейчас лечится от запоя. В трезвом виде он тоже способный парень, но, к сожалению, не в музыке... Он спортсмен-гиревик. Сейчас ему надо лечиться, кто ж его выгонит? А эта женщина у контрабаса – мать двоих детей. Конечно, она не может держать ритм. Разве у вас поднимется рука ее выставить – двое малышей плачут, ищут отца. Пусть она поиграет, что делать? Этих трубачей мы подобрали на улице: пропадали ребята. Так здесь они хотя бы в тепле... Ударник вам не понравится, я уверен. Он уже давно никому не нравится, но ему два месяца до пенсии. Пусть человек доиграет. Мы же не звери... Теперь вы поняли, почему наш ансамбль так звучит?! Тренер Для С. Юрского – А ну, ты давай!.. Ба-бах... (С отвращением.) Хорошо... Теперь с переворотом! Давай ты, Костюков. Подальше, подальше. Разгон! Толчок! Бух! Рассеянный ты... Может, у тебя дома неприятности?.. Отец с вами живет?.. Посиди. – А ну, Кандыба... Сними эту тряпку с головы. Давай рондат, флак, сальто с переворотом прогнувшись с приходом на прямые... Бодрее. Соберись! Завтра встреча с англичанами. Давай! Мы с Пузаном страхуем. Ну, что? Пошел! И-и... – Почему?.. Костюков, давай втроем пострахуем... Ерунда... Выйдет, выйдет... Только – сильный разгон. Пошел! И-и... Почему?.. Трещит... Гриша, брось ему эту тряпку! Завяжи. Если не накажем англичан, я покину большой спорт. Вы можете валять дурака, а я ухожу с ковра. – Гриша, иди сюда. Стань у той стенки. Мы вчетвером страхуем! Давай, Кандыба! И-и-и... – Накажу! Накажу! Я тебе не мама! Соберись! Собрался? Нет еще? Уже? Нет еще? Уже? И-и!.. Мы все ждем. Нас шестнадцать человек. Собрался? А я вижу, нет. Еще подсоберись. Еще! Сеня, Гриша, Костюков, приготовились... Откройте ему дверь. С улицы давай разгон. Ну?.. Что «сейчас»? – Сереня, мат на стенку. На ту тоже. – Ну что ты канючишь? Не могу больше! Все! Ломаю подкидную доску, покидаю большой спорт. Это не коллектив... Раньше не было команды, был коллектив. Сейчас есть команда, нет коллектива. Ведущий прыгун собраться не может! Цирк! Ты у меня в Мелитополе на межколхозных... Так! Все. Он собрался! Двери. Маты. Разгон!.. Раз, раз, раз, раз!.. Хорошо! Толчок! Оборот! Оборот!.. Лови! Лови!.. Ба-ам! Уй!.. – А где он был вчера? Кто с ним был? Что это за дом? При чем тут салат? Салат не дает такого полета. А потом?.. Все. Нет?.. А что?.. Рюмочку?.. Стакан... Что еще? Сколько? Рюмочку? Фужер... Этим закончили? Ты этим закончил? А он когда закончил? – Но он же видел, с какой стороны мы его страхуем. Где он теперь? Гриша, поищи его. Он в какой-то троллейбус попал. Но его можно найти. Давай ты, Аркадий. Видел Кандыбу? Не в ту сторону, но какой полет! Пусть балл снимут. Давай! Пошел! Пошел! Пошел! Переворот. Пе-ре-во-рот! – Хорошо. Только, понимаешь... Ты после переворота на что должен был прийти? На ноги! А ты на что пришел? Ты кто? Инженер... Зачем тебе большой спорт? Кандыбу видел? А у тебя этого нет. У тебя в полете ноги, руки и тапки разлетаются. На республиканских судье международной категории кедой по лицу... Я потом имел с ней разговор. Уходи потихоньку из большого спорта. А?.. Чего ты сюда ходишь? Ну, что – душ? Ну, приходи в душ. Но обещай больше не тренироваться. Обещаешь? При всех. Иди купайся. Мы должны наказать англичан. У них профессиональная команда Уимблдонского конного завода. А я что выставляю, нарушителей режима?! – Мне бы крепкого середняка. Попробуем тебя, Куцевол. Я знаю, что ты уже год не прыгал. А чего ходишь? Нравится... Ну, давай. Сильный разгон. Остальное я беру на себя. Только смело и на меня... Главное – страшный толчок, вперед и вверх! – Смело! Пошел!.. Раз, раз, раз! Толчок!.. А-а-а-а!.. Вте... (Держится за челюсть.) Тденидовка даконтена. Давтда додевнования. Что ты качаешь, я уде отнулся. Я напрасно присол в себя. Не могу эти рози видеть! Я де тебе объятнял... Я забидаю подкидную доску и покидаю больсой спорт. Етли Кандыба веднется, ему больсой пдивет от бывсего тденеда... Вы читали тексты рассказов (тексты монологов) М. Жванецкого 1970 гг: Гражданское мужество Черная полоса Болеем, болеем! Он – наше чудо Вы еще не слышали наш ансамбль... Тренер Улыбайтесь, товарищи, дамы и господа хорошие! haharms.ru |
Главная Жванецкий - 1 Жванецкий - 2 Жванецкий - 3 Жванецкий - 4 Жванецкий - 5 Жванецкий - 6 Жванецкий - 7 Жванецкий - 8 Жванецкий - 9 Жванецкий - 10 Жванецкий - 11 Жванецкий - 12 Жванецкий - 13 Жванецкий - 14 Жванецкий - 15 Михаил Жванецкий 1960 |