| ГЛАВНАЯ дочь советника юристка для детей либерал марья ивановна месть женщины о женщины прощение жалобная книга мысли о душе самообольщение затмение прекрасное народы не в духе в бане женский тост жизнь прекрасна дипломат бумажник дачники мои жёны рыбье дело предисловие женское счастье петух руководство брак беседа под диваном шампанское для мужей телефон чёрт блины отрава о женщинах цитаты Чехова институтка надя по-американски и то и сё задачи жизнь в вопросах зелёная коса корреспондент пропащее дело 29 июня ярмарка нарвался пережитое кривое зеркало ряженые любовь случаи ушла что лучше вопросы коллекция дурак разговор слова моя нана закуска депутат из дневника сущая правда объявления дура комик певчие дачница брожение умов хирургия хамелеон винт брак по расчёту устрицы у предводительши разговор с собакой мелюзга канитель симулянты в аптеке мыслитель егерь злоумышленник свистуны мёртвое тело стена на чужбине циник тапер старость ну публика шило в мешке зеркало тоска анюта письмо учёному соседу за двумя зайцами папаша тысяча одна страсть перед свадьбой жёны артистов петров день темпераменты в вагоне грешник из толедо исповедь летающие острова он и она два скандала барон месть трагик тёмною ночью патриот отечества верба раз в год смерть чиновника он понял дочь альбиона краткая анатомия шведская спичка отставной раб толстый и тонкий в рождественскую ночь орден |
Чеховские рассказы 80-х годов
рассказ: Прощение
В прощальный день я, по христианскому обычаю и по добросердечию своему, прощаю всех… Торжествующую свинью прощаю за то, что она… содержит в себе трихины. Прощаю вообще все живущее, теснящее, давящее и душащее… как то: тесные сапоги, корсет, подвязки и проч. Прощаю аптекарей за то, что они приготовляют красные чернила. Взятку – за то, что ее берут чиновники. Березовую кашу и древние языки – за то, что они юношей питают и отраду старцам подают, а не наоборот. «Голос» – за то, что он закрылся. Статских советников – за то, что они любят хорошо покушать. Мужиков – за то, что они плохие гастрономы. Прощаю я кредитный рубль… Кстати: один секретарь консистории, держа в руке только что добытый рубль, говорил дьякону: «Ведь вот, поди ж ты со мной, отец дьякон! Никак я не пойму своего характера! Возьмем хоть вот этот рубль, к примеру… Что он? Падает ведь, унижен, осрамлен, очернился паче сажи, потерял всякую добропорядочную репутацию, а люблю его! Люблю его, несмотря на все его недостатки, и прощаю… Ничего, брат, с моим добрым характером не поделаешь!» Так вот и я… Прощаю себя за то, что я не дворянин и не заложил еще имения отцов моих. Литераторов прощаю за то, что они еще и до сих пор существуют. Прощаю Окрейца за то, что его «Луч» не так мягок, как потребно. Прощаю Суворина, планеты, кометы, классных дам, ее и, наконец, точку, помешавшую мне прощать до бесконечности. Сон репортера «Настоятельно прошу быть сегодня на костюмированном балу французской колонии. Кроме вас, идти некому. Дадите заметку, возможно подробнее. Если же почему-либо не можете быть на балу, то немедленно уведомьте – попрошу кого-нибудь другого. При сем прилагаю билет. Ваш… (следует подпись редактора). P. S. Будет лотерея-аллегри. Будет разыграна ваза, подаренная президентом французской республики. Желаю вам выиграть». Прочитав это письмо, Петр Семеныч, репортер, лег на диван, закурил папиросу и самодовольно погладил себя по груди и по животу. (Он только что пообедал.) – Желаю вам выиграть, – передразнил он редактора. – А на какие деньги я куплю билет? Небось, денег на расходы не даст, ска-атина. Скуп, как Плюшкин. Взял бы он пример с заграничных редакций… Там умеют ценить людей. Ты, положим, Стэнли, едешь отыскивать Ливингстона. Ладно. Бери столько-то тысяч фунтов стерлингов! Ты, Джон Буль, едешь отыскивать «Жаннетту». Ладно. Бери десять тысяч! Ты идешь описывать бал французской колонии. Ладно. Бери… тысяч пятьдесят… Вот как за границей! А он мне прислал один билет, потом заплатит по пятаку за строчку и воображает… Ска-а-тина!.. Петр Семеныч закрыл глаза и задумался. Множество мыслей, маленьких и больших, закопошилось в его голове. Но скоро все эти мысли покрылись каким-то приятным розовым туманом. Из всех щелей, дыр, окон медленно поползло во все стороны желе, полупрозрачное, мягкое… Потолок стал опускаться… Забегали человечки, маленькие лошадки с утиными головками, замахало чье-то большое мягкое крыло, потекла река… Прошел мимо маленький наборщик с очень большими буквами и улыбнулся… Все утонуло в его улыбке и… Петру Семенычу начало сниться. Он надел фрак, белые перчатки и вышел на улицу. У подъезда давно уже ожидает его карета с редакционным вензелем. С козел соскакивает лакей в ливрее и помогает ему сесть в карету, подсаживает его, точно барышню-аристократку. Через какую-нибудь минуту карета останавливается у подъезда Благородного собрания. Он, нахмурив лоб, сдает свое платье и с важностью идет вверх по богато убранной, освещенной лестнице. Тропические растения, цветы из Ниццы, костюмы, стоящие тысячи. – Корреспондент… – пробегает шепот в многотысячной толпе. – Это он… К нему подбегает маленький старичок с озабоченным лицом, в орденах. – Извините, пожалуйста! – говорит он Петру Семенычу. – Ах, извините, пожалуйста! И вся зала вторит за ним: – Ах, извините, пожалуйста! – Ах, полноте! Вы меня конфузите, право… – говорит репортер. И он вдруг, к великому своему удивлению, начинает трещать по-французски. Ранее знал одно только «merci», а теперь – на поди! Петр Семеныч берет цветок и бросает сто рублей, и как раз в это время подают от редактора телеграмму: «Выиграйте дар президента французской республики и опишите ваши впечатления. Ответ на тысячу слов уплачен. Не жалейте денег». Он идет к аллегри и начинает брать билеты. Берет один… два… десять… Берет сто, наконец тысячу и получает вазу из севрского фарфора. Обняв обеими руками вазу, спешит дальше. Навстречу ему идет дамочка с роскошными льняными волосами и голубыми глазами. Костюм у нее замечательный, выше всякой критики. За ней толпа. – Кто это? – спрашивает репортер. – А это одна знатная француженка. Выписана из Ниццы вместе с цветами. Петр Семеныч подходит к ней и рекомендуется. Через минуту он берет ее под руку и ходит, ходит… Ему многое нужно разузнать от француженки, очень многое… Она так прелестна! «Она моя! – думает он. – А где я у себя в комнате поставлю вазу?» – соображает он, любуясь француженкой. Комната его мала, а ваза все растет, растет и так разрослась, что не помещается даже в комнате. Он готов заплакать. – А-а-а… так вы вазу любите больше, чем меня? – говорит вдруг ни с того, ни с сего француженка и – трах кулаком по вазе! Драгоценный сосуд громко трещит и разлетается вдребезги. Француженка хохочет и бежит куда-то в туман, в облако. Все газетчики стоят и хохочут… Петр Семеныч, рассерженный, с пеной у рта, бежит за ними и вдруг, очутившись в Большом театре, падает вниз головой с шестого яруса. Петр Семеныч открывает глаза и видит себя на полу, около своего дивана. У него от ушиба болят спина и локоть. «Слава богу, нет француженки, – думает он, протирая глаза. – Ваза, значит, цела. Хорошо, что я не женат, а то, пожалуй, дети стали бы шалить и разбили вазу». Протерев же глаза как следует, он не видит и вазы. «Все это сон, – думает он. – Однако уже первый час ночи… Бал давно уже начался, пора ехать… Полежу еще немного и – марш!» Полежав еще немного, он потянулся и… заснул – и так и не попал на бал французской колонии. – Ну, что? – спросил у него на другой день редактор. – Были на балу? Понравилось? – Так себе… Ничего особенного… – сказал он, делая скучающее лицо. – Вяло. Скучно. Я написал заметку в двести строк. Немножко браню наше общество за то, что оно не умеет веселиться. – И, сказавши это, он отвернулся к окну и подумал про редактора: – Ска-атина!! Два письма I. Серьезный вопрос Милый и дорогой мой дядюшка, Анисим Петрович! Сейчас был у меня Ваш земляк Курошеев и сообщил мне, между прочим, что на днях воротился из-за границы со своей семьей Ваш сосед Мурдашевич. Это известие тем более поразило меня, что ранее ходили слухи, что Мурдашевичи навсегда останутся за границей. Дорогой и милый дядюшка! Если Вы хотя немного любите вашего племянника, то съездите, голубчик, к Мурдашевичу и узнайте, как поживает его воспитанница, Машенька. Исповедую Вам сокровенную тайну моей души. Только Вам одному могу довериться. Я люблю Машеньку, люблю страстно, больше жизни! Шесть лет разлуки ни на йоту не уменьшили моей любви к ней. Жива ли она, здорова? Напишите, в каком виде Вы ее застали, помнит ли она меня, любит ли по-прежнему? Могу ли я написать к ней письмо? Все узнайте, голубчик, и опишите обстоятельнее. Скажите ей, что я уже не тот робкий, бедный студент… Я уже присяжный поверенный, имею практику, деньги… Одним словом, для полного счастья не хватает у меня только ее одной… Только! В ожидании скорейшего ответа обнимаю. Владимир Гречнев. II. Обстоятельный ответ Милый мой племянник Володя! Получивши же твое письмо, я на другой день поехал к Мурдашевичу. Славный он человек! Постарел и поседел в загранице, но сохранил в себе воспоминание обо мне, своем старинном друге, так что, когда я вошедши, он обнял меня и, долго смотря мне в лице, сказал робким, нежным возгласом: «Не узнаю!» Когда же я назвал свою фамилию, он еще раз обнял меня и сказал: «Теперь припоминаю». Хороший человек! Будучи у него, выпил и закусил, потом же и за проферансишку сели по одной десятой. Во многих видах и разных манерах объяснял он мне про заграницу и много смешил меня игривым описанием смешных немецких нравов. Но наука, говорит, у немцев далеко пошла. Показывал мне также картину, купленную проездом через Италию, изображающую женского пола одну особу в странной, неприличной одежде. Видел я и Машеньку. Была в богатом платье розового цвета с протчими украшениями драгоценного свойства. Тебя она помнит и даже прослезилась глазами, когда о тебе спрашивала. Ждет от тебя письма и благодарит за память и чувства. Ты пишешь, что имеешь практику и деньги! Береги, душенька, деньги и веди себя умеренно и воздержно. Я, когда будучи в молодости, предавался сластолюбивым излишествам, но кратковременно и воздержно, и все-таки каюсь. Засим благословляю и желаю всего лучшего. Твой дядя и доброжелатель Анисим Гречнев. P. S. Пишешь ты хоть непонятно, но очень заманчиво и красноречиво. Показывал твое письмо всем соседям. Прочитавши его, сочли тебя как бы сочинителем, так что даже сын отца Григория, Владимир, переписал его с тем, чтобы послать в газету. Показывал его также Машеньке и ее мужу, немцу Урмахеру, за которого Машенька вышла замуж в прошлом годе. Немец прочел и похвалил. И теперь я всем показываю твое письмо и читаю. Пиши еще! А икра у Мурдашевича очень вкусная. ........................................  на заметку (рассказы о Чехове) (Чехов и переводы) К переводам на разные языки Чехов относился по-разному. На переводы на немецкий писатель смотрел скептически: «В Германии мы не нужны и не станем нужны, как бы нас не переводили», - считал он. В 1904-м году, когда «Чайка» и «Три сестры» давно уже переведены на немецкий язык, а «Вишневый сад» только переводился, но он был уверен, «что и там успеха иметь не будет, так как там нет ни биллиарда, ни Лопахина, ни студентов a`la Трофимов». Примерно также дело обстояло с переводами на английский. На вопрос переводчицы Васильевой о том, в какой английский журнал послать переводы его рассказов, Чехов писал: «И мне кажется, для английской публики я представляю так мало интереса, что решительно все равно, буду ли я напечатан в английском журнале или нет». Оптимистичнее Чехов смотрел на французские переводы своих произведений, которые он поощрял и за судьбой которых следил. «Мелкие рассказы, потому что они мелкие, переводятся, забываются и опять переводятся, и потому меня переводят во Франции гораздо чаще Толстого», - писал он. .............................................................. © Copyright: Антон Павлович Чехов |
|
смешные юмористические рассказы Чехова 80-х годов. Chehov.