| ГЛАВНАЯ дочь советника юристка для детей либерал марья ивановна месть женщины о женщины прощение жалобная книга мысли о душе самообольщение затмение прекрасное народы не в духе в бане женский тост жизнь прекрасна дипломат бумажник дачники мои жёны рыбье дело предисловие женское счастье петух руководство брак беседа под диваном шампанское для мужей телефон чёрт блины отрава о женщинах цитаты Чехова институтка надя по-американски и то и сё задачи жизнь в вопросах зелёная коса корреспондент пропащее дело 29 июня ярмарка нарвался пережитое кривое зеркало ряженые любовь случаи ушла что лучше вопросы коллекция дурак разговор слова моя нана закуска депутат из дневника сущая правда объявления дура комик певчие дачница брожение умов хирургия хамелеон винт брак по расчёту устрицы у предводительши разговор с собакой мелюзга канитель симулянты в аптеке мыслитель егерь злоумышленник свистуны мёртвое тело стена на чужбине циник тапер старость ну публика шило в мешке зеркало тоска анюта письмо учёному соседу за двумя зайцами папаша тысяча одна страсть перед свадьбой жёны артистов петров день темпераменты в вагоне грешник из толедо исповедь летающие острова он и она два скандала барон месть трагик тёмною ночью патриот отечества верба раз в год смерть чиновника он понял дочь альбиона краткая анатомия шведская спичка отставной раб толстый и тонкий в рождественскую ночь орден |
Чехов Антон: рассказы для души с юмором
рассказ:
Несколько мыслей о душе По мнению начитанных гувернанток и ученых губернаторш, душа есть неопределенная объективность психической субстанции. Я не имею причин не соглашаться с этим. У одного ученого читаем: «Чтобы отыскать душу, нужно взять человека, которого только что распекало начальство, и перетянуть ремнем его ногу. Затем вскройте пятку и вы найдете искомое». Я верую в переселение душ… Эта вера далась мне опытом. Моя собственная душа за все время моего земного прозябания перебывала во многих животных и растениях и пережила все те стадии и животные градации, о которых трактует Будда… Я был щенком, когда родился, гусем лапчатым, когда вступил в жизнь. Определившись на государственную службу, я стал крапивным семенем. Начальник величал меня дубиной, приятели – ослом, вольнодумцы – скотиной. Путешествуя по железным дорогам, я был зайцем, живя в деревне среди мужичья, я чувствовал себя пиявкой. После одной из растрат я был некоторое время козлом отпущения. Женившись, я стал рогатым скотом. Выбившись, наконец, на настоящую дорогу, я приобрел брюшко и стал торжествующей свиньей. Говорить или молчать? (Сказка) В некотором царстве, в некотором государстве жили-были себе два друга: Крюгер и Смирнов. Крюгер обладал блестящими умственными способностями, Смирнов же был не столько умен, сколько кроток, смирен и слабохарактерен. Первый был разговорчив и красноречив, второй же – молчалив. Однажды оба они ехали в вагоне железной дороги и старались победить одну девицу. Крюгер сидел около этой девицы и рассыпался перед ней мелким бесом, Смирнов же молчал, мигал глазами и с вожделением облизывался. На одной станции Крюгер вышел с девицей из вагона и долго не возвращался. Возвратившись же, мигнул глазом и прищелкнул языком. – И как это у тебя, брат, ловко выходит! – сказал с завистью Смирнов. – И как ты все это умеешь! Не успел подсесть к ней, как уж и готово… Счастливчик! – А ты чего же зеваешь? Сидел с ней три часа и хоть бы одно слово! Молчит, как бревно! Молчанием, брат, ничего не возьмешь на этом свете! Ты должен быть боек, разговорчив! Тебе ничто не удается, а почему? Потому что ты тряпка! Смирнов согласился с этими доводами и решил в душе изменить свой характер. Через час он, поборов робость, подсел к какому-то господину в синем костюме и стал с ним бойко разговаривать. Господин оказался очень словоохотливым человеком и тотчас же начал задавать Смирнову вопросы, преимущественно научного свойства. Он спросил его, как ему нравится земля, небо, доволен ли он законами природы и человеческого общежития, коснулся слегка европейского свободомыслия, положения женщин в Америке и проч. Смирнов отвечал умно, охотно и с восторгом. Но каково, согласитесь, было его удивление, когда господин в синем костюме, взяв его на одной станции за руку, ехидно улыбнулся и сказал: – Следуйте за мной. Смирнов последовал и исчез, неизвестно куда. Через два года он встретился Крюгеру бледный, исхудалый, тощий, как рыбий скелет. – Где ты пропадал до сих пор?! – удивился Крюгер. Смирнов горько улыбнулся и описал ему все пережитые им страдания. – А ты не будь глуп, не болтай лишнего! – сказал Крюгер. – Держи язык за зубами – вот что! Гордый человек (Рассказ) Дело происходило на свадьбе купца Синерылова. Шафер Недорезов, высокий молодой человек, с выпученными глазами и стриженой головой, во фраке с оттопыренными фалдочками, стоял в толпе барышень и рассуждал: – В женщине нужна красота, а мужчина и без красоты обойдется. В мужчине имеют вес ум, образование, а красота для него – наплевать! Ежели в твоем мозге нет образованности и умственных способностей, то грош тебе цена, хоть ты раскрасавец будь… Да-с… Не люблю красивых мужчин! Фи донк! – Это вы потому так объясняете, что сами некрасивы. А вон, посмотрите в дверь, в другую комнату, сидит мужчина! Вот это так настоящий красавец! Одни глаза чего стоят! Поглядите-ка! Прелесть! Кто он? Шафер поглядел в другую комнату и презрительно усмехнулся. Там, развалясь, сидел на кресле красивый черноглазый брюнет. Положив ногу на ногу и играя цепочкой, брюнет щурил глаза и с достоинством поглядывал на гостей. На его губах играла презрительная улыбка. – Ничего особенного! – сказал шафер. – Так себе… Даже урод, можно сказать. И лицо какое-то дурацкое… На шее кадык в два аршина. – А все-таки душка! – По-вашему, красивый, а по-моему – нет. А ежели красивый, то, значит, глупый человек, без образования. Кто он будет? – Не знаем… Должно быть, некупеческого звания… – Гм… Готов в лотерею пари держать, что глупый человек… Ногами болтает… Противно глядеть! Сичас я узнаю, что это за птица… какого он ума человек. Сичас. Шафер кашлянул и смело пошел в другую комнату. Остановившись перед брюнетом, он еще раз кашлянул, немного подумал и начал: – Как поживаете-с? Брюнет поглядел на шафера и усмехнулся. – Понемножечку, – сказал он нехотя. – Зачем же понемножечку? Нужно всегда вперед идти. – Зачем же непременно вперед? – Да так. Все таперича вперед идет. И елехтричество, ежели взять, и телеграфы, финифоны там всякие, телефоны. Да-с! Прогресс, к примеру, возьмем… Что это слово обозначает? А то оно обозначает, что всякий должен вперед идти… Вот и вы идите вперед… – Куда же мне, например, теперь идти? – усмехнулся брюнет. – Мало ли куда идти? Была бы охота… Местов много… Да вот хоть бы к буфету, примерно… Не желаете ли? Для первого знакомства, по коньячишке… А? Для идеи… – Пожалуй, – согласился брюнет… Шафер и брюнет направились к буфету. Стриженый официант, во фраке и с белым запачканным галстухом, налил две рюмки коньяку. Шафер и брюнет выпили. – Хороший коньяк, – сказал шафер, – но есть предметы посущественней… Давайте, для первого знакомства, выпьем красненького по стаканчику… Выпили по стакану красного. – Таперича как мы с вами познакомились, – сказал шафер, вытирая губы, – и, можно сказать, выпили… – Не «таперича», а «теперь»… – поправил брюнет. – Говорить еще не умеете, а про телефоны объясняете. При такой необразованности, будь я на вашем месте, я молчал бы, не срамился… Таперича… таперича… Ха! – Чего же вы смеетесь? – обиделся шафер. – Я это для смеху говорил «таперича», для шутки… Зубы-то нечего показывать! Это девицам ндравится, а я не люблю зубов-то… Кто вы будете? С какой стороны? – Не ваше дело… – Звание ваше какое? Фамилия? – Не ваше дело… Я не такой дурак, чтоб всякому встречному свое звание объяснял… Я настолько гордый человек, что не очень-то распространяюсь с вашим братом. Я на вас мало обращаю внимания… – Ишь ты… Гм… Так не скажете, как ваша фамилия? – Не желаю… Ежели всякому балбесу имя свое произносить и рекомендоваться, то языка не хватит… И я настолько гордый человек, что вы для меня все едино, как официант… Невежество! – Ишь ты… Какие вы благородные… Ну, мы сейчас узнаем, что вы за артист будете. Шафер поднял вверх подбородок и направился к жениху, который в это время сидел с невестой и, красный, как рак, моргал глазами… – Никиша! – обратился шафер к жениху, кивая на брюнета. – Как фамилия этого артиста? Жених отрицательно замотал головой. – Не знаю, – сказал он. – Это не мой знакомый. Должно полагать, отец его пригласил. Ты у отца спроси. – Да твой отец в кабинете в пьянственном недоумении… храпит, как зверь лютый. А вы не знаете его? – обратился шафер к невесте. Невеста сказала, что не знает брюнета. Шафер пожал плечами и начал расспрашивать гостей. Гости заявили, что они первый раз в жизни видят брюнета. – Жулик он, значит, – решил шафер. – Без билета сюда припожаловал и гуляет, будто у знакомых. Ладно! Мы ему покажем «таперича»! Шафер подошел к брюнету и подбоченился. – А билет у вас есть для входа? – спросил он. – Извольте показать ваш билет. – Я настолько гордый человек, что не стану какому-нибудь субъекту свой билет показывать. Отойдите от меня… Чего пристал? – Стало быть, у вас нет билета? А коли нет билета, значит, вы жулик. Теперь нам известно, с какой вы стороны и как ваше звание. Знаем таперича… теперь, то есть, что вы за агент… Вы жулик – вот и все. – Скажи мне эту грубость умный человек, я бы его по морде, а с вас, дураков, и спрашивать нечего. Шафер забегал по комнатам, собрал человек шесть приятелей и с ними подошел к брюнету. – Позвольте, милостивый государь, поглядеть ваш билет! – сказал он. – Не желаю. Отстаньте, пока я не того… – Не желаете билета показывать? Стало быть, вы без билета вошли? По какому праву? Вы жулик, значит? Извольте уходить отсюда! Пожалуйте-с! Милости просим! Мы вас сичас с лестницы… Шафер и его приятели взяли под руки брюнета и повели его к выходу. Гости загалдели. Брюнет громко заговорил о невежестве и о своем самолюбии. – Пожалуйте-с! Милости просим, красивый мужчина! – бормотал торжествующий шафер, ведя его к двери. – Знаем мы вас, красавцев! У самой двери на брюнета натянули его пальто, надели на него шапку и толкнули в спину. Шафер хихикнул от удовольствия и стукнул его перстнем по затылку… Брюнет покачнулся, упал на спину и съехал вниз по лестнице. – Прощайте! Кланяйтесь там! – торжествовал шафер. Брюнет поднялся, похлопал по пальто и, подняв вверх голову, сказал: – Дураки по-дурацкому и поступают. Я гордый человек и унижаться перед вами не стану, а пусть вам мой кучер объяснит, что я за человек. Пожалуйте сюда! Григорий! – крикнул он на улицу. Гости спустились вниз. Через минуту в сени вошел со двора кучер. – Григорий! – обратился к нему брюнет. – Кто я буду? – Хозяин – Семен Пантелеич… – А какое во мне звание, и как я до этого звания достиг? – Почетный гражданин, а до звания этого вы достигли учением… – Где я нахожусь и какая моя служба? – Служите-с на фабрике купца Подщекина в механиках по технической части, а жалованья вам положено три тысячи… – Теперь поняли? А вот вам и мой билет! Приглашал на свадьбу меня женихов отец, купец Синерылов, который теперь в пьяном виде… – Голубчик мой! Милая ты моя душа! – заголосил шафер. – Чего же ты раньше этого не говорил? – Гордый я человек… Самолюбие во мне… Прощайте-с! – Ну, нет, стой… Грех, брат! Поворачивай оглобли, Семен Пантелеич! Теперь видно, что ты за человек такой… Пойдем, выпьем за твое образование… для идеи… Гордый человек нахмурился и пошел наверх. Через две минуты он стоял уже у буфета и пил коньяк. – Без гордости на этом свете не проживешь, – объяснял он. – Никому никогда не уступлю! Никому! Понимаю себе цену. Впрочем, вам, невежам, не понять! Альбом Титулярный советник Кратеров, худой и тонкий, как адмиралтейский шпиль, выступил вперед и, обратясь к Жмыхову, сказал: – Ваше превосходительство! Движимые и тронутые всею душой вашим долголетним начальничеством и отеческими попечениями… – Более чем в продолжение целых десяти лет, – подсказал Закусин. – Более чем в продолжение целых десяти лет, мы, ваши подчиненные, в сегодняшний знаменательный для нас… тово… день подносим вашему превосходительству, в знак нашего уважения и глубокой благодарности, этот альбом с нашими портретами и желаем в продолжение вашей знаменательной жизни, чтобы еще долго-долго, до самой смерти, вы не оставляли нас… – Своими отеческими наставлениями на пути правды и прогресса… – добавил Закусин, вытерев со лба мгновенно выступивший пот; ему, очевидно, очень хотелось говорить и, по всей вероятности, у него была готова речь. – И да развевается, – кончил он, – ваш стяг еще долго-долго на поприще гения, труда и общественного самосознания! По левой морщинистой щеке Жмыхова поползла слеза. – Господа! – сказал он дрожащим голосом. – Я не ожидал, никак не думал, что вы будете праздновать мой скромный юбилей… Я тронут… даже… весьма… Этой минуты я не забуду до самой могилы, и верьте… верьте, друзья, что никто не желает вам так добра, как я… А ежели что и было, то для вашей же пользы… Жмыхов, действительный статский советник, поцеловался с титулярным советником Кратеровым, который не ожидал такой чести и побледнел от восторга. Затем начальник сделал рукой жест, означавший, что он от волнения не может говорить, и заплакал, точно ему не дарили дорогого альбома, а, наоборот, отнимали… Потом, немного успокоившись и сказав еще несколько прочувствованных слов и дав всем пожать свою руку, он, при громких радостных кликах, спустился вниз, сел в карету и, провожаемый благословениями, уехал. Сидя в карете, он почувствовал в груди наплыв неизведанных доселе радостных чувств и еще раз заплакал. Дома ожидали его новые радости. Там его семья, друзья и знакомые устроили ему такую овацию, что ему показалось, что он в самом деле принес отечеству очень много пользы и что, не будь его на свете, то, пожалуй, отечеству пришлось бы очень плохо. Юбилейный обед весь состоял из тостов, речей, объятий и слез. Одним словом, Жмыхов никак не ожидал, что его заслуги будут приняты так близко к сердцу. – Господа! – сказал он перед десертом. – Два часа тому назад я был удовлетворен за все те страдания, которые приходится переживать человеку, который служит, так сказать, не форме, не букве, а долгу. Я за все время своей службы непрестанно держался принципа: не публика для нас, а мы для публики. И сегодня я получил высшую награду! Мои подчиненные поднесли мне альбом… Вот! Я тронут. Праздничные физиономии нагнулись к альбому и стали его рассматривать. – А альбом хорошенький! – сказала дочь Жмыхова, Оля. – Я думаю, он рублей пятьдесят стоит. О, какая прелесть! Ты, папка, отдай мне этот альбом. Слышишь? Я его спрячу… Такой хорошенький. После обеда Олечка унесла альбом к себе в комнату и заперла его в стол. На другой день она вынула из него чиновников и побросала их на пол, и вместо них вставила своих институтских подруг. Форменные вицмундиры уступили свое место белым пелеринкам. Коля, сынок его превосходительства, подобрал чиновников и раскрасил их одежды красной краской. Безусым нарисовал он зеленые усы, а безбородым – коричневые бороды. Когда нечего уже было красить, он вырезал из карточек человечков, проколол им булавкой глаза и стал играть в солдатики. Вырезав титулярного советника Кратерова, он укрепил его на коробке из-под спичек и в таком виде понес его в кабинет к отцу. – Папа, монумент! Погляди! Жмыхов захохотал, покачнулся и, умилившись, поцеловал взасос Колину щечку. – Ну, иди, шалун, покажи маме. Пусть и мама посмотрит. Несообразные мысли Один учитель древних языков, человек на вид суровый, положительный и желчный, но втайне фантазер и вольнодумец, жаловался мне, что всегда, когда он сидит на ученических extemporalia или на педагогических советах, его мучают разные несообразные и неразрешимые вопросы. То и дело, жаловался он, залезают в его голову вопросы вроде: «Что было бы, если бы вместо пола был потолок и вместо потолка пол? Что приносят древние языки: пользу или убыток? Каким образом учителя делали бы визиты директору, если бы последний жил на луне?» и т. д. Все эти и подобные вопросы, если они неотвязно сидят в голове, именуются в психиатрии «насильственными представлениями». Болезнь неизлечимая, тяжелая, но для наблюдателя интересная. На днях учитель явился ко мне и сказал, что его стал мучить вопрос: «Что было бы, если бы мужчины одевались по-женски?» Вопрос несообразный, сверхъестественный и даже неприличный, но нельзя сказать, чтобы на него трудно было ответить. Педагог ответил себе на него так: если бы мужчины одевались по-женски, то – коллежские регистраторы носили бы ситцевые платья и, пожалуй, по высокоторжественным дням – барежевые. Корсеты они носили бы рублевые, чулки полосатые, бумажные; декольте не возбранялось бы только в своей компании… почтальоны и репортеры, шагая через канавы и лужи, были бы привлекаемы за проступки против общественной нравственности; московский Юрьев ходил бы в кринолине и ватном капоте; классные сторожа Михей и Макар каждое утро ходили бы к «самому» затягивать его в корсет; чиновники особых поручений и секретари благотворительных обществ одевались бы не по средствам; поэт Майков носил бы букольки, зеленое платье с красными лентами и чепец; телеса И. С. Аксакова покоились бы в сарафане и душегрейке; заправилы Лозово-Севастопольской дороги, по бедности, щеголяли бы в исподнице и т. д. А вот и разговоры: – Тюник, ваше – ство, выше всякой критики-с! Турнюр великолепен-с! Декольте несколько велико. – По форме, братец! Декольте IV класса! А ну-ка, поправь мне внизу оборку! и т. д. ........................................  на заметку (рассказы о Чехове) (Чехов и Религия) В детстве Антон пел в церковном хоре, организованном отцом. Известно также, что Павел Егорович Чехов писал иконы. Был ли Антон Павлович верующим человеком однозначно ответить сложно. Его биографы периодически доказывали абсолютно противоположные точки зрения. Отец Чехова воспитывал детей в суровом религиозном духе, возможно, это и стало причиной столь неоднозначного отношения Чехова к религии. Однажды Чехов, услышав, как звонят к вечерне, сказал: «Люблю церковный звон. Это все, что у меня осталось от религии – не могу равнодушно слышать звон». .............................................................. © Copyright: Антон Павлович Чехов |
|
смешные юмористические рассказы Чехова 80-х годов. Chehov.