лучшие рассказы Аверченко

          Специалист

Я бы не назвал его бездарным человеком… Но у него было во всякую минуту столько странного, дикого вдохновения, что это удручало и приводило в ужас всех окружающих… Кроме того, он был добр, и это было скверно. Услужлив, внимателен - и это наполовину сокращало долголетие его ближних.

До тех пор, пока я не прибегал к его услугам, у меня было чувство благоговейного почтения к этому человеку: Усатов все знал, все мог сделать и на всех затрудняющихся и сомневающихся смотрел с чувством затаенного презрения и жалости.

Однажды я сказал:

- Экая досада! Парикмахерские закрыты, а мне нужно бы побриться.

Усатов бросил на меня удивленный взор.

- А ты сам побрейся.

- Я не умею.

- Что ты говоришь?! Такой пустяк. Хочешь, я тебя побрею.

- А ты… умеешь?

- Я?

Усатов улыбнулся так, что мне сделалось стыдно.

- Тогда, пожалуй.

Я принес бритву, простыню и сказал:

- Сейчас принесут мыло и воду.

Усатов пожал плечами.

- Мыло - предрассудок. Парикмахеры, как авгуры, делают то, во что сами не верят. Я побрею тебя без мыла!

- Да ведь больно, вероятно.

Усатов презрительно усмехнулся:

- Садись.

Я сел и, скосив глаза, сказал:

- Бритву нужно держать не за лезвие, а за черенок.

- Ладно. В конце концов, это не так важно. Сиди смирно.

- Ой, - закричал я.

- Ничего. Это кожа не привыкла.

- Милый мой, - с легким стоном возразил я. - Ты ее сдерешь прежде, чем она привыкнет. Кроме того, у меня по подбородку что-то течет.

- Это кровь, - успокоительно сказал он. - Мы здесь оставим, пока присохнет, а займемся другой стороной.

Он прилежно занялся другой стороной. Я застонал.

- Ты всегда так стонешь, когда бреешься? - обеспокоенно спросил он.

- Нет, но я не чувствую уха.

- Гм… Я, кажется, немножко его затронул. Впрочем, мы ухо сейчас заклеим… Смотри-ка! Что это… У тебя ус отвалился?!

- Как - отвалился?

- Я его только тронул, а он и отвалился. Знаешь, у тебя бритва слишком острая…

- Разве это плохо?

- Да. Это у парикмахеров считается опасным.

- Тогда, - робко спросил я. - Может, отложим до другого раза?

- Как хочешь. Не желаешь ли, кстати, постричься?

Он вынул ножницы для ногтей. Я вежливо, но твердо отказался.

Однажды вечером он сидел у нас и показывал жене какой-то мудреный двойной шов, от которого материя лопалась вслед за первым прикосновением.

- Милый, - сказала мне жена. - Кстати, я вспомнила: пригласи настройщика для пианино. Оно адски расстроено.

Усатов всплеснул руками.

- Чего же вы молчите! Господи… Стоит ли тратиться на настройщика, когда я…

- Неужели вы можете? - обрадовалась жена.

- Господи! Маленькое напряжение слуха…

- Но у тебя нет ключа, - возразил я.

- Пустяки! Можно щипцами для сахара.

Он вооружился щипцами и, подойдя к пианино, ударил кулаком по высоким нотам.

Пианино взвизгнуло.

- Правая сторона хромает! Необходимо ее подтянуть.

Он стал подтягивать, но так как по ошибке обратил свое внимание на левую сторону, то я счел нужным указать ему на это.

- Разве? Ну, ничего. Тогда я правую сторону подтяну сантиметра на два еще выше.

Он долго возился, стуча по пианино кулаками, прижимал к деке ухо так сильно, что даже измял его, а потом долго для чего-то ощупывал педаль.

После этих хлопот отер пот со лба и озабоченно спросил:

- Скажи, дружище… Черные тебе тоже подвинтить?

- Что черные? - не понял я.

- Черные клавиши. Если тебе нужно, ты скажи. Их, кстати, пустяковое количество.

Я взял из его рук щипцы и сухо сказал:

- Нет. Не надо.

- Почему же? Я всегда рад оказать эту маленькую дружескую услугу. Ты не стесняйся.

Я отказался. Мне стоило немалых трудов потушить его энергию. Сам он считал этот день непотерянным, потому что ему удалось вкрутить ламповую горелку в резервуар и вывести камфарным маслом пятно с бархатной скатерти.

Недавно он влетел ко мне и с порога озабоченно вскричал:

- К тебе не дозвонишься!

- Звонок оборвал кто-то. Вот приглашу монтера и заведу электрические.

- Дружище! И ты это говоришь мне? Мне, который рожден электротехником… Кто же тебе и проведет звонки, если не я…

На глазах его блестели слезы искренней радости.

- Усатов! - угрюмо сказал я. - Ты меня брил - и я после этого приглашал двух докторов. Настраивал пианино - и мне пришлось звать настройщика, столяра и полировщика.

- Ах, ты звал полировщика?! Миленький! Ты мог бы сказать мне, и я бы…

Он уже снял сюртук и, не слушая моих возражений, засучивал рукава:

- Глаша! Пойди купи тридцать аршин проволоки. Иван! Беги в электротехнический магазин на углу и приобрети пару кнопок и звонков двойного давления.

Так как я сам ничего не понимал в проведении звонков, то странный термин "звонок двойного давления" вызвал во мне некоторую надежду, что электротехника - именно то, что можно было бы доверить моему странному другу.

"Возможно, - подумал я, - что в этом-то он и специалист". Но когда принесли проволоку, я недоверчиво спросил специалиста:

- Слушай… Ведь она не изолированная?

- От чего? - с насмешливым сожалением спросил Усатов.

- Что - от чего?

- От чего не изолированная?

- Ни от чего! Сама от себя.

- А для чего тебе это нужно?

Так как особенной нужды в этом я не испытывал, то молча предоставил ему действовать.

- Отверстие в двери мы уже имеем. Надо протащить проволоку, привязать к ней кнопку, а потом прибить в кухне звонок. Видишь, как просто!

- А где же у тебя элементы?

- Какие элементы?

- Да ведь без элементов звонок звонить не будет!

- А если я нажму кнопку посильнее?

- Ты можешь биться об нее головой… Звонок будет молчалив, как старый башмак.

Он задумался.

- Брось проволоку, - сказал я. - Пойдем обедать.

Ему все-таки было жаль расставаться со звонком. Он привязался к этому несложному инструменту со всем пылом своей порывистой, дикой души…

- Я возьму его с собой, - заявил он. - Вероятно, можно что-нибудь еще с ним сделать.

Кое-что ему действительно удалось сделать.

Он привязал звонок к висячей лампе, непосредственно затем оторвал эту лампу от потолка и непосредственно затем обварил моего маленького сына горячим супом.

Недавно мне удалось, будучи в одном обществе, подслушать разговор Усатова с худой, костлявой старухой болезненного вида.

- Вы говорите, что доктора не могут изгнать вашего застарелого ревматизма? Я не удивляюсь… К сожалению, медицина теперь - синоним шарлатанства.

- Что вы говорите!

- Уверяю вас. Вам бы нужно было обратиться ко мне. Лучшего специалиста по ревматизму вы не найдете.

- Помогите, батюшка…

- О-о… должен вам сказать, что лечение пустяковое: ежедневно ванны из теплой воды… градусов так 45–50… Утром и вечером по чайной ложке брауншвейгской зелени на костяном наваре… или еще лучше по два порошка цианистого кали в четыре килограмма. Перед обедом прогулка - так, три-четыре квадратных версты, а вечером вспрыскивание нафталином. Ручаюсь вам, что через неделю вас не узнаешь!..


            История болезни Иванова

Однажды беспартийный житель Петербурга Иванов вбежал, бледный, растерянный, в комнату жены и, выронив газету, схватился руками за голову.

- Что с тобой? - спросила жена.

- Плохо! - сказал Иванов. - Я левею.

- Не может быть! - ахнула жена. - Это было бы ужасно… тебе нужно лечь в постель, укрыться теплым и натереться скипидаром.

- Нет… что уж скипидар! - покачал головой Иванов и посмотрел на жену блуждающими, испуганными глазами. - Я левею!

- С чего же это у тебя, горе ты мое?! - простонала жена.

- С газеты. Встал я утром - ничего себе, чувствовал все время беспартийность, а взял случайно газету…

- Ну?

- Смотрю, а в ней написано, что в Ченстохове губернатор запретил читать лекцию о добывании азота из воздуха… И вдруг - чувствую я, что мне его не хватает…

- Кого это?

- Да воздуху же!.. Подкатило под сердце, оборвалось, дернуло из стороны в сторону… Ой, думаю, что бы это? Да тут же и понял: левею!

- Ты б молочка выпил… - сказала жена, заливаясь слезами.

- Какое уж там молочко… Может, скоро баланду хлебать буду!

Жена со страхом посмотрела на Иванова.

- Левеешь?

- Левею…

- Может, доктора позвать?

- При чем тут доктор?!

- Тогда, может, пристава пригласить?

Как все почти больные, которые не любят, когда посторонние подчеркивают опасность их положения, Иванов тоже нахмурился, засопел и недовольно сказал:

- Я уж не так плох, чтобы пристава звать. Может быть, отойду.

- Дай-то Бог, - всхлипнула жена.

Иванов лег в кровать, повернулся лицом к стене и замолчал.

Жена изредка подходила к дверям спальни и прислушивалась. Было слышно, как Иванов, лежа на кровати, левел.

Утро застало Иванова осунувшимся, похудевшим… Он тихонько пробрался в гостиную, схватил газету и, убежав в спальню, развернул свежий газетный лист.

Через пять минут он вбежал в комнату жены и дрожащими губами прошептал:

- Еще полевел! Что оно будет - не знаю!

- Опять небось газету читал, - вскочила жена. - Говори! Читал?

- Читал… В Риге губернатор оштрафовал газету за указание очагов холеры…

Жена заплакала и побежала к тестю.

- Мой-то… - сказала она, ломая руки. - Левеет.

- Быть не может?! - воскликнул тесть.

- Верное слово. Вчерась с утра был здоров, беспартийность чувствовал, а потом оборвалась печенка и полевел!

- Надо принять меры, - сказал тесть, надевая шапку. - Ты у него отними и спрячь газеты, а я забегу в полицию, заявку господину приставу сделаю.

Иванов сидел в кресле, мрачный, небритый, и на глазах у всех левел. Тесть с женой Иванова стояли в углу, молча смотрели на Иванова, и в глазах их сквозили ужас и отчаяние.

Вошел пристав.

Он потер руки, вежливо раскланялся с женой Иванова и спросил мягким баритоном:

- Ну, как наш дорогой больной?

- Левеет!

- А-а! - сказал Иванов, поднимая на пристава мутные, больные глаза. - Представитель отживающего полицейско-бюрократического режима! Нам нужна закономерность…

Пристав взял его руку, пощупал пульс и спросил:

- Как вы себя сейчас чувствуете?

- Мирнообновленцем!

Пристав потыкал пальцем в голову Иванова:

- Не готово еще… Не созрел! А вчера как вы себя чувствовали?

- Октябристом, - вздохнул Иванов. - До обеда - правым крылом, а после обеда левым…

- Гм… плохо! Болезнь прогрессирует сильными скачками…

Жена упала тестю на грудь и заплакала.

- Я, собственно, - сказал Иванов, - стою за принудительное отчуждение частновладельч…

- Позвольте! - удивился пристав. - Да это кадетская программа…

Иванов с протяжным стоном схватился за голову.

- Значит… я уже кадет!

- Все левеете?

- Левею. Уходите! Уйдите лучше… А то я на вас все смотрю и левею.

Пристав развел руками… Потом на цыпочках вышел из комнаты.

Жена позвала горничную, швейцара и строго за-претила им приносить газеты. Взяла у сына томик "Робинзона Крузо" с раскрашенными картинками и понесла мужу.

- Вот… почитай. Может, отойдет.

Когда она через час заглянула в комнату мужа, то всплеснула руками и, громко закричав, бросилась к нему.

Иванов, держась за ручки зимней оконной рамы, жадно прильнул глазами к этой раме и что-то шептал…

- Господи! - воскликнула несчастная женщина. - Я и забыла, что у нас рамы газетами оклеены… Ну, успокойся, голубчик, успокойся! Не смотри на меня такими глазами… Ну, скажи, что ты там прочел? Что там такое?

- Об исключении Колюбакина… Ха-ха-ха! - проревел Иванов, шатаясь, как пьяный. - Отречемся от старого ми-и-и…

В комнату вошел тесть.

- Кончено! - прошептал он, благоговейно снимая шапку. - Беги за приставом…

Через полчаса Иванов, бледный, странно вытянувшийся, лежал в кровати со сложенными на груди руками. Около него сидел тесть и тихо читал под нос эрфуртскую программу. В углу плакала жена, окруженная перепуганными, недоумевающими детьми.

В комнату вошел пристав.

Стараясь не стучать сапогами, он подошел к постели Иванова, пощупал ему голову, вынул из его кармана пачку прокламаций, какой-то металлический предмет и, сокрушенно качнув головой, сказал:

- Готово! Доспел.

Посмотрел с сожалением на детей, развел руками и сел писать проходное свидетельство до Вологодской губернии. 
                                   
......................................................
© Copyright: Аркадий Аверченко