| ГЛАВНАЯ содержание: Влас Дорошевич Дон Аминадо Ефим Зозуля Вацлав Воровский Борис Бобович Александр Куприн Аркадий Аверченко Семен Юшкевич Тэффи одесские анекдоты рассказы Хармса хармс 10 хармс 20 хармс 30 хармс 40 хармс 50 хармс 60 хармс 70 хармс 80 хармс 90 хармс 100 анекдотики вся проза: 1 2 3 4 рассказы Зощенко 20 40 60 80 100 120 140 160 180 200 220 240 260 280 300 320 340 360 380 400 рассказы Аверченко рассказы Тэффи сборник юмора 1 сборник юмора 2 сборник юмора 3 ЧЕХОВ рассказы 1 ЧЕХОВ рассказы 2 ЧЕХОВ рассказы 3 ЧЕХОВ рассказы 4 |
Тэффи: короткая проза с юморомТэффи
Из книги «Воспоминания» …Одесский быт сначала очень веселил нас, беженцев. Не город, а сплошной анекдот. Звонит ко мне, много раз, одна одесская артистка. Ей нужны мои песенки. Очень просит зайти, так как у нее есть рояль. – Ну хорошо. Я приду к вам завтра, часов в пять. Вздох в телефонной трубке. – А может быть, можете в шесть? Дело в том, что мы всегда в пять часов пьем чай… – А вы уверены, что к шести уже кончите? Иногда вечером собирались почитать вслух газетную хронику. Не жалели огня и красок одесские хроникеры. Это у них были шедевры в этом роде: «Балерина танцевала великолепно, чего нельзя сказать о декорациях». «Когда шла «Гроза» Островского с Рощиной-Инсаровой в заглавной роли…» «Артист чудесно исполнил «Элегию» Эрнста, и скрипка его рыдала, хотя он был в простом пиджаке». «На пристань приехал пароход». «В понедельник вечером дочь коммерсанта Рая Липшиц сломала свою ногу под велосипедом». Но скоро одесский быт надоел. Жить в анекдоте ведь не весело, скорее трагично… * * * Сбегались в Одессу новые беженцы – москвичи, петербуржцы, киевляне. Так как пропуски на выезд легче всего выдавались артистам, то – поистине талантлив русский народ! – сотнями, тысячами двинулись на юг оперные и драматические труппы. – Мы ничего себе выехали, – блаженно улыбаясь, рассказывал какой-нибудь скромный парикмахер с Гороховой улицы. – Я – первый любовник, жена – инженю, тетя Фима – гран-кокет, мамаша в кассе и одиннадцать суфлеров. Все благополучно проехали. Конечно, пролетариат был слегка озадачен количеством суфлеров. Но мы объяснили, что это самый ответственный элемент искусства. Без суфлера пьеса идти не может. С другой стороны, суфлер, сидя в будке и будучи стеснен в движениях, быстро изнемогает и должен немедленно заменяться свежим элементом. Приехала опереточная труппа, состоящая исключительно из «благородных отцов». И приехала балетная труппа, набранная сплошь из институтских начальниц и старых нянюшек… Все новоприбывшие уверяли, что большевистская власть трещит по всем швам и что, собственно говоря, не стоит распаковывать чемоданы. Но все-таки распаковывали… * * * …Странно-знакомый голос… – Гуськин! – Что-о? Это же не город, а мандарин. Отчего вы не сидите в кафе? Там же буквально все битые сливки общества. Гуськин! Но в каком виде! Весь строго выдержан в сизых тонах: пиджак, галстук, шляпа, носки, руки. Словом – франт. – Ах, Гуськин, я, кажется, останусь без квартиры. Я прямо в отчаянии. – В отчаянии? – переспросил Гуськин. – Ну так вы уже не в отчаянии. – ?… – Вы уже не в отчаянии. Гуськин вам найдет помещение. Вы, наверное, думаете себе: Гуськин этт! – Уверяю вас, никогда не думала, что вы «этт»! – А Гуськин, Гуськин это… Хотите ковров? – Чего? – даже испугалась я. – Ковров! Тут эти мароканцеры навезли всякую дрянь. Прямо великолепные вещи, и страшно дешево. Так дешево, что прямо дешевле порванной репы. Вот, могу сказать точную цену, чтобы вы имели понятие: чудесный ковер самого новейшего старинного качества, размером – длина три аршина десять вершков, ширина два аршина пять… нет, два аршина шесть вершков… И вот за такой ковер вы заплатите… сравнительно очень недорого. – Спасибо, Гуськин, теперь уже меня не надуют. Знаю, сколько надо заплатить. – Эх, госпожа Тэффи, как жаль, что вы тогда раздумали ехать с Гуськиным. Я недавно возил одного певца – так себе, паршивец. Я, собственно говоря, стрелял в Собинова… – Вы стреляли в Собинова? Почему? – Ну, как говорится, стрелял, то есть метил, метил в Собинова, ну да не вышло. Так повез я своего паршивца в Николаев. Взял ему залу, билеты продал, публика, все как следует. Так что ж вы думаете! Так этот мерзавец ни одной высокой нотки не взял. Где полагается высокая нота, там он – ну ведь это надо же иметь подобное воображение! – там он вынимает свой сморкательный платок и преспокойно сморкается. Публика заплатила деньги, публика ждет свою ноту, а мерзавец сморкается себе, как каторжник, а потом идет в кассу и требует деньги. Я рассердился, буквально, как какой-нибудь лев. Я действительно страшен в гневе. Я ему говорю: «Извините меня – где же ваши высокие ноты?» Я прямо так и сказал. А он молчит и говорит: «И вы могли воображать, что я стану в Николаеве брать высокие ноты, то что же я буду брать в Одессе? И что я буду брать в Лондоне, и в Париже, и даже в Америке? Или, – говорит, – вы скажете, что Николаев такой же город, как Америка?» Ну что вы ему на это ответите, когда в контракте ноты не оговорены. Я смолчал, но все-таки говорю, что у вас, наверное, высоких нот и вовсе нет. А он говорит: «У меня их очень даже большое множество, но я не желаю плясать под вашу дудку. Сегодня, – говорит, – вы требуете в этой арии «ля», а завтра потребуете в той же арии «си». И все за ту же цену. Ладно и так. Найдите себе мальчика. Город, – говорит, – небольшой, может и без верхних нот обойтись, тем более что кругом революция и братская резня». Ну что вы ему на это скажете? – Ну, тут уж ничего не придумаешь. – А почему бы вам теперь не устроить свой вечер? Я бы такую пустил рекламу. На всех столбах, на всех стенах огромными буквами, что-о? Огромными буквами: «Выдающая программа…» – Надо «ся», Гуськин. – Кого-о? – Надо «ся». Выдающаяся. – Ну пусть будет «ся». Разве я спорю. Чтобы дело разошлось из-за таких пустяков… Можно написать: «Потрясающийся успех». – Не надо «ся», Гуськин. – Теперь уже не надо? Ну я так и думал, что не надо. Почему вдруг. Раз всегда все пишут «выдающая»… А тут дамские нервы – и давай «ся»… © Copyright: рассказы юмористические, одесса |
|