Зощенко: Опасный поворот
|
|
|
Читай
тексты рассказов и фельетонов
Михаил Зощенко: Опасный поворот Рогулька Нашел, что искал Берегитесь! Фокин-мокин Горькие размышления Наступает зима Добро пожаловать Однажды ночью Более чем грустно Обоюдное понимание Опасный поворот Конечно, мухи приносят огромный вред человечеству. Мухи мешают спать, мешают работать, портят продукты питания и распространяют заразные болезни. Столь грозная опасность со стороны мух должна, казалось бы, подтолкнуть науку на борьбу с этим злом. Тем не менее научная мысль почему-то не пошла дальше липкой бумаги и мушиной отравы. Нет, нельзя сказать, что научная мысль совсем уж дремлет в этой области. Не далее как в прошлом месяце в Госсанинспекции возникла дельная мысль в связи с мухами. Возникла хорошая и правильная мысль — уничтожить мух, которые остались еще в живых и сейчас летают в теплых помещениях. Это давало надежду, что летом совсем не будет мух или их будет мало. Полученное это указание нашло отклик в сердцах сотрудников санинспекции. Госсанинспектор Октябрьского района в своем обращении к директору Октябрьторгина так и пишет: «Предлагается вам принять все меры для полного уничтожения мух до последней любыми разрешенными средствами, вплоть до механического уничтожения отдельных летающих экземпляров мух… Учитывая, что единичные оставшиеся живыми мухи летом могут явиться источником размножения многомиллионного потомства, необходимо отнестись с полной серьезностью к выполнению настоящего задания. Срок для выполнения настоящего требования установлен до 25 января 41 года». Распоряжение правильное. Ничего против не скажешь. Стиль немного комичный, но он не затемняет дельную и толковую мысль — уничтожить мух в кратчайший десятидневный срок. Но одно дело — мысль, а другое дело — осуществление этой мысли. Обычно находится человек, который начинает поворачивать любую хорошую мысль на свой прискорбный лад. Так и тут. Начали расшифровывать постановление. Сразу почему-то решили штрафовать за каждую муху. Пришли к мысли, что надо брать по рублю за каждый «отдельно летающий экземпляр». Возникли прения, в процессе которых выяснилось, что эта цена за муху — мелкая, снижающая масштабы начатой кампании против мух. Решили штрафовать по десять рублей за штуку. Человек прыгает с трамвая — и то платит пять рублей, рискуя потерять за эти деньги свою, можно сказать, драгоценную жизнь. А тут за какую-то паскудную муху в два раза дороже. Неестественно. Обидно. Тем не менее решили удержаться на этом высоком уровне. И вот наступило роковое число, после которого мухи должны были прекратить свое жалкое существование. Началось энергичное обследование кухонь и столовых. Санинспектора с хлопушками в руках обходили вверенные им учреждения и щелкали зазевавшихся мух. Начали штрафовать даже с превышением против установленной таксы. Например, директора столовой № 42, у которого нашли пару мух, оштрафовали почему-то на двадцать пять рублей. Под штраф попало еще несколько директоров. Некоторые из них уплатили солидные суммы. Остальные директора отделались испугом. Кому-то вдруг пришла светлая мысль — не только штрафовать, но и поощрять людей. Тот же самый санинспектор Октябрьского района предложил директору столовой № 6 организовать ловлю мух, платя любителям по десять копеек за муху. Не знаю, нашлись ли любители ловить мух по такой цене. Но если нашлись, то они, вероятно, затаили в душе досаду на санинспектора за слишком низкие расценки. И действительно. Сам берет по десять целковых, а как платить — так гривенник. В общем, мы пишем наш фельетон в разгар мушиных событий и поэтому не знаем еще, до чего дошла в этом деле человеческая мысль. Нет, мы не думаем, что штрафы прекратились и что мухи снова торжествуют. Скорей всего, нашлись еще какие-нибудь подступы и заходы во фланг и в тыл к мухам. По-моему, эти санинспектора все-таки могут довертеть до того, что мухи возьмут и действительно прекратят свое существование. Начиная с потопа, мухи жили, и ничего особенного с ними не происходило. Но не тут-то было. По десять рублей за мушиную голову — это что-нибудь да значит. Это — или мух не будет, или директора окончательно разорятся. В самом деле — надо снизить расценки на мух. Нельзя по десять рублей брать за штуку. Это уже абсурд получается. Тем более абсурд, что мухи крайне живучи и увертливы. За тысячи лет они прошли огонь, воду и медные трубы. Они нет-нет да и подведут человека под штраф благодаря своему стойкому существованию. Более того — надежды на то, что мухи летом не возникнут или возникнут в малом количестве, если истребить летающих зимних мух, эти надежды, увы, неосновательны. Это есть мечты. Я не считаю себя специалистом по мухам, но я краем уха слышал, что зимние мухи, лениво летающие в теплых помещениях, не таят в себе единственной опасности в смысле продолжения мушиного рода. «Многомиллионное потомство» возникает не только от них, но и от тех молодых мушек, которые зимой находятся в состоянии личинок или, кажется, куколок. В этом смысле природа более остроумна, чем можно предполагать. Природа предусмотрела все возможные происки санинспекции на этом мушином фронте. Увы, летом все-таки мухи будут! Мушиный род еще не угаснет, даже если санинспекция доконает-таки этих полудохлых зимних одров. Конечно, может, мы не научно подходим к данному вопросу. Может, в этом деле существуют еще какие-нибудь тонкости. Но эти тонкости надлежит знать санинспектору в первую очередь, а уж нам — во вторую. Что касается зимних мух, то истреблять их, конечно, можно и должно. Мысль светлая и дельная, что и говорить. Истреблять их нужно, как сказано в отношении, «любыми разрешенными средствами, вплоть до механического уничтожения». Но средство, на которое пошла районная санинспекция, — это уже не разрешенное средство, хотя и «механическое». Короче говоря, нельзя брать по десять рублей за муху. Это уже опасный поворот в мыслях санинспектора. Рогулька Утром над нашим пароходом стали кружиться самолеты противника. Первые шесть бомб упали в воду. Седьмая бомба попала в корму. И наш пароход загорелся. И тогда все пассажиры стали кидаться в воду. Не помню, на что я рассчитывал, когда бросился за борт, не умея плавать. Но я тоже бросился в воду. И сразу погрузился на дно. Не знаю, какие там бывают у вас химические или физические законы, но только при полном неумении плавать я выплыл наружу. Выплыл наружу и сразу же ухватился рукой за какую-то рогульку, которая торчала из-под воды. Держусь за эту рогульку и уже не выпускаю ее из рук. Благословляю небо, что остался в живых и что в море понатыканы такие рогульки для указания мели и так далее. Вот держусь за эту рогульку и вдруг вижу — кто-то еще подплывает ко мне. Вижу — какой-то штатский вроде меня. Прилично одетый — в пиджаке песочного цвета и в длинных брюках. Я показал ему на рогульку. И он тоже ухватился за нее. И вот мы держимся за эту рогульку. И молчим. Потому что говорить не о чем. Впрочем, я его спросил — где он служит, но он ничего не ответил. Он только выплюнул воду изо рта и пожал плечами. И тогда я понял всю нетактичность моего вопроса, заданного в воде. И хотя меня интересовало знать — с учреждением ли он плыл на пароходе, как я, или один, — тем не менее я не спросил его об этом. Но вот держимся мы за эту рогульку и молчим. Час молчим. Три часа ничего не говорим. Наконец мой собеседник произносит: — Катер идет… Действительно, видим: идет спасательный катер и подбирает людей, которые еще держатся на воде. Стали мы с моим собеседником кричать, махать руками, чтоб с катера нас заметили. Но нас почему-то не замечают. И не подплывают к нам. Тогда я скинул с себя пиджак и рубашку и стал махать этой рубашкой: дескать, вот мы тут, сюда, будьте любезны, подъезжайте. Но катер не подъезжает. Из последних сил я машу рубашкой: дескать, войдите в положение, погибаем, спасите наши души. Наконец с катера кто-то высовывается и кричит нам в рупор: — Эй вы, трамтарарам, за что, обалдели, держитесь — за мину! Мой собеседник как услышал эти слова, так сразу шарахнулся в сторону. И, гляжу, поплыл к катеру… Инстинктивно я тоже выпустил из рук рогульку. Но как только выпустил, так сразу же с головкой погрузился в воду. Снова ухватился за рогульку и уже не выпускаю ее из рук. С катера в рупор кричат: — Эй ты, трамтарарам, не трогай мину! — Братцы, кричу, без мины я как без рук! Потону же сразу! Войдите в положение! Плывите сюда, будьте так великодушны! В рупор кричат: — Не можем подплыть, дура-голова, — подорвемся на мине. Плыви сюда. Или мы уйдем сию минуту. Думаю: «Хорошенькое дело — плыть при полном неумении плавать». И сам держусь за рогульку так, что даже при желании меня не оторвать. Кричу: — Братцы, моряки! Уважаемые флотские товарищи! Придумайте что-нибудь для спасения ценной человеческой жизни! Тут кто-то из команды кидает мне канат. При этом в рупор и без рупора кричат: — Не вертись, чтоб ты сдох, взорвется мина! Думаю: «Сами нервируют криками. Лучше бы, думаю, я не знал, что это мина, я бы вел себя ровней. А тут, конечно, дергаюсь — боюсь. И мины боюсь, и без мины еще того больше боюсь». Наконец ухватился за канат. Осторожно обвязал себя за пояс. Кричу: — Тяните, ну вас к черту… Орут, орут, прямо надоело… Стали они меня тянуть. Вижу, канат не помогает. Вижу — вместе с канатом, вопреки своему желанию, опускаюсь на дно. Уже ручками достаю морское дно. Вдруг чувствую — тянут кверху, поднимают. Вытянули на поверхность. Ругают — сил нет. Уже без рупора кричат: — С одного тебя такая длинная канитель, чтоб ты сдох… Хватаешься за мину во время войны… Вдобавок не можешь плыть… Лучше бы ты взорвался на этой мине — обезвредил бы ее и себя… Конечно, молчу. Ничего им не отвечаю. Поскольку — что можно ответить людям, которые меня спасли. Тем более сам чувствую свою недоразвитость в вопросах войны, недопонимание техники, неумение отличить простую рогульку от бог знает чего. Вытащили они меня на борт. Лежу. Обступили. Вижу — и собеседник мой тут. И тоже меня отчитывает, бранится — зачем, дескать, я указал ему схватиться за мину. Дескать, это морское хулиганство с моей стороны. Дескать, за это надо посылать на подводные работы от трех до пяти лет. Собеседнику я тоже ничего не ответил, поскольку у меня испортилось настроение, когда я вдруг обнаружил, что нет со мной рубашки. Пиджак тут, при мне, а рубашки нету. Хотел попросить капитана — сделать круг на ихнем катере, чтоб осмотреться, где моя рубашка, нет ли ее на воде. Но, увидев суровое лицо капитана, не решился его об этом просить. Скорей всего рубашку я на мине оставил. Если это так, то, конечно, пропала моя рубашка. После спасения я дал себе торжественное обещание изучить военное дело. Иначе нельзя. Отставать от других в этих вопросах не полагается. Нашел, что искал У Дарьи Васильевны была дочка Валя. Интересная девушка. Она была очень хороша собой. Цветущая, здоровая. Настоящая русская красавица. Когда немцы подходили к их городу, многие жители бежали. Дарья Васильевна тоже хотела покинуть город. Уже она собрала в узелок некоторые свои вещички, чтобы с ними уйти. Но в последний момент у нее опустились руки. И она, эта недалекая женщина, не понимающая, что такое родина, сказала своей дочке: — Нет, никуда не пойдем. Жаль оставить домик, мебель, кастрюли. Пущай будет, что будет. Может быть, не все немцы такие чудовища, как их описывают. Может, они нас помилуют — не убьют и не пошлют на каторгу. А то я затрудняюсь пешком идти. У меня, в довершение всего, астма. Я буду в пути задыхаться. Лучше останемся здесь. Валя, тревожась за свою мать, не стала настаивать. И они остались. И вот гитлеровцы вошли в город. Ну, и конечно, было то, что бывает: убийства, грабежи, насилия и так далее. Дарья Васильевна закрылась в своем домике. И сказала своей дочке: — Кажется, напрасно мы остались. На четвертый день раздался стук в дверь. Вошли четыре немца, из которых один был обер-лейтенант. Гитлеровцы осмотрели помещение. Но, к счастью, оно не понравилось им, и они направились к выходу. Но когда они уходили, обер-лейтенант увидел Валю. Он увидел Валю и задержался у двери, настолько девушка ему понравилась. И Дарья Васильевна задрожала от страха, думая, что немец сейчас схватит девушку и уведет ее с собой. И Валя подумала то же самое. Каково же было их удивление, когда обер-лейтенант мило улыбнулся Вале, приложив руку к своему сердцу. И Валя потупила свои очи и, нахмурившись, отвернулась. Обер-лейтенант сказал: — Ах, как вы обидели меня тем, что отвернулись. Мадмазель, мы, немцы, далеко не чудовища. Мы способны иметь самые нежные чувства, самые тонкие переживания и самые пылкие намерения. И услышав эти слова, Дарья Васильевна оживилась и хотела сервировать чай, чтоб угостить немца. Но он, снова поклонившись, ушел. Каково было их удивление, когда вечером обер-лейтенант вновь посетил их. В руках у него был букетик. И этот букетик он преподнес Вале. Дарья Васильевна шепнула своей дочке: — Ты понравилась этому немцу. Смотри, не хмурься, не отворачивайся, не груби. Этим ты спасешь себя от неволи и каторги. И тогда Дарья Васильевна поставила чайник на плиту и дрожащими руками накрыла стол, чтобы достойным образом угостить немца. С этих пор обер-лейтенант ежедневно посещал Валю. Наконец однажды он сказал Дарье Васильевне: — Фрау Дарья Васильевна, в вашем доме я нашел то, что искал. И от этого я безмерно счастлив. Я полюбил вашу дочь. И нет, я не оставлю ее здесь, в России. Иначе я буду страшиться за ее судьбу. В качестве моей невесты я направлю ее в Германию, в город Дармштадт, где ей будет исключительно хорошо в лоне моей семьи. Я направлю ее к моим родителям с личным письмом. А по окончании войны и вы, фрау Дарья Васильевна, можете свободно приехать к нам погостить в качестве ее любимой мамаши. Дарья Васильевна, потерявшая от всех этих дел ум и разум, не нашлась что ответить. Она только всплакнула от неожиданности и стала собирать наилучшие вещи в приданое для Валечки. В январе сего года, как известно, доблестная Красная армия снова прорвала немецкий фронт. И немцы оставили город Н., в котором обер-лейтенант нашел свое счастье, нашел то, что искал. Под нажимом наших войск гитлеровцы так поспешно отступили, что герр обер-лейтенант не успел попрощаться со своей невестой. Все прошло, как сон. И в руках невесты осталось только лишь письмо, с которым она предполагала ехать в Дармштадт. Беседуя с одним знакомым командиром, девушка поведала ему эту свою историю. Причем всплакнула, говоря, что она вовсе не полюбила этого немца, но он просто подкупил ее своим хорошим отношением. Тогда командир попросил девушку показать то письмо, которое у нее осталось. Зная отлично немецкий язык, командир прочитал это письмо. Обер-лейтенант писал своим родным, что вместе с этим письмом он посылает им здоровую русскую девку, именно такую, как они хотели иметь для домашних услуг. И что в скором времени он надеется прислать им еще двух-трех девок для полевых работ. В конце письма нежный сын сделал приписку: «Держите ее покрепче в руках, не щадите: тут этого добра достаточно». Услышав этот перевод, фрау Дарья Васильевна затряслась от гнева и так воскликнула: — Ах, злодей. Ах, он сукин сын. Я думала, что это особенный фриц, исключительный. А он даже хуже других. Ну нет, господа, я больше не намерена о них думать, что это люди… Валя всплакнула от обиды, но потом, вытерев свои глаза, разорвала письмо и так сказала: — Боже, как я была глупа и наивна. Но теперь я окончательно все поняла. Берегитесь! Нечуткий человек наш управдом. У нас была мечта превратить наш дворик в парк. Но управдом отклонил наш проект. Он сказал: — После войны делайте с моим двором что хотите. Хоть пересыпьте его в карманы. А сейчас я вам не позволю лопатой его копать. Тут не окопы. Тут дом. Значение которого ноль в масштабе современной войны. Нет, конечно, парк бы у нас не получился. Но садик бы вышел. С грядками, с клумбами, с киоском для продажи в дальнейшем воды. И это было бы благоустройством, о котором сейчас говорят. Этот управдом, скажу кстати, — не только нечуткий человек. Он грубый. Людей не любит. И вдобавок пессимист. Он не позволил Дарье Федоровой из 7-го номера вынести свою кровать во двор, чтоб ошпарить ее там кипятком. Он сказал: — Если вынести эту кровать во двор, то все, что в кровати, разбежится по другим квартирам. Нет уж, пусть она дрыхнет на неошпаренной кровати. Этими словами он довел бедную жилицу до дурноты. Она еле поднялась в свой этаж. Где и слегла, невзирая на свою кровать. Со мной же этот управдом вообще избегает разговаривать. Стоит мне прийти в контору, как он убегает. Дошло до того, что в прошлую пятницу, когда я вошел в помещение конторы, он выпрыгнул из окна, чтоб не беседовать по вопросам дома. Все жильцы, и я в том числе, сожалели, что контора у нас находится не в седьмом этаже, а в первом. В силу чего наш управдом до сего времени здравствует и продолжает свой земной путь. На другой день я все же захватил бюрократа в конторе. Он беседовал по телефону. И по этой причине он не смог сразу уйти, когда я вошел. Я вошел, имея в руках письменный перечень претензий квартирантов. Тут были претензии и насчет хлама во дворе, и насчет сломанных перил, и насчет грязи на лестницах, и даже насчет водопровода. Понимаете: в другой раз откроешь кран — и вдруг вместо воды из него почему-то дым идет. Едкий такой дым, угар. Как он попадает в трубы — неясно. Жильцы просили меня выяснить, откуда этот дым. Зачем он? Для чего? Когда я подошел к управдому со своей бумагой, тот нарочно упал на стул и застонал, говоря: — Отвяжитесь. Мне не до этого. У меня есть дела поважней, чем ваш паршивый дом. Тогда, черт возьми, я тоже упал на другой стул. Но стонать не стал. Я просто закрыл глаза, как бы потеряв сознание. Лежу и думаю: посмотрим, кто кого перекроет. Увидев, что я упал, управдом заволновался. Он вскочил со стула. Подбежал ко мне. Начал суетиться. Стал хватать меня за пульс. И, увидев, что я не прихожу в сознание, приложил свое ухо к моей груди, чтоб узнать, дышу ли я или уже загнулся. Но скрозь пальто он не услышал мое сердцебиение. И от этого еще больше заволновался. Стал нервно бегать по конторе. Увидев его такую чувствительность, нервность и гуманное поведение, я уже хотел вскочить на ноги, чтоб обнять и расцеловать человека, проявившего некоторую чуткость к временно ослабшему жильцу. Но тут управдом, схватив телефонную трубку, стал куда-то названивать. Я думал, что он вызывает неотложную помощь. И от этого почувствовал еще больший прилив нежности к нему. Но он вдруг сказал в трубку: — Сеня! Хлопочи скорей бумаги, ордер. По-моему, в на шем доме освободилась комната. Тут один мой квартирант, кажется, загнулся. Услышав эти слова, я вскочил на ноги. — Н-ну нет! — сказал я. — Ошибаетесь, уважаемый! Отныне я только начинаю жить. Только начинаю вести борьбу против таких людей, как вы. Берегитесь! Телефонная трубка выпала из рук управдома. Закрыв глаза, он упал в кресло. Но я не стал суетиться. Я спокойно поднялся в свой этаж, чтоб в письменном виде заклеймить поступки этого человека. И вот эта статья перед вами. Итак, берегитесь таких людей, уважаемые. Одергивайте их. Привет и лучшие пожелания. Кланяйтесь вашей мамаше. Фокин-мокин Давеча я зашел в одну артель. К коммерческому директору. Надо было схлопотать одно дельце для нашего учреждения. Один заказ. Все наши сотрудники бесцельно ходили к этому неуловимому директору. И вот наконец послали меня. Заведующий мне сказал: — Человек вы нервный, солидный. Сходите. Может, вам посчастливится поймать его. Вообще-то я не любитель ходить по учреждениям. Какого-то такого морального удовлетворения не испытываешь, как, например, от посещения кино. Но раз такое дело — пришлось пойти. Прихожу в эту артель. Спрашиваю, где этот Фокин — коммерческий директор. Уборщица отвечает: — Фокина нет. Я говорю: — Подожду вашего Фокина. Проведите меня в его кабинет. Сначала уборщица не хотела даже указывать, где его кабинет. А надо сказать, я человек крайне нервный. Немножко понервничаю — у меня уже голос дрожит, и руки дрожат, и сам весь дрожу. Недавно на врачебной комиссии доктор велел мне положить ногу на ногу, и по коленке он ударил молоточком, чтоб посмотреть, какой я нервный. Так нога у меня так подскочила, что разбежался весь медицинский персонал. И врач сказал: «Нет, я больше не буду вас испытывать, а то вы мне тут весь персонал изувечите». Так вот, увидев, что я такой нервный, уборщица провела меня в кабинет к этому Фокину. И я там сел за его стол. И решил не сходить с места, пока не появится сам директор. И вот скрутил папиросочку и сижу за этим столом. Мечтаю, чтоб кто-нибудь дал мне огонька закурить. Открывается дверь. И в кабинет заглядывает какой-то посетитель. Вежливо кланяется мне и улыбается. Увидев его такую любезность, я говорю: — Нет ли спичечки закурить? Посетитель говорит: — Для вас не только спичку — все не пожалею отдать. И с этими словами он вынимает из кармана зажигалочку. Чиркает. И дает мне прикурить. Невольно я любуюсь этой зажигалочкой. А посетитель говорит: — Прямо буду счастлив, если примете от меня эту зажигалочку! Я говорю: — Ну что вы! Постороннему, чужому человеку вы вдруг будете дарить такую хорошенькую зажигалочку! Я прямо не осмелюсь взять. Тот говорит: — Составьте мое счастье. Возьмите! Слов нет — я вас увидел впервые, но сразу почувствовал к вам глубокую симпатию. Обижать мне его не хотелось. Я взял зажигалочку. И крепко пожал руку добродушному посетителю. Уходя из кабинета, он сказал: — Кстати, товарищ Фокин, я завтра к вам зайду по одному дельцу. Я говорю: — Слушайте, никакой я не Фокин. Я сам Фокина жду. Не скрою от вас, посетитель зашатался и с бранью стал вынимать зажигалку из моего кармана. Нет, я бы отдал ему сразу то, что получил. Но меня задела его нетактичность. Как это можно совать руки в чужие карманы? И вдобавок хватать за плечи! В момент нашей борьбы открывается дверь, и в кабинет входит еще один незнакомец. Увидев, что меня трясут за плечи, незнакомец, вместо того чтоб подать мне помощь, сам кидается ко мне и тоже начинает трясти. — Я, кричит, давно до тебя добирался, Фокин-Мокин! Не скрою от вас, я поднял крик. Прибежала уборщица. Она сказала: — Прекратите возню. Сейчас товарищ Фокин приедет. Тут мы сели на диван. И стали ждать Фокина. Мы три часа его ждали. Но он не приехал. Вежливо попрощавшись, мы разошлись. Хорошенькую зажигалку мне все же пришлось отдать симпатичному владельцу. Горькие размышления В город Горький прибыл один уважаемый товарищ М. Он прибыл с фронта. Его командировали в Горький по делам службы. Туда же прибыла и знакомая этого человека. Его невеста Катя. Они любили друг друга, эти люди. Два года не видались. И вот теперь, воспользовавшись случаем, встретились в городе Горьком, приехав туда из разных географических точек нашей обширной страны. Нет сомнения, это была великолепная, радостная, трогательная встреча. Это было счастье. Шапку сними, уважаемый читатель, если ты читаешь эти строчки в головном уборе. В тот же день молодые поспешили в загс. Они давно мечтали записаться, давно хотели оформить свою любовь. И вот настал этот торжественный день — молодые люди на пороге загса. Сейчас они подойдут к столу, положат свои документы и, взявшись за руки, будут взирать на несложный канцелярский процесс, отныне соединяющий их вместе. Нет, наверно, после войны этот процесс будет обставлен более торжественно. С цветами. С музыкой. На столе загса, может быть, будут стоять коробки с конфетами или там с мармеладом. И, скажем, каждый желающий может подойти и что-нибудь там скушать. Ну, не каждый, конечно, желающий. Но жениху-то уж определенно это будет полагаться. И, конечно, невесте. Но та вряд ли воспользуется этим, поскольку мысли у нее будут в небесах. Из-за стола поднимется почтенного вида человек, похожий на профессора. Произнеся краткую, но прочувствованную речь о счастье на земле, профессор зарегистрирует пришедших под звуки симфонического оркестра. Наверно, так и будет. И, наверно, жених будет стоять в отутюженных брюках. И у невесты, наверно, будет в руках веер вместо «авоськи». Нет, сейчас, конечно, не до этого. Война. Все помыслы наши в ином. И нет ни у кого огорчения, что все происходит проще, чем хотелось бы… Короче говоря, наши молодые люди явились в загс. Сурового вида женщина, осмотрев документы жениха и невесты, сказала: — Ничего не получится. Еще невесту я зарегистрировать могу. Но что касается жениха, то вот с женихом у меня что-то ничего не получается. Дрожащим голосом жених попросил растолковать ему значение этих слов. Регистрирующая браки сказала: — Сами взгляните, какое у вас командировочное удостоверение. Оно маленькое. И мне там некуда штамп поставить. А без штампа какой же брак? Нет, я отказываюсь регистрировать вас. Жених хотел встать на колени, чтоб упросить регистраторшу, но, увидев ее суровое, непреклонное лицо, не сделал этого. В полном смятении жених и невеста вышли из загса. Жених, наверно, снова на фронте. Катя уехала в Новосибирск. С печалью во взоре мы описываем это маленькое происшествие. Ну еще понятно, когда война, когда танки разъединяют любящие сердца. Но чтобы, черт возьми, куцая бумага разъединяла, — это уж, как говорится, сверхдосадно. Конечно, понимаем: штамп надо поставить. Но если его некуда поставить, то можно поставить на обороте. Или в крайнем случае выдать жениху особое приложение, справку: дескать, так и так, жених, извиняюсь, зарегистрирован, но у него подгуляло удостоверение и мы ему, страдальцу, выдаем отдельную бумажку, чтоб не нарушать его индивидуального счастья. Нет, в дальнейшем, наверно, так и будет. Наверно, будут делать некоторые поблажки женихам. А пока, как говорится, бракосочетание не состоялось. Шапку надень, читатель, если ты снял свой головной убор, сдуру полагая, что ты присутствуешь свидетелем счастья двух любящих сердец. А ну вас, ей-богу! Какую чепуху разводите в столь несложном деле. Наступает зима Прошлую зиму я провел в городе Н. Чудесный маленький город. Тишина. Стрельбы нет. Затемнения нет. Водопровод отсутствует. В этом городе я буквально отдохнул душой и телом. Правда, знакомые при встрече со мной ахают. — Что это, говорят, с вами? Такое впечатление, будто по вас тяжелый танк прошел. — Не знаю. Чувствую себя довольно прилично. Вероятно, зима меня немного сломила. Зимой у нас в Н. не было топлива. Нет, нельзя сказать, что вовсе не было топлива. Наоборот, топлива было много. Но оно лежало за городом. По подсчету научных сил, там имелось топлива минимум на сорок лет. Это может радовать население, что имеются такие запасы. Все-таки не так холодно на душе, когда знаешь, что столько припасли. Был бы транспорт — и, как говорится, дело было бы в шляпе. При наличии транспорта, я так думаю, это топливо непременно стали бы вывозить. И тогда что-нибудь и перепало бы населению. В декабре жильцы нашего дома сходили в горсовет. Обратились к председателю. Сказали ему: дескать, топливо за городом, лежит себе, мокнет; разрешите, дескать, на саночках вывезти малую толику для своих низменных потребностей. Председатель на нас рассердился. Он сказал: — Или вы очумели, или я не знаю, что с вами! Где это видано — расхватывать топливо неорганизованным порядком?! В настоящее время мы печатаем ордера на получение дров. Через неделю мы вам выдадим эти ордера. И по ним вы получайте дрова, когда мы их подвезем. Один из жильцов, малодушно вздохнув, сказал: — А если не подвезете? Председатель сказал: — Если не подвезем, тогда имейте мужество с достоинством нести невзгоды во время войны. В конце декабря население города стало сносить заборы. Стало заборами топить печки. Председатель горсовета прямо ахнул, когда увидел такую картину. И он отдал распоряжение — разобрать все заборы, сложить их в кучу на пустыре с тем, чтоб весной снова опоясать сады заборами. Две недели разбирали заборы. Сложили их в кучу на пустыре. И поставили охрану. Однако население не растерялось. Перестроив свои ряды, население стало топить печки деревьями. Чудные деревья исчезали с бульваров и с улиц, спиленные по ночам неизвестной преступной рукой. Председатель горсовета прямо схватился руками за голову, увидев гибель панорамы чудесного города. Он сказал: — С этим злом будем бороться со всей энергией. Усилили охрану. И патрули стали ходить по городу. В первую же ночь задержано было на месте преступления сто шестьдесят граждан. Среди них оказался городской судья, спиливший дерево перед зданием суда. На суде судья сказал: — У меня годовалый ребенок. Он топливо себе требует. Без этого разве я стал бы пилить это дерево? Тогда еще больше усилили охрану. И пилка деревьев почти прекратилась. Однако население и тут не растерялось. Стали разбирать лестницы, сараи, общественные уборные и так далее. Боже мой! Что было бы, если б зима продолжалась бы год подряд?! Но тут ударила весна. И председатель горсовета вздохнул свободно. На вечере у одних знакомых я встретил этого председателя. Все поднимали бокалы за его здоровье. Скромно улыбаясь, он произнес ответную речь. Он сказал: — Зима была чертовски трудная, но мы с честью вышли из положения. Поработали неплохо. Чокнувшись с председателем, я сказал: — Поработали вы действительно немало. Интересно знать: что было бы, если б всю эту работу, всю энергию и волю, все рабочие руки: всех сторожей и судей, наборщиков и председателей — направить на одно дело — на перевозку топлива? Пожав плечами, председатель отвернулся от меня, ничего не сказав. Наступает новая зима. Нет, я не хотел бы вернуться в этот маленький чудесный город Н., где председателем горсовета Н. Н. Добро пожаловать Два года назад наш славный, цветущий городок Т. попал в руки немцев. И вот теперь наши доблестные войска вновь вошли в этот городок. Они выкурили немцев. Выбили их из этого города. И, так сказать, вернули его в родную семью советских городов. Из газет мы знаем, что там произошло за эти два года и как там хозяйничали немцы. Но один фактик, не отмеченный печатью, я предложу вниманию читателей. А жила в этом городе некая гражданка Анна Ивановна Л. Это была немолодая дама. Престарелая. Сердитая. Этакая, понимаете ли, раздраженная. Недовольная всем, что есть. Неприятная особа, затаившая в своем сердце злобу ко всем и ко всему. Картины современной жизни ее не удовлетворяли. Ей грезилось прошлое. И ей было о чем вспомнить. Она была из богатой семьи. Имела поместья. Каждый год ездила за границу. Бывала в Париже, в Венеции. Она весело и праздно прожила свою жизнь. И конечно, естественно, наши суровые дни, дни трудовой доблести, не могли создать ей соответствующего настроения. Все кругом ей казалось чем-то будничным, грубым, неинтересным. И она мечтала дожить до тех дней, когда что-то изменится и она вновь увидит галантных мужчин и услышит изящную французскую речь. В ее душе теплилась надежда, что прошлое вернется и она снова, как говорится, увидит небо в цветах и алмазах. И вот, когда немцы подошли к стенам ее города, она поняла, что ее надежды сбываются. Она надела свое лучшее, муаровое платье, взяла в руку веер и два дня ходила по квартире, бормоча французские слова. В последний момент она передумала. Она сняла муаровое платье. И вместо него надела захудалую юбку с кофточкой. И на ноги напялила валенки. Ей показалось более приличным предстать перед немцами в таком затрапезном виде, чтобы те поняли всю ее боль и всю горечь ее жизни. В захудалом своем костюме она продолжала ходить по квартире, ожидая визита немцев. И вот отгремели выстрелы, и к ней, наконец, пришли два офицера в сопровождении двух солдат. Солдаты остались у дверей, а офицеры вошли в комнату. Анна Ивановна залепетала сначала по-французски, потом по-немецки, дескать, ах, она так счастлива, столько лет ждала, и вот, наконец, битте-дритте, исполнились ее мечты. Нет, немцы не стали с ней говорить по-французски. И не ответили по-немецки. Осмотрев квартиру, они сказали ей почему-то по-русски: — Эй, матка, очистишь квартиру завтра к двенадцати часам. Думая, что она ослышалась, Анна Ивановна переспросила их. И они снова ей ответили то, что сказали. И пошли к выходу. У Анны Ивановны мелькнула догадка. Быть может, тряпье, надетое на нее, ввело немцев в заблуждение. Быть может, будничный советский вид заставил подумать немцев, что она просто работница, пролетарка. И вот почему они так сурово с ней обошлись. И так грубо приказали ей убраться из квартиры, в которой она жила тридцать лет. Показывая рукой на свою залатанную юбку и на свои валенки, она сказала по-немецки: — Вот до чего довел меня советский режим. И вот в каком я виде, который ввел вас, господа офицеры, в заблуждение. Я вовсе не то, что вам показалось. Я культурная, образованная женщина, воспитанная в лучших традициях Европы. Я окончила институт и говорю на трех языках… Увидев на ее ногах валенки, один из офицеров сказал: — Кстати, мадам, снимите валенки. Наступают холода, и наша армия нуждается в теплых вещах. Ужасаясь, Анна Ивановна сказала: — Как? Сейчас снять валенки? При вас? — Снимите сейчас, — сказал офицер. — Да только пошевеливайтесь. Иначе я прикажу сделать это солдату. Дрожащими руками Анна Ивановна сняла свои валенки. И теперь стояла перед офицерами в грубых шерстяных носках, оставшихся от ее мужа. Увидев шерстяные носки, второй офицер сказал: — И носки, матка, сними. И тогда Анна Ивановна сняла носки. Босая и дрожащая, она стояла перед немцами. Она лепетала: — Двадцать лет… Ожидала… Надеялась… Боже мой… Что же получилось?.. Может быть, это только сон? И тогда один из офицеров засмеялся и выстрелил в потолок из своего пистолета. Потом сказал: — Учитывая ваши заслуги перед нами, я не выстрелил в вас. Но я выстрелил в потолок, чтобы убедить вас, что это далеко не сон. И тут офицеры ушли, снова повторив свое приказание — очистить квартиру. Нет, я не знаю, как жила эта презренная дама при немцах. Но когда Красная армия вошла в город, Анна Ивановна своей вороватой походкой вышла на улицу с цветами в руках. Она подала свои цветы танкистам и сказала, задыхаясь от волнения: — Милые мои… Уважаемые… Добро пожаловать. Однажды ночью Это истинное происшествие случилось, к сожалению, в Москве. Два сотрудника эвакопункта были посланы за душевнобольным гражданином Корчагиным. Они приехали в машине скорой помощи. Причем приехали ночью, даже под утро. На лестнице было темно. И они по ошибке позвонили не в ту квартиру, какая им была нужна. Дверь открыл некто гражданин П. Конечно, вид у него был неавантажный. Ну естественно, человека подняли ночью с постели. Он был полуодет. Должно быть, в кальсонах, босиком. Волосы, вероятно, были взлохмачены. Так или иначе, сотрудники, увидев гражданина П., сосчитали, что это и есть именно тот, за которым они приехали. А тот, конечно, спросонок недоволен поздним визитом. Переминается с ноги на ногу, потому что дует. Говорит: — Никакого Корчагина тут нет. Что вы шляетесь по ночам! Будите людей. Сдираете их с постели. Услышав эти речи, сотрудники окончательно убедились в том, что это душевнобольной. Настроенные соответствующим образом, они ринулись к нему и стали хватать его за руки и за что попало. Произошла короткая неравная борьба, в ходе которой несчастному крутили руки, пытаясь умерить его сопротивление. П. поднял крик, полагая, что на него напали бандиты. Этот крик не смутил верных работников психиатрии. Они схватили П. за горло и сжали так, что пронзительные крики вскоре прекратились. П. стал хрипеть, мысленно прощаясь с жизнью. Торжествуя победу, сотрудники повалили П. на пол и стали выволакивать его на лестницу. Несчастный упирался, пытаясь с помощью рук и ног задержаться в дверях. Но это еще в большей степени вдохновило сотрудников на операцию по изъятию душевнобольного. Между тем крики и вопли взбудоражили соседей. Прибежали жильцы и увидели сцену, которая не оставляла никаких сомнений в том, что это бандитский налет. Жильцы стали отбивать П. у сотрудников. И те под давлением превосходящих сил противника оставили свою жертву. Мы не знаем, как долго длилась эта борьба и что при этом думали сотрудники, у которых отбивали их «пациента». Надо полагать, что они защищали его. Но потом сдались на милость победителя. В общем, дело понемножку стало разъясняться. И теперь все стояли вокруг пострадавшего, у которого прекратился дар речи и от волнения, и главным образом оттого, что сотрудники повредили ему горло. Жильцы сказали сотрудникам: — В конце концов это возмутительно! Мы квалифицируем ваш поступок как бандитизм. Сотрудники сконфуженно разводили руками и не смогли что-либо ответить в свое оправдание. Теперь жильцы, очевидцы этого дела, прислали нам письмо с просьбой привлечь к ответственности сотрудников эвакопункта — фельдшера и надзирателя. Мы считаем это требование вполне законным, ибо в этом деле мы видим не только недоразумение. Как выяснили врачи, у пострадавшего П. повреждены голосовые связки и обнаружено кровоизлияние в слизистой оболочке горла. Стало быть, сотрудники душили П. по всем правилам науки и с полным знанием дела. А это показывает, что сотрудники не раз и не два прибегали к подобному методу. Нечто старинное и даже традиционное мы видим в этом отношении к душевнобольному. Пора окончательно расстаться с этой дикой традицией. И за это следует покарать. Гражданину П. шлем привет и пожелание скорейшего выздоровления. Более чем грустно 17 дней Старший лейтенант Р. приехал в город Куйбышев. Он приехал из Ташкента, где находился в госпитале. Он был ранен. И вот теперь он, инвалид Отечественной войны, вернулся домой! Он вышел на вокзал с надеждой, что сейчас к нему бросятся его родные, друзья и произойдет та волнующая встреча, которую он с таким нетерпением ждал. Нет, на вокзале никого не было. Его никто не встретил. Неужели же его позабыли, отвернулись от него за эти два года войны? С горькими мыслями лейтенант побрел к своему дому. Он с трудом дошел, опираясь на костыль. Что ж оказалось? Оказалось, что родные понятия не имели об его приезде. Они не получили телеграмму, посланную лейтенантом из Ташкента. Эта телеграмма пришла спустя семь дней. Итого семнадцать дней она перла из Ташкента в Куйбышев! На черта же нам нужны такие телеграммы! 10 месяцев Гвардии лейтенант Т. получил письмецо из дома, от своей жены. Конечно, он очень обрадовался. Стал читать. Потом видит: что-то неладное в письме. Жена пишет о каком-то младенце, который только что родился… В чем дело? Ведь его сыночку пошел второй год. О каком же новом младенце идет речь? Протер глаза лейтенант, стал опять читать. Потом видит: письмецо-то ведь послано в ноябре 1942 года. А нынче, слава богу, сентябрь 1943 года. Стало быть, письмецо шло десять месяцев. Почти год. И вот теперь гвардии лейтенант нам пишет: «Да за эти десять месяцев мой сынок говорить научился. За эти десять месяцев я побывал на обороне Сталинграда, участвовал в зимнем наступлении Красной Армии. За эти десять месяцев мы прошли сотни километров, тесня противника… А тут одно письмо они мотали почти год…» Еще хорошо, что письмо только год мотали. Могли бы его три года мотать. Проверили Иные посылают письма в редакции газет. Иные жалуются нам. А майор Р. бахнул жалобу прямо в Наркомат связи. Он послал письмо наркому: дескать, телеграмма из Куйбышева в Москву шла восемнадцать дней и по этой причине он, майор Р., не встретил свою жену на вокзале и вообще произошла чепуха. Обратите, дескать, внимание на такое безобразие. Начальник секретариата прислал ответ. Исключительно вежливый, любезный ответ. Дескать, дано указание… проверили… накажем… не сомневайтесь. Казалось бы, все в порядке. Благодарим за сообщение. Спасибо за внимание. Ан нет. Взглянул майор на конверт и убедился, что это любезное письмецо шло ровно четырнадцать дней. Четырнадцать дней тащилось письмо с улицы Горького до улицы Чайковского! А в Наркомате будут проверять медлительное шествие телеграммы из Куйбышева! Будут хлопотать, тревожиться, наказывать. Переписку заведут. Почту загрузят. Ну зачем это? И так все ясно. Бред Всем известно, что иной раз приходят повторные телеграммы. Тот же текст, тот же номер. А телеграмму несут вторично. Я не знаю, почему это бывает. Может быть, телеграфистка из уважения к тексту передает его дважды. А может быть, она не туда кладет отработанную бумажку и потом снова за нее хватается. В общем, я не знаю, как там это у них происходит с технической стороны. Во всяком случае, это — явление нередкое. И оно вряд ли ведет к разгрузке телеграфных проводов. Но вот перед нами три одинаковые телеграммы. Все три они, как близнецы. И номер у них одинаковый. И текст. И число. Прямо как-то даже трогательно видеть их вместе. Они посланы из Алма-Аты в Москву, на адрес «Мясохладпромстроя». Ну, к двойным телеграммам мы как-то уже привыкли. Но три раза повторять одну и ту же телеграмму — это уж, как говорится, слишком. Это уж ни к чему. Нет, три раза повторять не надо. Лучше три разных телеграммы посылайте, чем одну и ту же. Это уж, извините, бред. Обоюдное понимание Немцы выпустили в свет небольшой словарик. Они назвали его «Словарь для обоюдного понимания без знания русского языка». Просматриваем весьма потрепанный экземпляр первого издания этого словаря. На каждой странице рисуночки. Под ними — немецкие и русские подписи. И русское произношение для обоюдного понимания. Нет сомнения — это весьма ценное издание для немецкого солдата. Например, захочет солдат покушать. Сейчас посмотрит в словарик, облюбует себе блюдо и закажет: «Принесите мне сосиски с капустой». Вот ему сию минуту и принесут на подносе. Вместе с гранатой или пулей из нагана. Должно быть, приятные надежды мелькали в голове у издателя, когда он составлял этот словарь для обоюдного понимания. Конечно, словарь больше всего заинтересован вопросами еды. Тут насчет этого целые страницы заполнены мыслями — «в рассуждении чего бы покушать». Страницы так и озаглавлены — «Утренний завтрак», «Обед», «На кухне», «У мясника», «У пекаря». Одним словом — любители пожрать, если уж говорить об обоюдном понимании без знания немецкого языка. Насчет еды вопросы в словаре поставлены на редкость энергично, мужественно: «Принесите мне завтрак побыстрей», «Дайте мне два, три сваренных яйца! Пять сваренных яиц!» Сначала, как видите, поскромничал — запросил три сваренных яйца, потом спохватился и решил сразу пять штук умять. В общем, аппетит присутствует на каждой странице словаря. Причем аппетит самый изысканный. Вы не найдете в словаре фраз: «Принесите кофе» или «Дайте мне чаю». Это слишком мелко для немецкого вкуса. В словаре сказано: «Принесите мне кофе со сливками!», «Дайте мне крепкого чаю с лимоном». Что касается пирожных, то из пирожных в словаре указан только лишь один любимый сорт: «Принесите мне пирожное со сбитыми сливками». Читаешь этот словарь и прямо удивляешься нахальству. Прямо поражаешься, чего они желают. Они, видите ли, желают какие-то «пончики с полусладким вареньем» и какие-то «рогалики с маком». Впрочем, насчет мяса они тоже не дураки — хотели бы попробовать «вестфальской ветчины» и что-нибудь из колбас. Только насчет мороженого они почему-то ослабли. Насчет мороженого у них сказано почему-то умеренно: «Дайте мне немного мороженого». Должно быть, простудиться боятся. Иначе не понять, почему вдруг такая ограниченность. Остальные вопросы в словаре несколько бледнеют в сравнении с вопросами об еде. Впрочем, некоторые вопросы поставлены тоже не без лихости. Например: «Отоприте этот шкаф». Пониже добавлено: «Покажите добровольно все ваше имущество». Так и написано латинским шрифтом для обоюдного понимания: «dobrowolino». Нет, в словаре не сказано: «Отдайте добровольно все ваше имущество». Это уж, так сказать, само собой разумеется. В общем, прочитаешь этот словарик для обоюдного понимания, и действительно сразу понимаешь, какие желания и намерения обуревали представителя «высшей расы». Между прочим, в словаре ничего не сказано о сдаче в плен, о партизанах и о «драпе» на запад. А следовало бы, черт возьми, добавить несколько фраз, хотя бы таких: «Караул», «Сдаюсь добровольно», «Где тут у вас плен?» Издатели, вероятно, не хотели этими вопросами портить настроение гитлеровских солдат. Ну что ж, Красная Армия берет это на себя. Вы читали тексты рассказов (и фельетонов) Зощенко: Опасный поворот Рогулька Нашел, что искал Берегитесь! Фокин-мокин Горькие размышления Наступает зима Добро пожаловать Однажды ночью Более чем грустно Обоюдное понимание Улыбайтесь, товарищи, дамы и господа! haharms.ru |
ГЛАВНАЯ
Зощенко - 11 Зощенко - 12 Зощенко - 13 Зощенко - 14 Зощенко - 15 Зощенко - 16 Зощенко - 17 Зощенко - 18 Зощенко - 19 Зощенко - 20 Зощенко - 1 Зощенко - 2 Зощенко - 3 Зощенко - 4 Зощенко - 5 Зощенко - 6 Зощенко - 7 Зощенко - 8 Зощенко - 9 Зощенко - 10 ЗОЩЕНКО рассказы 1920 ЗОЩЕНКО рассказы 1925 ЗОЩЕНКО рассказы 1 ЗОЩЕНКО рассказы 2 ЗОЩЕНКО фельетоны ЗОЩЕНКО для детей ЗОЩЕНКО биография 20 40 60 80 100 120 140 160 180 200 220 240 260 280 300 320 340 360 380 400 420 440 повесть |