| ГЛАВНАЯ содержание: Исаак Бабель Ефим Зозуля Валентин Катаев Юрий Олеша Саша Черный Ильф и Петров Ильф и Петров Илья Ильф В Жаботинский А Архангельский одесские анекдоты Влас Дорошевич Дон Аминадо Ефим Зозуля Вацлав Воровский Борис Бобович Александр Куприн Аркадий Аверченко Семен Юшкевич Тэффи одесские анекдоты рассказы Хармса хармс 10 хармс 20 хармс 30 хармс 40 хармс 50 хармс 60 хармс 70 хармс 80 хармс 90 хармс 100 анекдотики вся проза: 1 2 3 4 рассказы Зощенко 20 40 60 80 100 120 140 160 180 200 220 240 260 280 300 320 340 360 380 400 рассказы Аверченко рассказы Тэффи сборник юмора 1 сборник юмора 2 сборник юмора 3 ЧЕХОВ рассказы 1 ЧЕХОВ рассказы 2 ЧЕХОВ рассказы 3 ЧЕХОВ рассказы 4 |
В Катаев: Рассказ о самоубийце, и другиеВалентин Катаев
Рассказы и фельетоны Самоубийца поневоле Со стороны Гражданина это было свинство во всех отношениях. Тем не менее он решился на это, тем более что самоубийство уголовным кодексом не наказуемо. Одним словом, некий Гражданин, разочаровавшись в советской действительности, решил повернуться лицом к могиле. Печально, но факт. Спешно получив выходное пособие и компенсацию за неиспользованный отпуск, Гражданин лихорадочно написал предсмертное заявление в местком, купил большой и красивый гвоздь, кусок туалетного мыла, три метра веревки, пришел домой, подставил стул к стене и влез на него. Кр-р-рак! – Черт возьми! Ну и сиденьице! Не может выдержать веса молодого интеллигентного самоубийцы. А еще называется борьба за качество! А еще называется Древтрест! Тьфу! Но не такой был человек Гражданин, чтобы склоняться под ударами фатума, который есть не что иное, как теория вероятностей, не более! Кое-как он влез на подоконник, приложил гвоздь к стене и ударил по гвоздю пресс-папье. Кр-р-рак! – Ну, знаете ли, и гвоздик! Вдребезги. Борьба-с за качество? Мерси. Не на чем порядочному человеку повеситься, прости Господи. Придется непосредственно привязать веревку к люстре. Она, матушка, старорежимная! Не выдаст! Гражданин привязал к люстре веревку, сделал элегантную петлю и принялся ее намыливать. – Ну и мыльце, доложу я вам! Во-первых, не мылится, а во-вторых, пахнет не ландышем, а, извините за выражение, козлом. Даже вешаться противно. Скрывая отвращение, Гражданин сунул голову в петлю и спрыгнул в неизвестное. Кр-р-р-ак! – А будь она трижды проклята! Порвалась, проклятая. А еще веревкой смеет называться. На самом интересном месте. Прошу убедиться… Качество-с… Глаза б мои не видели… К черту! Попробуем чего-нибудь попроще! Ба! Столовый нож! Паду ли я, как говорится, стрелой пронзенный, иль мимо пролетит она… Кр-р-рак! И стрела действительно пролетела мимо: рука – в одну сторону, лезвие – в другую. Гражданин дико захохотал. – Будьте уверены! Ха-ха-ха! Качество! И как после этого не кончать с собой! «Умирать так умирать! К черту нож, этот пережиток гнилого средневекового романтизма! Опытные самоубийцы утверждают, что для самоубийства могут очень и очень пригодиться спички. Натолчешь в стакан штук пятьдесят головок, выпьешь – и амба. Здорово удумано. Как это я раньше не догадался?» Повеселевший Гражданин распечатал свеженькую коробку спичек и стал жизнерадостно обламывать головки. – Раз, два, три… десять… двадцать… Гм… В коробке всего двадцать восемь спичек, между тем как полагается шестьдесят. Гражданин глухо зарыдал. – Граждане, родимые! Что же это, братцы?! Я еще понимаю – качество, но где же это видано, чтобы честный советский гражданин так страдал из-за количества? «К черту спички! Ударюсь хорошенько головой об стенку – и дело с концом. Добьемся мы, как говорится, своею собственной головой!» Гражданин зажмурился, разбежался и… Кррак!!! Термолитовая стена свеженького коттеджика с треском проломилась, и Гражданин вылетел на улицу. – Ну-ну! Мерси! Да здравствует качество, которое количество! Ур-р-ра! Ха-ха-ха! С ума он, впрочем, не сошел, и в больницу его не отправили. Гражданин посмотрел на склянку и сказал со вздохом облегчения: – Вот. Наконец. Это как раз то, что мне нужно. Уксусная эссенция. Уж она, матушка, не подведет. В смерти моей прошу никого не винить. Гражданин с жадностью припал воспаленными губами к склянке и осушил ее до дна. – Гм… Приятная штука. Вроде виноградного вина, только мягче. Еще разве дернуть баночку? Гражданин выпил еще баночку, крякнул и покрутил перед собой пальцами. – Колбаски бы… И икорки бы… А я еще, дурак, на самоубийство покушался! Жизнь так прекрасна! Вот это качество! Марья, сбегай-ка, голубушка, принеси парочку уксусной эссенции да колбаски захвати. Дьявольский аппетит разгулялся. «Ну-с, а теперь, закусив, можно помечтать и о радостях жиз… Тьфу, что это у меня такое в животе делается? Ох, и в глазах темно! Колбаса, ох, колбаса! Погиб я, товарищи, в борьбе с качеством! А жизнь так прекра…» С этими словами Гражданин лег животом вверх и умер. Что, впрочем, и входило в его первоначальные планы. 1926 Бородатый малютка Год тому назад, приступая к изданию еженедельного иллюстрированного журнала, редактор был бодр, жизнерадостен и наивен, как начинающая стенографистка. Редактора обуревали благие порывы, и он смотрел на мир широко раскрытыми детскими голубыми глазами. Помнится мне, этот нежный молодой человек, щедро оделив всех сотрудников авансами, задушевно сказал: – Да, друзья мои! Перед нами стоит большая и трудная задача. Нам с вами предстоит создать еженедельный иллюстрированный советский журнал для массового чтения. Ничего не поделаешь. По нэпу жить – по нэпу и выть, хе-хе!.. Сотрудники одобрительно закивали головами. – Но, дорогие мои товарищи, прошу обратить особенное внимание, что журнал у нас должен быть все-таки советский… красный, если так можно выразиться. А поэтому – ни-ни! Вы меня понимаете? Никаких двухголовых телят! Никаких сенсационных близнецов! Новый, советский, красный быт – вот что должно служить для нас неиссякающим материалом. А то что же это? Принесут портрет собаки, которая курит папиросы и читает вечернюю газету, и потом печатают вышеупомянутую собаку в четырехстах тысячах экземпляров. К черту собаку, которая читает газету! – К черту! Собаку! Которая! Читает! Газету!!! – хором подхватили сотрудники, отправляясь в пивную. Это было год тому назад. Раздался телефонный звонок. Редактор схватил трубку и через минуту покрылся очень красивыми розовыми пятнами. – Слушайте! – закричал он. – Слушайте все! Появился младенец! С бородой! И с усами! Это же нечто феерическое! Фотографа! Его нет? Послать за фотографом автомобиль! Через четверть часа в редакцию вошел фотограф. – Поезжайте! – задыхаясь, сказал редактор. – Поезжайте поскорее! Поезжайте снимать малютку, у которого есть борода и усы. Сенсация! Сенсация! Клянусь бородой малютки, что мы подымем тираж вдвое. Главное только, чтобы наши конкуренты не успели перехватить у нас бородатого малютку. – Не беспокойтесь, – сказал фотограф. – Мы выходим в среду, а они – в субботу. Малютка будет наш. Мы первые покажем миру бакенбарды малютки. Но те, которые выходили в субботу, были тоже не лыком шиты. Впрочем, об этом мы узнаем своевременно. На следующий день редактор пришел в редакцию раньше всех. – Фотограф есть? – спросил он секретаря. – Не приходил. Редактор нетерпеливо закурил и, чтобы скрасить время ожидания, позвонил к тем, которые выходили в субботу: – Алло! Вы ничего не знаете? – А что такое? – наивно удивился редактор тех. – Младенец-то с бородой, а? – Нет, а что такое? – И с усами. Младенец. – Ну да. Так в чем же дело? – Портретик будете печатать? – Будем. Отчего же. – В субботку, значит? – Разумеется, в субботу. Нам не к спеху. – А мы – в среду… хи-хи! – В час добрый! Редактор повесил трубку. – Ишь ты! «Мы, говорит, не торопимся». А сам, небось, лопается от зависти. Шутка ли! Младенец с бородой! Раз в тысячу лет бывает! Вошел фотограф. – Ну что? Как? Показывайте! Фотограф пожал плечами. – Да ничего особенного. Во-первых, ему не два года, а пять. А во-вторых, у него никакой бороды нет. И усов тоже. И бакенбардов нету тоже. Пожалуйста! Фотограф протянул редактору карточку. – Гм… Странно… Мальчик как мальчик. Ничего особенного. Жалко. Очень жалко. – Я же говорил, – сказал фотограф, – некуда было торопиться. И мальчику только беспокойство. Все время его снимают. Как раз передо мной его снимал фотограф этих самых, которые выходят в субботу. Такой нахальный блондин. Верите ли, целый час его снимал. Никого в комнату не впускал. Редактор хмуро посмотрел на карточку малютки. – Тут что-то не так, – сказал он мрачно. – Мне Подражанский лично звонил по телефону, и я не мог ошибиться. Говорят, большая черная борода. И усы… тоже черные… большие… Опять же бакенбарды… Не понимаю. Редактор тревожно взялся за телефонную трубку. – Алло! Так, значит, вы говорите, что помещаете в субботу портрет феноменального малютки? – Помещаем. – Который с бородой и с усами? – Да… И с бакенбардами… Помещаем… А что такое? – Гм… И у вас есть карточка? С усами и с бородой? – Как же! И с бакенбардами. Есть. Редактор похолодел. – А почему же, – пролепетал он, – у меня… мальчик без усов… и без бороды… и без бакенбардов? – А это потому, что наш фотограф лучше вашего. – Что вы этим хотите сказать?… Алло! Алло! Черт возьми! Повесил трубку. Негодяй! Редактор забегал по кабинету и остановился перед фотографом. – Берите автомобиль. Поезжайте. Выясните. Но если окажется, что они ему приклеили бороду, то я составлю протокол и пригвозжу их к позорному столбу, то есть пригвоздю… Поезжайте! Редактор метался по кабинету, как тигр. Через час приехал фотограф. – Ну? Что? Фотограф, пошатываясь, подошел к стулу и грузно сел. Он был бледен, как свежий труп. – Выяснили? – В-выяснил, – махнул рукой фотограф и зарыдал. – Да говорите же! Не тяните! Фу! Приклеили бороду? – Хуже!.. – Ну что же? Что? – Они сначала… сфотографировали бородатого младенца… а потом… побрили его!.. Редактор потерял сознание. Очнувшись, он пролепетал: – Наш… советский… красный малютка с бородой… И побрили! Я этого не вынесу… Боже! За что я так мучительно несчастлив?! 1924 Чудо кооперации Гражданка Полякова застенчиво подошла к столу народного судьи и аккуратно положила на него небольшой, но чрезвычайно пискливый сверток. – Подозрений ни на кого не имеете? – деловито поинтересовался судья. – Имею подозрение на Кузнецова. – Ага! Гражданин Кузнецов, подойдите. На задних скамьях послышалось тяжелое сопение, и белобрысый парень выдвинулся вперед. – Есть! – сказал он, угрюмо вздохнув. – Гражданин Кузнецов, – строго спросил судья, – признаете? – Чего-с? – Вещественное доказательство, говорю, признаете? Ребенок ваш? – Никак нет. Не мой. – Однако гражданка Полякова имеет на вас подозрение. Что вы можете сказать в свое оправдание? Кузнецов переступил с ноги на ногу и мрачно заметил: – Подозрение признаю… А ребенка – никак нет… Не признаю. – Значит, вы утверждаете, что между вами и гражданкой Поляковой ничего не происходило? – Так точно, происходило. – Ага! Раз между вами и гражданкой Поляковой… происходило, значит, ребенок ваш? – Никак нет, не мой. – Вы меня удивляете, гражданин Кузнецов, – сказал судья, вытирая вспотевший лоб. – Если это не ваш ребенок, так чей же он? Кузнецов глотнул воздух и с трудом выдавил из себя: – Не иначе как Титушина. – А-а-а! Гражданин Титушин, подойдите сюда. Между вами и гражданкой Поляковой что-нибудь происходило? – Происходило, – робко сказал Титушин. – А ребенок – не мой. – Подозрение ни на кого не имеете? – Имею. На Жемарина. – Гражданин Жемарин! Происходило? – Происходило. – Признаете? – Не признаю. Имею подозрение на Соловьева. Судья залпом выпил стакан воды. – Соловьев! – Есть. – Происходило? – Происходило. – Признаете? – Не признаю. – Подозрений ни на кого не имеете? – Имею. – На кого? – На Кузнецова. – Гражданин Кузнецов! – Есть. – Ах, это вы – Кузнецов… Я уже вас, кажется, допрашивал? – Так точно. Допрашивали. Происходить происходило, а ребенок не мой. – Так чей же он, черт возьми?! – захрипел судья, покрываясь разноцветными пятнами и ударяя кулаком по чернильнице. – Моего секретаря он, что ли? Секретарь смертельно побледнел и выронил ручку. – Происходить происходило, – пролепетал секретарь, – а только ребенок не мой… – Хорошо, – воскликнул судья, – в таком случае я знаю, что мне надо делать! С этими словами он удалился на совещание. И так далее, и так далее, и так далее… Ввиду всего изложенного выше, а также принимая во внимание существующие законоположения о кооперации, признать вышеупомянутого младенца мужского пола ко-о-пе-ра-тивным, а граждан Кузнецова, Титушина, Жемарина, Соловьева и секретаря Гелиотропова – членами правления оного кооперативного малютки. Означенных граждан кооператоров обязать своевременно вносить «членский» взнос. Малютке же впредь присваивается кооперативная фамилия Кузтижемсолов и имя – Секретарь. Гражданка Полякова застенчиво взяла со стола пискливый кооператив, вежливо поклонилась судье и, сияя большими голубыми глазами, удалилась. Примечание. Нарсуд 3-го участка Каширского уезда села Иванково признал отцами родившегося у гражданки Поляковой ребенка – Кузнецова, Титушина, Жемарина и Соловьева. 1924 Игнатий Пуделякин На прошлой неделе мой друг художник Игнатий Пуделякин наконец возвратился из кругосветного путешествия, которое он совершил «с целью познакомиться с бытом и культработой Западной Европы и Северной Америки, а также сделать серию эскизов и набросков флоры, фауны и архитектуры упомянутых выше стран и вообще», как было собственной Пуделякина рукою написано в соответствующей анкете. Надо признаться, что в обширной истории мировых кругосветных путешествий научное турне Пуделякина занимает далеко не последнее место. Поэтому я считаю своим нравственным долгом поведать всему цивилизованному человечеству историю о том, как путешествовал мой друг художник Игнатий Пуделякин вокруг света. Еще задолго до отъезда Пуделякина вокруг света я сказал Пуделякину: – Ты бы себе, Пуделякин, туфли новые купил. Гляди, Пуделякин, у тебя пальцы из обуви наружу выглядывают. Что подумают о тебе, Пуделякин, Западная Европа и Северная Америка? От людей за тебя, Пуделякин, совестно! Однако у Пуделякина, по-видимому, была своя точка зрения на общественное мнение Западной Европы и Северной Америки. Не такой был человек Игнатий Пуделякин, чтобы унывать. Наоборот, Игнатий Пуделякин загадочно усмехнулся и зашипел: – Ни хрена! Туфли – это пустяк. Главное – визы. А пальцы пускай, если хотят, выглядывают, это их частное дело. Вот приеду в Европу – в Европе, между прочим, обувь дешевая. Замечательные штиблеты – восемь рублей на наши деньги. Факт! На вокзале я нежно обнял Пуделякина. – Смотри же, не забывай, пиши. На твою долю выпало редкое счастье – объехать вокруг света. Не упускай случая. – Уж не упущу, – задумчиво подтвердил Пуделякин. – Будьте уверены. Я прослезился. – Ну, всего тебе, Пуделякин, доброго! Я с нетерпением буду ожидать от тебя открыток. Пиши обо всем, не упускай ни одной подробности. Опиши сиреневые огни Парижа, когда весенние сумерки ласково окутывают мощный скелет Эйфелевой башни, опиши жемчужные струи Рейна, опиши величественные очертания римского Колизея и геометрическую мощь Бруклинского моста в Нью-Йорке. Не позабудь, Пуделякин, также загадочного сфинкса и трансатлантического парохода, на борту которого тебе, Пуделякин, предстоит пересечь Атлантический океан. – Уж не забуду, – бесшабашно пообещал Пуделякин, нетерпеливо двигая большим пальцем правой ноги, выглядывающим из совершенно дырявой туфли. – Мне бы только до Европы дорваться, а там – ого-го! – Смотри же, Пуделякин! Я твердо рассчитываю, Пуделякин, на тебя. Я надеюсь, Пуделякин, что от твоего зоркого глаза не укроется ничто: ни желтые воды Тибра, когда, колеблемые смуглым ветром долин, они струятся широким потоком, который… – Уж не укроется, будьте уверены, – сказал Пуделякин и уехал в Западную Европу и Северную Америку. Пуделякин сдержал свое обещание. Через неделю я получил от Пуделякина первую открытку. «Дорогой Саша! Ура! ура! ура! Наконец-то я в Западной Европе, которая так необходима для расширения моего умственного кругозора. Вчера приехал в Варшаву. Первым делом, прямо с вокзала, отправился покупать штиблеты. Дешевизна феноменальная. Пара прекрасных штиблет на наши деньги стоит (можешь себе представить!) всего десять рублей. Нечто совершенно фантастическое! У нас таких и за сорок не найдешь. Впрочем, штиблеты не купил. Говорят, в Вене штиблеты вдвое дешевле и втрое лучше. Ужасно рад, что наконец-то в Западной Европе! Целую тебя нежно. В Варшаве дожди. Завтра выезжаю в Вену. Твой Пуделякин». «Здорово, Сашка! Пишу тебе из Вены. Действительно феноменально. Ботиночки что надо. Красота: девять целковых на наши деньги. Хотя, говорят, в Берлине еще дешевле и лучше. Так что пока не купил. В 9.40 выезжаю в Берлин. Лучше подождать сутки, но зато купить действительно вещь, не правда ли? А хорошо в Западной Европе, черт ее подери, только удобств маловато: на улицах, например, осколки всякие валяются, и я здорово порезал себе на левой ноге пятку. Впрочем, Вена – городок что надо! Ну, пока. Твой Пуделякин». «Саша! Штиблеты – семь целковых на наши деньги! Феерия! Хотя, говорят, в Гамбурге вполовину дешевле. Думаю смотаться в Гамбург, зверинец кстати посмотрю. Семь целковых, а? Это тебе не ГУМ. Ну, пока. Твой Пуделякин». «Понимаешь, какая неприятность: приехал в Гамбург в субботу вечером, магазины закрыты. Все воскресенье как дурак проторчал в номере, никуда не выходил. В ресторан почему-то не пустили. Едва дождался понедельника. Штиблеты действительно феноменально дешевые. На наши деньги что-то рублей шесть. Невероятно, но факт! Один русский сказал, что в Бельгии обувь можно приобрести буквально задаром. Подожду до Льежа. Не горит. Пока. Пуделякин». «Пишу из Парижа. Штиблеты – четыре рубля на наши деньги. В Марселе еще дешевле. Сижу по случаю дождя дома. Вечером выезжаю в Марсель. Пока. Пуделякин». «Чуть было не купил штиблеты в Марселе. Вечером выезжаю в Неаполь. Там, говорят, феноменально дешевая обувь. А еще все кричат, что Италия – земледельческая страна. Мостовые в Марселе плохие – все ноги побил к чертовой матери. Пока. Пуделякин». «Неаполь. Обувь не стоит выплываю Индию феноменально. Пуделякин». «Бомбей. Похабные мостовые штиблеты бесценок Америка дешевле понедельник Сан-Франциско. Пуделякин». «Чикаго. Штиблеты гроши умоляю телеграфом 300 Мельбурн феноменально разоренный. Пуделякин». Я послал Пуделякину триста. После того прошло четыре месяца. О Пуделякине не было ни слуху ни духу. В начале пятого я получил от Пуделякина открытку из Одессы. Вот она: «Дорогой Саша! Чуть было не купил в Константинополе обувь. Феноменально дешево! Что-то полтора рубля на наши деньги. Однако, спасибо, встретил одного человека. Узнав, что я русский и иду покупать обувь, он всплеснул руками и воскликнул: «Милый! Вы с ума сошли! Россия – это же классическая страна кожи! В Тверской губернии есть уезд, где все население занимается исключительно выработкой хорошей и дешевой обуви!» Думаю смотаться в Кимры. Кстати, это недалеко от Москвы. В Константинополе собак не так уж и много. Ноги, представь себе, привыкли. Пожалуйста, продай мой синий костюм за шестьдесят рублей и вышли деньги телеграфом. В пятницу выезжаю в Кимры. Целую тебя нежно. Пуделякин». На днях я видел большую красивую афишу, где сообщалось, что известный Игнатий Пуделякин прочтет лекцию о Западной Европе и Северной Америке. Тезисы были заманчивы. Но я не пошел на лекцию Пуделякина… …Где-то ты теперь читаешь, Пуделякин? Ау, Пуделякин!.. 1927 Мрачный случай Председатель правления побегал рысью по кабинету и снова тяжело опустился в кресло. – Так что же, товарищи, делать? Как быть? Быть-то как? Члены тяжело молчали. Председатель прочно взял себя за волосы и зашептал: – Боже… Боже… Как быть? Быть-то как? В понедельник кассир «Химвилки» спер двенадцать тысяч наличными и бежал. Во вторник главбух «Красного мела» постарался… восемь тысяч… подложный ордер… Бежал… Третьего дня – «Иголки-булавки». Артельщик… Десять тысяч спер… Бежал… Позавчера и вчера целый день крали в соседнем кооперативе – двадцать одну тысячу сперли. Заведующий и председатель бежали… О Боже! На нашей улице кроме нас один только «Дело табак» и остался нерастраченный. Так сказать… положение угро… В этот момент в кабинет ворвался курьер Никита. – Так что, – сказал он одним духом, – который кассир из треста «Дело табак» только что пятнадцать тысяч на извозчике упер на вокзал! Повисло тягостное молчание. – Я так и предчувствовал, – глухо зашептал председатель, покрываясь смертельной бледностью, – так и предчувствовал… Ну-с, товарищи… Теперь, значит, мы… на очереди… Больше некому… Мы одни не этого самого… Председатель снова забегал по кабинету, тревожно поглядывая на часы. – Что же делать? Боже, что же делать? Никита, позови бухгалтера и кассира. Только, ради Бога, поскорее. А то знаешь, Никита… это самое… Ну, голубчик, беги! Через пять минут в кабинет с достоинством вошли бухгалтер и кассир. – Милые вы мои! Дорогие друзья! – воскликнул радостно председатель правления. – Как это мило с вашей стороны, что зашли! Что же вы не садитесь? Никита, стулья!.. Впрочем, что это я! Никита, кресла! Чайку? Кофейку? Иван Иваныч, вам сколько кусочков сахару? Павел Васильевич, а лимончику чего же не берете? Лимончик, знаете ли, согласно последним научным данным, весьма и весьма способствует, это самое… внутренней секреции… как говорится, в той стране, где зреют апельсины. Хе-хе-с… Председатель вплотную придвинулся к бухгалтеру и кассиру, сердечно взял их за руки и, задушевно заглянув им в глаза, вкрадчиво сказал: – А ведь «Дело табак» того… Пятнадцать тысяч… На извозчике… Кассир… Увез, знаете… Бухгалтер и кассир молчали. – Увез, знаете ли… – тоскливо сказал председатель. – Прямо, знаете ли, сел на извозчика и – тово… Одни мы теперь на всей улице, так сказать, и остались… Бухгалтер и кассир молчали. – Дорогие мои друзья Иван Иванович и Павел Васильевич! – воскликнул председатель с полными слез глазами. – Голубчики вы мои! На вас вся наша надежда! На вас, так сказать, с любовью и упованием смотрит все правление… Не надо, милые! Ей-богу, не надо! Стоит ли мараться? Какая у нас наличность! Ерунда! Какие-нибудь одиннадцать тысяч! – Двенадцать с половиной, – хрипло сказал кассир. – Ну вот видите! – оживился председатель. – Двенадцать с половиной… Я еще понимаю, если бы там было тысяч тридцать-сорок! А то двенадцать! Ей-богу, милые, не стоит. Ну, прошу вас! Не как начальник подчиненных… Боже меня сохрани! А как человек человеков прошу! Не делайте этого. Не надо. Ну, даете слово? Кассир и бухгалтер молчали, косо глядя в землю. Председатель тоскливо махнул рукой: – Ну, идите! – Товарищи, вы заметили, какие глаза у кассира? – Н-да… Странноватые глаза. У бухгалтера тоже… как-то подозрительно бегают… Ох! – Ну что же делать? Делать-то что? Степан Адольфович, будьте любезны, спуститесь вниз, в кассу, и поглядите там за ними. Будто бы нечаянно зашли, а на самом деле того… присматривайте. Ну, с Богом. Никита! Беги вниз, гони в шею к чертовой матери всех извозчиков от подъезда! – Товарищи, а вы заметили, какие глаза у Степана Адольфовича? – К… к… какие? – побледнел председатель. – А такие… странноватые… И у Никиты тоже… как-то подозрительно бегали… – Боже, Боже! – застонал председатель. – Голубчик, Влас Егорович, на вас, как на каменную гору… Сбегайте в кассу. Поглядите за Степаном Адольфовичем. И за Никитой. И чтоб извозчиков к чертовой матери. Бегите, золотко! – Глаза видели у Власа Егоровича? – Видел. Странноватые… – Гм… Николай Николаевич… Сбегайте, милый, посмотрите. И чтоб извозчиков всех к черту… – Боже! Что же делать? Делать-то что? – Придумал! – закричал секретарь. – Ей-богу, придумал! Спасены! Скорее! Торопитесь. Всю наличность кассы наменять на медь. Чтоб по три копейки все двенадцать тысяч были. Десять больших мешков! Пусть-ка попробуют сопрут! Пудов сорок! Ха-ха! – Душечка, дайте я вас поцелую! Ура! Ура! Ура! Пошлите курьеров во все лавки, учреждения, банки. Вывесьте спешно плакат: «За каждые десять рублей медными деньгами немедленно выдаем одиннадцать рублей серебром и кредитками». Черт с ними, потеряем десять процентов, зато от растраты гарантированы. Да поскорее бегите, дорогой! Авось до закрытия кассы успеем. Через три часа в будке кассира стояло пять больших туго завязанных мешков с медью. Председатель любовно похлопал по ним ладонью, ласково улыбнулся кассиру, дружественно обнял бухгалтера и глубоко вздохнул, надевая внизу галоши. – Фу! Гора с плеч! На следующее утро, придя на службу, председатель правления прежде всего наткнулся на бледное, убитое лицо секретаря. – Что? Что случилось?! – воскликнул председатель в сильном волнении. – Увезли… – глухо сказал секретарь. – Кого увезли? – Двенадцать с половиной тысяч увезли. Как одну копейку. Всю ночь таскали… – Прямо потеха! – подтвердил Никита. – На двух ломовиках. Уж таскали они эти мешки по лестнице, таскали! Аж взопрели, сердешные. В семь часов утра кончили. Оно, конечно, ежели… – Куда же они их повезли? – завизжал председатель. – Известно куда. Иван Иванович свою долю повезли в казино, а Павел Васильевич уж, натурально, на вокзал… Оно, конечно, ежели… – Подите к черту! Подите к черту! Подите к черту! – захрипел председатель и упал без чувств. 1925 © Copyright: проза рассказы сатира юмор |
|