О. Генри: разные миниатюры из сборника Постскриптумы 

 
 Из сборника рассказов "ПОСТСКРИПТУМЫ" O. Henry, 1923
 
ЕДИНСТВЕННОЕ УТЕШЕНИЕ

Завтрак был кончен, и Адам вернулся к своей постоянной работе: наклеиванию ярлыков с именами на клетки, в которых сидели звери.

Ева взяла на руку попугая и сказала ему:

— Дело было так. Он устроил целый скандал по поводу пирога, который был к завтраку…

— А что ты сказала? — спросил попугай.

— Я сказала, что у меня есть во всем этом одно утешение: он не может ткнуть мне в глаза, что у его матери пирог всегда выходил лучше!

НЕУДАЧНЫЙ ЭКСПЕРИМЕНТ

В Техасе есть старый проповедник-негр, большой поклонник его преподобия Сэма Джонса. В прошлое воскресенье он решил отказаться от обычного увещевания чернокожих братьев и кинуться очертя голову и самую гущу своей паствы по способу, столь успешно практикуемому знаменитым евангелистом Джорджии. Когда вступительный гимн был пропет и собрание прочло положенные молитвы, старый проповедник положил свои очки на Библию и сразу же бросился в атаку.

— Горячо любимые братья, — сказал он, — я проповедую вам уже больше пяти лет, а милосердие Божие так и не проникло в ваши беспокойные сердца. Я никогда еще не видел худшей банды, чем это горячо любимое собрание. Вот, например, Сэм Уоткинс на первой скамейке налево. Может кто-нибудь указать мне более низкого, жульнического, продувного, грязного негра во всей округе? Откуда те куриные перья, которые я видел у него на заднем дворе сегодня утром? Пусть брат Уоткинс встанет и ответит на это!

Брат Уоткинс сидел на скамье, вращал глазами и тяжело дышал. Но он был застигнут врасплох и не мог дать ответа.

— А вот Эльдер Хоскинс, на правой стороне. Все знают, что это лживая, беспомощная, налитая пивом бочка. Его содержит жена, стирая белье. Что хорошего принесла ему кровь агнца? Он, должно быть, думает, что сможет околачиваться вокруг чужих кухонь и в Новом Иерусалиме!

Эльдер Хоскинс, пришпоренный этими обвинениями, поднялся с места и сказал:

— Это мне приводит на ум одну штуку. Не помню, чтобы я когда-нибудь работал тридцать дней на починке дорог в Бастропском графстве за кражу тюка хлопка.

— А кто работал? Кто работал? — возопил проповедник, вздевая очки и сверкая глазами на Эльдера. — Кто украл этот хлопок? Заткни твой рот, негр, не то я спущусь вниз и раскрою его так, что шире некуда. А вон сидит мисс Джинни Симпсон. Поглядите, как она разрядилась! Поглядите на ее желтые башмаки, да на страусовые перья, да на шелковую кофту, да на белые перчатки. Откуда она берет деньги на все это? Она нигде не работает. Но Господь видит эту суетную неряху, и Он бросит ее в кипящую серу и в смердящий кладезь.

Мисс Симпсон поднялась, и каждое из ее страусовых перьев дрожало от негодования.

— Старая, лживая, черномазая морда — ты! — сказала она. — Ты, что ли, платишь за мои тряпки? Может, ты скажешь всему собранию, кто вчера утром передал через забор огромный букет и жбан с сидром Лиззи Джаксон, когда ее старик ушел на работу?

— Ты лжешь, ехидная, низкая, шпионская дщерь диавола! Я был у себя дома, погруженный в молитву за порочных братьев и сестер во Христе. Я сейчас спущусь вниз и лягну тебя в рот, если ты не заткнешь его! Вы все обречены геенне огненной! Вы все до единого — только грязные отбросы земли! Я вижу отсюда Билла Роджерса, который, как известно, налил свинцом кости для того, чтобы играть наверняка, и который не тратит ни единого цента на прокорм своей семьи. Господь скоро переломает ему все ребра! Праведный суд духа святого скоро притянет его к ответу!

Билл Роджерс поднялся с места и заложил большие пальцы рук за жилетку.

— Я мог бы назвать, — сказал он, — некоторых игроков, которых выгнали с фермы полковника Якси за игру краплеными картами — если бы захотел.

— Вот это уж ложь! — сказал проповедник, захлопывая Библию и засучивая рукава. — Берегись, Билл Роджерс, я сейчас спущусь к тебе!

Проповедник слез с кафедры и направился к Биллу, но мисс Симпсон успела по дороге запустить пальцы в шерсть на его голове, а Сэм Уоткинс и Эльдер Хоскинс не замедлили прийти к ней на помощь. Затем вступили остальные братья и сестры. И летающие во все стороны книги гимнов, вместе с треском разрываемых одежд, красноречиво засвидетельствовали, что свойственный Сэму Джонсу стиль проповедей мало подходит именно этому приходу.

СКОЛЬКО СТОИТ ПРАВДА


На одного из жителей Хаустона, прослушавшего целый ряд проповедей Сэма Джонса, произвело особенное впечатление осуждение всяких сделок с совестью и ложью всех цветов и оттенков.

Так повлияло это на него, и на такую плодородную почву упало зерно, брошенное великим евангелистом, что этот самый житель Хаустона, неоднократно грешивший до тех пор против правдивости, решил в одно прекрасное утро начать жизнь сызнова и говорить правду во всех случаях, больших и малых, ни на йоту не отступая от голой неприкрашенной истины.

Во время завтрака жена спросила его:

— Как ты находишь бисквит, Генри?

— Тяжеловат, — ответил он, — и невыпечен.

Жена выскочила из столовой, и он доел завтрак наедине с детьми. Прежде Генри сказал бы:

— Бисквит очень хорош, душечка!

И все сошло бы хорошо.

Когда он позже выходил из калитки, к дому подъехала его богатая старуха тетка, любимчиком которой он всегда был. Она была завита, напудрена и в корсете, чтобы казаться как можно моложе.

— О, Генри, — оскалила она зубы в глупейшей улыбке. — Как поживают Элла и детки? Я бы зашла, но у меня такой ужасный вид сегодня, что мне совсем нельзя показываться!

— Это верно, — сказал Генри, — вид у вас ужаснейший. Хорошо, что ваша лошадь в шорах, а то она могла бы случайно увидеть вас, и понести, и сломать вам шею.

Тетка свирепо взглянула на него и, не говоря ни слова, взялась за вожжи.

Генри перевел это впоследствии в цифры и рассчитал, что каждое слово, сказанное им тетке, обошлось ему в восемь тысяч долларов.

ЕЩЕ ОДНА ЖЕРТВА СЭМА ДЖОНСА


Унылого вида человек, с отвисшими каштановыми баками, вошел вчера днем в участок и сказал дежурному:

— Хочу отдать себя в руки правосудия. Лучше наденьте на меня наручники и посадите в самую темную камеру, где будет побольше пауков и мышей. Я один из худших людей в мире и уклоняюсь от суда. Велите, пожалуйста, тюремщику дать мне заплесневевшего хлеба и воды из самой грязной лужи.

— Что именно вы сделали? — спросил дежурный.

— Я жалкий, опустившийся, изолгавшийся, ни на что не годный, на всех клевещущий, пьяный, вероломный, святотатственный мерзавец — и я не достоин даже умереть! Вы можете также велеть тюремщику приводить к моей камере маленьких детей, чтобы они глядели через решетку, как я буду скрежетать зубами и клясться в бесовском исступлении!

— Мы не вправе посадить вас в тюрьму, если вы не совершили никакого определенного преступления. Не можете ли вы выдвинуть против себя более конкретное обвинение?

— Нет, я хочу отдаться в руки правосудия на принципиальных основаниях. Видите ли, я слушал вчера вечером Сэма Джонса, и он заметил меня в толпе и вынес мне приговор. Я думал, что я, на худший конец, старая кляча, но Сэм показал мне обратное изображение и убедил меня. Я старый, грязный, паршивый, блудливый пес — вы можете смело пнуть меня несколько раз, прежде чем посадите под замок, да пошлите сообщить моей жене, что старый негодяй, который в течение двадцати лет измывался над нею, получил наконец по заслугам.

— Чего там, бросьте это, — сказал дежурный. — Не верю, чтобы вы были так плохи, как вам кажется. Откуда вы знаете, что Сэм Джонс имел в виду именно вас? Он мог целить в кого-либо другого. Подтянитесь, и пусть это вас не трогает!

— Погодите-ка, — сказал унылого вида человек в раздумье. — Если подумать, то как раз сзади меня сидел один из соседей, гнуснее которого нет во всем Хаустоне. Это шелудивый щенок — и никаких гвоздей! Он лупит свою жену и отказывал мне в трех долларах целых пять раз. Все, что Сэм говорил, подходит к нему точка в точку. Если подумать…

— Вот это правильный способ смотреть на вещи, — сказал дежурный. — Все шансы за то, что Сэм имел вовсе не вас в виду.

— Черт побери, если я сам так не думаю теперь, когда я вспомнил про этого соседа, — сказал кающийся, начиная оживляться. — Вы не представляете себе, какую тяжесть вы сняли с меня. Мне уже совсем казалось, что я самый худший грешник в мире. Держу пари на десять долларов, что он говорил как раз про того жалкого, презренного негодяя, что сидел сзади меня. Слушайте, пойдем и двинем по стаканчику по этому поводу, а?

Дежурный отклонил предложение, и унылого вида человек запустил палец за шею, извлек наружу воротничок и сказал:

— Никогда не забуду, сэр, как вы любезно помогли мне выбраться из этого. Я чувствовал себя не на месте с самого утра. Иду сию же минуту на ипподром и поставлю на фукса против фаворита. Всего хорошего, сэр, никогда не забуду вашей любезности!

ПОСТЕПЕННО


— Вы не туда попали, — сказал Цербер. — Эти ворота ведут в глубины ада, а на паспорте, который вы предъявили, помечен рай.

— Я это знаю, — устало сказала тень, — но билет разрешает здесь остановку. Я, видите ли, из Гальвестона, и мне надо менять обстановку постепенно.

ЕЩЕ ХУЖЕ


Двое жителей Хаустона пробирались домой в одну из дождливых ночей на прошлой неделе, и когда они, спотыкаясь, переправлялись через лужи на одной из главных улиц, один сказал:

— Это и есть ад, не правда ли?

— Хуже, — сказал другой. — Даже ад вымощен благими намерениями.

УДАР


Бледный как смерть человек, с шерстяным кашне вокруг шеи и тоненькой тростью в руке, вошел вчера, спотыкаясь, в один из аптекарских магазинов Хаустона и прислонился к прилавку, крепко прижимая другую руку к груди.

Фармацевт взял стаканчик с делениями, быстро влил туда унцию spirit! frumenti и подал вошедшему. Человек выпил его залпом.

— Немного лучше? — спросил фармацевт.

— Чуть-чуть. Мне еще не приходилось испытывать подобного удара. Едва стою на ногах. Еще немножко, пожалуйста…

Фармацевт налил ему еще одну унцию виски.

— Кажется, пульс у меня возобновился, — сказал человек. — Но это было ужасно!

— Выпали из экипажа? — осведомился фармацевт.

— Нет, не совсем.

— Поскользнулись на банановой кожуре?

— Если бы это! Я, кажется, опять лишусь чувств, если вы…

Обязательный фармацевт подал третью дозу возбудительного напитка.

— Попали под трамвай? — спросил он.

— Нет, — сказал бледный человек. — Я расскажу вам, как было дело. Видите того краснорожего типа, что пляшет и изрыгает проклятия там на углу?

— Да.

— Это по его вине. Боюсь, что не смогу держаться дальше на ногах. Я… спасибо!


Посетитель хлопнул четвертую порцию и начал оправляться.

— Может быть, позвать доктора? — спросил фармацевт.

— Нет, пожалуй, не надо. Ваша любезность оживила меня. Я расскажу вам, в чем дело. У меня был привязан к трости игрушечный паук, и я увидел этого краснорожего типа, который сидел на пороге, спиной ко мне, и я опустил паука прямо ему на нос. Я тогда еще не знал, кто он! Он упал от испугу на спину, и порезал ухо о скобу для чистки сапог, и сломал вставную челюсть, стоящую шестьдесят долларов. Этот тип — мой домовладелец, и я должен ему тридцать семь долларов, и у него закладная в десять долларов на мою корову, и он уже однажды грозился переломать мне ребра. Я шмыгнул сюда, и он не заметил меня. Удар для моих чувств, когда я увидел, кто это такой, был прямо ужасен! Если у вас есть немного еще этого возбудителя, я…

ЦИНИК


Младший компаньон. Вот честная фирма «Шарп и Симон» посылают нам чек на пятьдесят долларов в добавление к расчету за этот месяц, чтобы возместить разницу в цене, ввиду того, что им в прошлом месяце были по ошибке посланы товары высшего качества!

Старший компаньон. Они делают при этом новый заказ?

Младший. Да! Больший, чем когда-либо.

Старший. Отправить его наложенным платежом!

ГОВОРЯ О ЦИКЛОНАХ


Человек с бронзовым лицом и импонирующей осанкой был великим путешественником и только что вернулся из кругосветного плавания. Он сидел у камина в Ламлоре, а несколько заезжих коммивояжеров да зашедших в гостиницу горожан слушали с большим интересом его рассказы.

Он говорил о жестоких бурях, бывающих в Южной Америке, когда длинные стебли травы в пампасах сначала переплетаются, а потом с такой силой прибиваются к земле порывами ветра, что их режут квадратами и продают как соломенные циновки высшего качества.

Он также рассказывал о чудесном инстинкте дикого скота, который, говорил он, хотя его бросает во все стороны жестоким ураганом и хотя ему преграждают путь раздувшиеся от дождей потоки — никогда, ни ночью, ни днем, не теряет верного направления.

— У них есть какой-нибудь орган, приспособленный для этого? — спросил представитель мукомольной компании из Топеки.

— Конечно. Вымя, — сказал путешественник.

— Не вижу, над чем тут смеяться, — заговорил человек из Канзаса. — Но если говорить о страшных ветрах, мы имеем нечто в этом роде у нас в штате. Вы все слыхали о канзасских циклонах, но весьма немногие из вас знают, что это такое. У нас они нередки и выдаются между ними очень сильные, но большинство рассказов, которые вам приходилось читать, преувеличены. Однако хороший, зрелого возраста циклон может иногда поднимать вещи на изрядную высоту. Единственное, обо что их ярость разбивается безрезультатно, это — агенты по продаже земельных участков. Я знаю некоего парня, Боба Лонга, который работает в качестве земельного агента с незапамятных времен. Боб скупил огромное пространство степи и перепродает его небольшими участками под фермы. Однажды он повез в своей тележке человека, чтобы показать ему землю.

— Только погладите на нее, — говорил он. — Это лучший, богатейший кусок земли в Канзасе. Стоит он много больше, но для почину, да принимая во внимание необходимые улучшения, я уступлю вам сто шестьдесят акров по сорок долларов за…

Прежде чем Боб успел сказать «акр», налетел циклон и унес Боба вверх. Его увлекало все выше и выше, и он превратился наконец в еле заметное пятнышко, а покупатель стоял и следил до тех пор, пока Боб не исчез совсем из виду.

Земля покупателю понравилась, так что он купил ее у наследников Боба, и вскоре через нее прошла железная дорога, и на этом месте вырос и стал процветать прекрасный город.

Ну-с, этот самый человек стоял однажды на тротуаре и размышлял о том, как ему повезло, и — кстати — как не повезло Бобу, как вдруг он поднял глаза и увидел, что что-то падает. Оно делалось все больше и больше, и вскоре оказалось, что это человек.

Он свалился вниз, ударился о тротуар со звуком, который был слышен на четыре квартала в окружности, подскочил вверх, по крайней мере, на десять футов, встал на ноги и крикнул:

— Ногу вперед!

Это был Боб Лонг. Борода у него стала седее и длиннее, но он остался таким же дельцом, как и был. Он заметил перемены, происшедшие за то время, пока он летел вниз, и, когда он заканчивал фразу, прерванную циклоном, он соответственно изменил ее содержание. Боб был спекулянтом. Вскоре после этого он…

— Погодите, — сказал путешественник. — Подойдем к стойке и спрыснем это происшествие. Я требую законной передышки перед началом второго раунда.

ЦИФРЫ


Джентльмен с большой шевелюрой и с выражением на лице, свидетельствующем об отрешении от всего земного, сошел с двенадцатичасового поезда на Центральном вокзале. Он нес в руках кипу брошюр о воздержании и, почуяв острый запах, пошел в его направлении и уперся в красноносого субъекта, прислонившегося к сундуку близ багажного отделения.

— Друг мой, — сказал длинноволосый джентльмен, — знаете ли вы, что, если бы вы поместили стоимость трех стаканчиков виски под сложные проценты в год сооружения Соломонова храма, у вас был бы сейчас капиталец в 47 998 645 долларов 22 цента?

— Знаю, — сказал красноносый субъект. — Я сам немного математик. Я также вычислил — за тот промежуток времени, пока доктор мазал мне йодом нос, чтобы вылечить эту болячку, — что первый криворотый, гнилокостный, резиновошеий собачий сын из ханжеской округи Меддльсомского графства, который позволит себе замечание по этому поводу, должен будет сделать прыжок на семнадцать футов в девять секунд или получить тринадцать пинков под брюхо. У вас осталось ровно четыре секунды.

Длинноволосый джентльмен совершил блестящее отступление, не превысив данного ему срока, и насел со своими брошюрами о воздержании на показавшегося ему подозрительным жителя Хаустона, который нес домой завернутую в газету бутылку минеральной воды для тещи.

ОРИГИНАЛЬНАЯ ИДЕЯ


Есть одна леди в Хаустоне, которой вечно приходят в голову оригинальные идеи.

Для женщины это — очень большой недостаток, заслуживающий всяческого порицания. Женщина должна узнать, как смотрит на вещи ее муж, и построить свое мировоззрение соответственно. Конечно, неплохо, если у ней есть и свой взгляд на вещи, который она держит про себя, но кому приходилось встречать женщину, которая поступала бы таким образом?

Эта леди, в частности, имела обыкновение применять свои оригинальные идеи на практике, и не только ее семья, но и соседи вечно были настороже против каких-нибудь ошарашивающих сюрпризов с ее стороны.

В один прекрасный день она прочла в газете статью, не замедлившую внушить ей оригинальную идею. Статья указывала на то хорошо известное обстоятельство, что, если бы мужчины могли найти у себя дома удовлетворение своих нужд и прихотей, у них не являлось бы потребности покидать домашний очаг и шляться по кабакам. Это утверждение показалось нашей леди разительнейшей истиной, и она смело позаимствовала идею и решила немедленно применить ее на практике как свое собственное изобретение.

Когда в этот вечер ее муж вернулся домой, он заметил, что один конец гостиной отделен занавеской, но он уже так привык ко всякого рода новшествам, что даже побоялся расспрашивать, в чем тут дело.

Здесь будет кстати упомянуть, что у мужа нашей леди была слабость к пиву. Он не только любил — он обожал пиво. Пиво смело могло никогда ни к чему не ревновать этого джентльмена.

После ужина леди сказала:

— А теперь, Роберт, у меня есть маленький сюрприз для тебя. Тебе не нужно уходить в город сегодня. Я приспособила наш дом к тому, чтобы доставлять тебе все удовольствия, которых ты ищешь на стороне.

С этими словами она отдернула занавеску, и Роберт увидел, что один конец гостиной превращен в бар — или, вернее, в представление его жены о баре.

Несколько дорожек, из числа составлявших ковер, были сняты, и пол посыпан опилками. Кухонный стол был поставлен наискось в одном из углов. Сзади на полке красовалась внушительная батарея бутылок всех размеров и форм, а в центре было артистически приспособлено лучшее из туалетных зеркал его жены.

На козлах помещался непочатый бочонок пива, и жена его, надев кокетливую наколку и передничек, грациозно прыгнула за стойку и, смущенно протягивая ему кружку пива, сказала:

— Вот идея, пришедшая мне в голову, Роберт. Мне казалось, что будет гораздо лучше, если ты станешь тратить деньги дома и в то же время иметь все удовольствия и развлечения, которые ты получаешь в городе. Что прикажете, сэр? — продолжала она с милой деловой вежливостью.

Роберт прислонился к стойке и тщетно двинул три или четыре раза носком сапога, пытаясь найти перекладину для ног. Он был до некоторой степени ошеломлен, как всегда, оригинальной идеей своей жены. Затем он взял себя в руки и изобразил на лице мрачное подобие улыбки.

— Мне пива, пожалуйста, — сказал он.

Его жена нацедила пива, положила пятицентовик на полку и, облокотившись о бар, стала непринужденно болтать на темы дня, как это делают все рестораторы.

— Вы должны сегодня много пить, — сказала она лукаво, — так как сегодня вы мой единственный посетитель.

Настроение у Роберта было подавленное, но он пытался не обнаруживать этого. Если не считать пива — действительно первоклассного, — мало что напоминало ему здесь те места, где он имел обыкновение тратить деньги.

Яркого света, блеска хрусталя, стука игральных костей, смешных анекдотов Брауна, Джонса и Робинзона, оживленного движения и специфически ресторанного колорита — ничего из того, что он находил там, здесь не было. Некоторое время Роберт был задумчив — и вдруг оригинальная идея пришла ему в голову.

Он вытащил из кармана пригоршню мелочи и начал заказывать пиво кружку за кружкой. Леди за стойкой вся так и сияла от успеха своей идеи. Обычно она устраивала целую бучу, если от ее супруга несло по возвращении домой пивом, но теперь, когда прибыль шла ей в руки, она и не думала жаловаться.

Неизвестно, сколько в точности кружек подала она своему мужу, но на полке уже красовалась целая стопка пяти- и десятицентовиков и даже две или три монетки в двадцать пять центов.

Роберт почти уже лежал на стойке, время от времени выбрасывая ногу, чтобы попасть на перекладину, которой там не было, но говорил очень мало. Его жене следовало бы не допустить до этого, но прибыльность предприятия вскружила ей голову.

Наконец Роберт выговорил чрезвычайно повышенным тоном:

— Ччерт ппоодери, ггоните ссюда еще ппару ссклянок и ззапишите их на ммой ссчет!

Жена посмотрела на него с удивлением.

— Конечно же, я не сделаю этого, Роберт, — сказала она. — Ты должен платить за все, что берешь. Я думала, что ты это понял.

Роберт посмотрел в зеркало так прямо, как только мог, пересчитал отражения и затем гаркнул голосом, который можно было услышать за квартал:

— Кк ччерту вссе этто, ггони сюда шшесть ккружек ппива, дда ппоставь их на ллед, Ссюзи, ккрасавица моя, или я ссброшу к ччерту всю ттвою ммузыку. Га-га!

— Роберт! — сказала его жена тоном, обнаруживающим растущее подозрение. — Ты пил сегодня!

— Этто ннаглая лложь! — возразил Роберт, запуская пивной кружкой в зеркало. — Ббыл в кконторе, ппомогал пприятелю отправлять ккниги и оппоздал на ттрамвай. Слушай, Ссюзи, ккрассавица, ты ддолжна мне две крружки с прошшлого рраза. Ггони их ссюда, или я ссброшу к ччерту всю сстойку!

Жену Роберта звали Генриеттой. В ответ на последнее замечание она вышла из-за стойки и двинула его в глаз штукой для выжимания лимона. Тогда Роберт пнул стол, перебил половину бутылок, пролил пиво и заговорил языком, не пригодным для печатного издания.

Десять минут спустя жена связала его бельевой веревкой и, мерно нанося ему удары теркой для картофеля, обдумывала в промежутках способ ликвидации своей последней блестящей оригинальной идеи.

ЕЕ НЕДОСТАТОК


То были две хаустонские барышни, совершающие прогулку на велосипедах. Они встретили третью барышню, не признающую велосипеда, которая катила с молодым человеком в шарабане.

Конечно, они должны сделать какое-нибудь замечание о ней — потому что это рассказ из жизни и потому что они настоящие живые барышни! — и вот одна из них сказала:

— Мне никогда не нравилась эта особа.

— Почему?

— О, она слишком женственна!

РАЗНОГЛАСИЕ


— Этот мистер Бергман, оперный антрепренер, — сказал один из хаустонских граждан, — он поступил со мной несправедливо. Когда я недавно пошел брать билет на оперетту «Паук и муха», я просил его взять с меня полцены, потому что я глух на одно ухо и могу услышать только половину спектакля, а он сказал мне, что я должен заплатить вдвойне, так как мне, чтобы прослушать пьесу, требуется вдвое больше времени, чем кому-либо другому!

ПРИЧИНА БЕСПОКОЙСТВА


Во время гастролей оркестра Суза в Хаустоне на прошлой неделе профессор Суза был приглашен отобедать у одного из выдающихся жителей города, с которым он встречался раньше на севере.

Джентльмен этот — хотя он занимал видное положение и имел высокую репутацию — составил свое состояние благодаря чрезвычайной бережливости. Его мелочная экономия была предметом вечных разговоров среди соседей, и один-двое из его знакомых доходили даже до того, что называли его скаредом.

После обеда профессора попросили сыграть на рояле — он владел этим инструментом мастерски, — и Суза сел и сыграл несколько очаровательных бетховенских сонат и других вещиц лучших композиторов.

Во время исполнения прекраснейшего адажио в миноре профессор заметил, что хозяин дома бросает в окно беспокойные взгляды и вообще имеет тревожный и удрученный вид. Вскоре джентльмен из Хаустона подошел к роялю и тронул профессора за плечо.

— Послушайте, — сказал он, — сыграйте, пожалуйста, что-нибудь поживее. Дайте нам джигу или квикстеп — что-нибудь быстрое и веселое!

— Ах, — сказал профессор, — эта печальная музыка, очевидно, действует на вас удручающе?

— Не то, — сказал хозяин. — У меня на заднем дворе человек пилит дрова поденно, и он вот уже полчаса держит темп вашей музыки.

ЧТО ЭТО БЫЛО


Во вторник вечером что-то случилось с электричеством, и в Хаустоне царил такой же мрак, как в Египте, когда Моисей выключил газ. Они находились в это время на Руск-авеню, сидели на травке в сквере и извлекали все выгоды из создавшегося положения.

Вдруг она сказала:

— Джордж, я знаю, что вы меня любите, и уверена, что ничто на свете не изменит вашего расположения ко мне, но я чувствую все-таки, что что-то есть между нами, и это что-то, хотя я долго колебалась сказать вам, — причиняет мне боль!

— Что именно, драгоценная? — спросил Джордж в агонии ожидания. — Скажите, любимая, что такое находится между вами и мной?

— Мне кажется, Джордж, — нежно вздохнула она, — это ваши часы.

И Джордж ослабил на секунду объятия и переложил свой хронометр из жилетного кармана в задний карман брюк.

ТОРЖЕСТВЕННЫЕ МЫСЛИ


Золотой рог молодого месяца висел над городом, и ночь была холодная, но прекрасная, как ночи ранней весны.

Пять или шесть человек сидели перед гостиницей Хутчинса, и они до тех пор придвигали, переговариваясь, свои стулья, что составили наконец тесную группу.

То были люди из разных концов страны, некоторые из городов, отстоявших на тысячи миль отсюда. Судьба побренчала ими, как игральными костями в чашечке, и швырнула в случайной комбинации в гостеприимные ворота города Магнолии.

Они курили и болтали, связанные тем чувством товарищества, которое с особенной силой проявляется в людях, встречающихся в чужом месте далеко от родных очагов.

Они пересказали все анекдоты и поделились случаями из личного опыта, и затем наступило непродолжительное молчание. И пока висевшие в воздухе струйки голубого дыма делались толще, их мысли стали обращаться к прошлому — подобно тому, как скот тянется к вечеру домой — к иным сценам и лицам.



Всплыть спешит над волнами заката

Молодого месяца ладья,

И тускнеют, отпылав богато,

Неба беспредельные края, —

процитировал коммивояжер из Нью-Йорка. — А-ха-ха! Хотел бы я быть сейчас у себя дома!

— То же со мной, — сказал маленький человечек из Сент-Луиса. — Я так и вижу, как мои чертенята катаются по полу и выделывают штуки, пока Лаура еще не уложила их спать. Хорошо хоть, что я попаду домой к празднику!

— Я получил нынче письмо из дому, — сказал седобородый филадельфиец, — и мне захотелось к своим. Я не отдам и одного фута корявой мостовой на Спрюс-стрит за все это благорастворение воздухов и рулады пересмешников на юге. Я двину прямиком к своим квакерам, чтобы попасть как раз к праздничной индейке, и мне все равно, что скажет моя фирма.

— Вы только прислушайтесь к этому оркестру! — вставил толстый джентльмен с сильным немецким акцентом. — Мне почти кажется, что я у себя в Цинциннати, «у берегов Рейна», рядом с очаровательной девчоночкой с шляпной фабрики. По-моему, вот эти вот дивные ночи и заставляют нас вспоминать про «дом, сладкий дом»!

— Что тут толковать! — сказал представитель железного и медного товара из Чикаго. — Я хотел бы сидеть сейчас в ресторане француза Петэ за большой бутылкой пива, да порцией кишок, да лимонным пирогом. Я сам нынче вечером что-то обсантименталился!

— Хуже всего то, — сказал человек в золотом пенсне и зеленом галстуке, — что наших близких отделяет от нас много длинных и унылых миль и что мы ничего не знаем о тех преградах, которые, в виде бурь, наводнений, крушений, предстоят нам на пути. Если б можно было хоть на пять минут уничтожить время и пространство, многие из нас могли бы прижать сейчас к сердцу тех, кого они любят. Я тоже — муж и отец.

— Этот ветерок, — сказал человек из Нью-Йорка, — в точности такой же, как те, что дули над старой фермой в графстве Монтгомери, и все эти «сад, и луг, и сумрак бора» и прочее так и вертятся у меня в памяти нынче вечером.

— Многие ли из нас, — сказал человек в золотом пенсне, — отдают себе отчет в том, сколько волчьих ям рок вырыл на нашем пути? Самый ничтожный случай может перервать нить, привязывающую нас к жизни. Сегодня — здесь, завтра — навсегда ушел из этого мира…

— Более чем верно! — сказал человек из Филадельфии, вытирая стекла очков.

— …и покинул тех, кого любил! — закончил тот. — Привязанности, длившиеся всю жизнь, любовь самых крепких сердец обрывались в мгновение ока! Объятия, которые удержали бы вас, размыкаются, и вы уходите в печальный, неизвестный, иной мир, оставляя за собой израненные сердца, чтобы неутешно оплакивать вас. Жизнь кажется сплошной трагедией!

— Черт подери, если вы не попали в самую точку! — сказал вояжер из Чикаго. — Наши чувства хуже, чем свиньи на бойне: бац — и нету! Лопнули!

Остальные с неудовольствием покосились на вояжера из Чикаго, потому что человек в золотом пенсне собирался продолжать.

— Мы утверждаем, — заговорил тот снова, — что любовь живет вечно, и однако, когда мы исчезаем, наши места занимают другие, а раны, причиненные нашей смертью, заживают. Тем не менее, у смерти есть еще одно жало, которое наиболее умные из нас могут обезвредить. Есть возможность уменьшить удар, наносимый смертью, умалить победу разверстой могилы. Когда мы узнаём, что наши часы сочтены, и когда дыхание слабеет и делается реже, и когда начинает проникать в уши, тронутые смертью, трепетанье райских крыл, в очи, тронутые смертью, блеск раскрывшихся светил, — есть сладкое утешение в сознании, что те, кого мы оставляем в этом мире, защищены от нужды. Джентльмены! Мы все — далеко от своих очагов, и вы знаете опасности путешествий. Я представитель лучшей в мире страховой компании от несчастных случаев, и я хочу занести в ее списки каждого из вас. Я предлагаю вам на случай смерти, потери трудоспособности, утраты пальца на ноге или руке, нервного потрясения, острого заболевания…

Но человек в золотом пенсне обращался к пяти пустым стульям, и луна с саркастической усмешкой скользнула за черный контур здания.

СОМНЕНИЕ


Они жили в чистеньком маленьком домике на Прэри-авеню и были женаты около года. Она была молода и сентиментальна, а он был клерком на жалованье в пятьдесят долларов в месяц. Она сидела, качая колыбель и не отрывая глаз от чего-то, завернутого в розовое и белое, что крепко спало, а он читал газету.

— Чарли, — вдруг сказала она, — ты должен подумать о необходимости начать экономить и откладывать понемногу каждый месяц на будущее. Ты должен понять, что следует позаботиться о прибавлении к нашему дому, которое принесет с собой радость и удовольствие и зазвенит веселой музыкой у нашего очага. Ты должен приготовиться к обязательствам, которые падут на тебя, и помнить, что не о нас одних придется подумать. И в то время, как наши пальцы будут прикасаться к струнам, из которых по желанию могут быть извлечены чудные мелодии или диссонансы, и в то время, как звуки будут расти выше и громче, мы должны не забывать о долге, нами на себя принятом. Ты представляешь всю ответственность?

Чарли сказал:

— Да.

А потом пошел в сарайчик для дров, бормоча себе под нос.

— Интересно: она болтала о младенце или имеет в виду купить фортепьяно в рассрочку?

УДОСТОВЕРЕНИЕ ЛИЧНОСТИ


Незнакомый человек вошел на днях в хаустонский банк и предъявил кассиру к оплате именной чек.

— Кто-нибудь должен удостоверить, — сказал кассир, — что ваше имя действительно Генри Б. Саундерс.

— Но я никого в Хаустоне не знаю, — сказал незнакомец. — Вот целая пачка писем, ко мне адресованных, и телеграмма от моей фирмы, и мои визитные карточки. Разве они не могут служить достаточным доказательством?

— Сожалею, — сказал кассир, — но хотя я нисколько не сомневаюсь, что вы именно нужное лицо, однако наши правила требуют лучших доказательств.

Человек расстегнул жилет и показал инициалы «Г. Б. С.» на сорочке.

— Это сойдет? — спросил он.

Кассир покачал головой.

— У вас могут быть письма Генри Б. Саундерса, и его бумаги, и даже его сорочка, и все-таки вы можете не быть им. Нам приходится проявлять максимальную осторожность.

Незнакомец распахнул сорочку и показал огромный горчичник, покрывающий почти всю его грудь.

— Вот, — вскричал он, — если бы я не был Генри Б. Саундерсом, я, по-вашему, носил бы по всему телу его горчичники? По-вашему, я согласился бы покрывать себя всего волдырями, чтобы изображать какое-либо лицо? Гоните сюда монету, мне некогда валять дольше дурака!

Кассир поколебался, но потом выложил деньги. Когда незнакомец ушел, чиновник мягко потер себе подбородок и пробормотал:

— Эти горчичники могли быть в конце концов и чужими, но, без всякого сомнения, все в порядке. Он — он.

ЯБЛОКО


Юноша держал в руке круглое, румяное, до приторности сладкое яблоко.

— Съешь его, — сказал Дух. — Это — яблоко Жизни.

— Я не хочу его, — сказал юноша и отбросил яблоко далеко от себя. — Я хочу успеха. Я хочу славы, богатства, власти и знания.

— Тогда идем, — сказал Дух.

Они пошли рука об руку по крутым каменистым тропинкам. Солнце жгло, мочил дождь, окутывали горные туманы, и снег падал, такой прекрасный и предательски мягкий, скрывая тропу, по которой они карабкались вверх. Быстро летело время, и золотые кудри юноши приняли белую окраску снега. Его стан согнулся от вечного карабканья вверх, рука его ослабела, и голос стал высоким и дрожащим.

Дух не изменился, и на его лице была непроницаемая улыбка мудрости.

Они достигли наконец высочайшей вершины. Старик, который некогда был юношей, сказал, обращаясь к Духу:

— Дай мне яблоко Успеха. Я взошел на вершины, на которых оно растет, и оно принадлежит мне. Но поторопись, потому что странная мгла заволакивает мои глаза.

Дух протянул ему яблоко — круглое, румяное, прекрасное на вид.

Старик откусил от него и увидел, что оно сгнило внутри и обратилось в пыль.

— Что это? — спросил он.

— Это было когда-то яблоком Жизни, — сказал Дух. — Теперь это яблоко Успеха.

ОТКУДА ЭТО ПОШЛО


— Вы бы лучше подвинули кресло немного назад, — сказал старожил. — Я видел, как один из Джудкинсов только что вошел в редакцию газеты с ружьем в руке, и возможно, что будет маленькая перестрелка.

Репортер, собиравший в это время в городе кое-какие сведения для большого издания, быстро укрылся вместе со своим креслом за колонной и спросил о причинах такого возбуждения страстей.

— Это старая война, длящаяся уже несколько лет, — сказал старожил, — между редактором и семейством Джудкинсов. Приблизительно раз в два месяца они палят друг в дружку. Нет человека в окрестности, который не знал бы этой истории. Вот откуда это пошло. Джудкинсы живут в другом городе, и однажды хорошенькая барышня из их семейства приехала сюда погостить у некой миссис Браун. Миссис Браун дала бал — как в самом высшем свете! — чтобы показать свою гостью молодым людям города. Один из них влюбился в барышню и послал маленькое стихотвореньице в нашу газету «Наблюдатель». Вот как оно читалось:



ПОСВЯЩЕНИЕ МИСС ДЖУДКИНС

(Гостящей у миссис Т. Монткальм Браун)


В ту ночь ты на себе имела

Манто на царственных плечах,

Лишь розу, воткнутую смело,

Являя в черных волосах.

Вся — воплощение экстаза,

В румянце робкого стыда

Под яркими лучами газа

Стояла в зале ты тогда!

Это-то стихотвореньице и послужило поводом к войне!

— Не вижу ничего плохого в этом стихотворении, — сказал репортер. — Оно довольно коряво, но не содержит в себе ничего оскорбительного!

— Ну, — сказал старожил, — само по себе стихотвореньице в том виде, как его написал автор, было в полном порядке. Беда началась в редакции. После того как его получили, первой, кому оно попалось на глаза, была заведующая отделом «В городе и в свете». Это — старая дева, и она нашла «царственные плечи» нескромностью и вычеркнула всю вторую строку. Затем заведующий объявлениями перенюхал, по обыкновению, всю корреспонденцию, полученную на имя редактора, и увидел это стихотвореньице. В номере должно было как раз идти объявление о том, что каждая дама может легко и навсегда стать блондинкой, и он нашел, что одобрительный отзыв о шевелюре иного цвета едва ли уместен. И он выбросил четвертую строку.

Затем заявилась жена редактора, чтобы проверить, нет ли среди его писем квадратных надушенных конвертов, и пробежала стихотворение. Она сама была на балу у миссис Браун и, когда она прочла строку, где мисс Джудкинс определялась как «вся — воплощение экстаза», то вздернула нос и выцарапала строку прочь.

Наконец, взял стихотворение в руки сам редактор. Он лично заинтересован в нашей новой электрической сети, и его синий карандаш быстро вцепился в строку: «Под яркими лучами газа». Позже зашел человек из типографии, схватил груду материала, в том числе и это стихотвореньице. Вы знаете, на что способна типография, если только ей представится случай, так что вот в каком виде стихотворение появилось в газете:



ПОСВЯЩЕНИЕ МИСС ДЖУДКИНС

(Гостящей у миссис Т. Монткальм Браун)


В ту ночь ты на себе имела

Лишь розу, воткнутую смело,

В румянце робкого стыда

Стояла в зале ты тогда.

— Ну и, — закончил старожил, — Джудкинсы взбесились!

КРАСНОРЕЧИЕ РЕДА КОНЛИНА


Они говорили о силе убеждения великих ораторов, и каждый имел что сказать в защиту своего фаворита.

Вояжер готов был выставить мировым чемпионом в ораторском искусстве Бурка Кокрэна, молодой адвокат полагал самым убедительным говоруном сладкого Ингерсолла, а страховой агент поддерживал кандидатуру магнетического В. К. П. Брекенбриджа.

— Они все болтают немного, — сказал старый скотопромышленник, пыхтевший своей трубкой и прислушивавшийся к разговору, — но ни один из них и в подметки не годится Реду Конлину, который орудовал скотом под Сэнтоном в восьмидесятом. Знали когда-нибудь Реда?

Никто из присутствующих не имел этой чести.

— Ред Конлин был прирожденный оратор. Он не был перегружен науками, но слова из него текли так же легко и свободно, как виски из полного бочонка через новый кран. Он был вечно в прекрасном настроении, улыбался до ушей, и если просил передать ему хлеба, так делал это, как будто защищал свою жизнь. Он был-таки человеком с даром речи, и этот дар никогда не изменял ему.

Помню, одно время в округе Атаскоза на нас здорово наседали конокрады. Их была целая шайка, и они угоняли по жеребцу почти каждую неделю. Несколько человек собрались вместе, составили компанию и решили покончить с этим. Главарем шайки был парень по имени Мулленс — и кряжистый же пес он был! Готовый драться — и при этом когда угодно. Двадцать человек из нас оседлали коней и стали лагерем, нагруженные шестизарядниками и винчестерами. У этого Мулленса хватило дерзости попытаться угнать наших верховых коней в первую же ночь, но мы услыхали, вскочили в седла и бросились по горячему следу. Вместе с Мулленсом было еще человек пять-шесть.

Ночь была — зги не видать, и скоро мы настигли одного из них. Лошадь под ним была хромая, — и мы узнали в нем Мулленса по огромной белой шляпе и черной бороде. Мы до такой степени были обозлены, что не дали ему сказать ни слова, и через две минуты у него на шее была веревка, и вот уже Мулленс вздернут наконец! Мы подождали минут десять, пока он перестал дрыгать ногами, и тогда один парень зажигает из любопытства спичку и вдруг ка-ак взвизгнет:

— Боже праведный, ребята, мы повесили не того, кого надо!

И так оно и было.

Мы отменили приговор, и провели процесс еще раз, и оправдали его — но это уже не могло ему помочь. Он был мертв, как Дэви Крокет.

То был Сэнди Мак-Нэй, один из спокойнейших, честнейших и самых уважаемых людей в округе и — что всего хуже — он всего три месяца, как женился.

— Что нам теперь делать? — говорю я, и действительно, тут было, над чем подумать.

— Мы, должно быть, где-нибудь поблизости от дома Сэнди, — говорит один из парней, пробуя вглядеться во тьму и вроде как определить место нашего блестящего — как это принято говорить — куп-детата.

В эту минуту мы видим освещенный четырехугольник открывшейся двери, и оказывается, что дом всего в двухстах ярдах, и женщина, в которой мы не могли не узнать жену Сэнди, стоит на пороге и высматривает его.

— Кто-нибудь должен пойти и сказать ей, — говорю я. Я вроде как был предводителем. — Кто это сделает?

Ни один не спешил отозваться.

— Ред Конлин, — говорю я, — ты этот человек. Ты единственный из всех, кто сможет раскрыть рот перед несчастной женщиной. Иди, как подобает мужчине, и пусть Господь научит тебя, что сказать, потому что, будь я проклят, если я могу.

Малый ни одной минуты не колебался. Я видел в темноте, что он вроде как плюнул на руку и пригладил назад свои рыжие кудри, и я подметил, как блеснули его зубы, когда он сказал:

— Я пойду, ребята. Подождите меня.

Он ушел, и мы видели, как дверь открылась и закрылась за ним.

— Да поможет Бог несчастной вдове, — говорили мы друг дружке, — и черт побери всех нас — слепых кровожадных мясников, которые не имеют даже права называть себя людьми!

Прошло, должно быть, минут пятнадцать, прежде чем Ред вернулся.

— Ну как? — прошептали мы, почти боясь, что он заговорит.

— Все улажено, — сказал Ред, — вдова и я просим вас на свадьбу в следующий вторник вечером.

Этот Ред Конлин умел-таки говорить!

ПОЧЕМУ ОН КОЛЕБАЛСЯ


Человек с усталым, исхудавшим лицом, которое ясно обнаруживало следы глубокого горя и страданий, взбежал в волнении по лестнице, ведшей в редакцию «Техасской почты».

Редактор литературного отдела сидел один у себя в углу, и посетитель бросился в кресло рядом и заговорил:

— Извините, сэр, что я навязываю вам свое горе, но я должен раскрыть душу перед кем-нибудь. Я несчастнейший из людей. Два месяца тому назад в маленьком тихом городке восточного Техаса жила в мире и довольстве одна семья. Хезекия Скиннер был главой этой семьи, и он почти боготворил свою жену, которая, по-видимому, платила ему тем же. Увы, сэр, она обманывала его. Ее уверения в любви были лишь позлащенной ложью с целью запутать и ослепить его. Она влюбилась в Уильяма Вагстафа, соседа, который вероломно задумал пленить ее. Она вняла мольбам Вагстафа и сбежала с ним, оставив своего мужа с разбитым сердцем у разрушенного очага. Чувствуете ли вы ужас всего этого, сэр?

— Помилуйте, еще бы! — сказал редактор. — Я ясно представляю себе агонию, горе, глубокие страдания, которые вы должны были испытывать!

— Целых два месяца, — продолжал посетитель, — дом Хезекии Скиннера пустовал, а эта женщина и Вагстаф метались, спасаясь от его гнева.

— Что вы намерены делать? — спросил круто литературный редактор.

— Я совершенно теряюсь. Я не люблю больше этой женщины, но я не могу избежать мучений, которым я подвергаюсь все больше день ото дня.

В эту минуту в соседней комнате раздался резкий женский голос, о чем-то спрашивающий редакционного мальчика.

— Боже правый, ее голос! — вскричал посетитель, в волнении вскакивая на ноги. — Я должен скрыться куда-нибудь. Скорее! Разве нет выхода отсюда? Через окно, через боковую дверь, через что угодно, пока она еще не нашла меня.

Литературный редактор встал с негодованием на лице.

— Стыдитесь, сэр, — сказал он. — Не играйте такой недостойной вас роли. Встретьте лицом к лицу вашу неверную жену, мистер Скиннер, и обвините ее в разрушении вашего дома и вашей жизни. Почему вы колеблетесь встать на защиту своих прав и чести?

— Вы меня не поняли, — сказал посетитель, вылезая, с бледным от страха лицом, через окно на крышу прилегающего сарайчика. — Я — Уильям Вагстаф.

ИЗУМИТЕЛЬНОЕ


Мы знаем человека, который является, пожалуй, самым остроумным из всех мыслителей, когда-либо рождавшихся в нашей стране. Его способ логически разрешать задачу почти граничит с вдохновением.

Как-то на прошлой неделе жена просила его сделать кое-какие покупки и, ввиду того, что при всей мощности логического мышления, он довольно-таки забывчив на житейские мелочи, завязала ему на платке узелок. Часов около девяти вечера, спеша домой, он случайно вынул платок, заметил узелок и остановился как вкопанный. Он — хоть убейте! — не мог вспомнить, с какой целью завязан этот узел.

— Посмотрим, — сказал он. — Узелок был сделан для того, чтобы я не забыл. Стало быть, он — незабудка. Незабудка — цветок Ага! Есть! Я должен купить цветов для гостиной.

Могучий интеллект сделал свое дело.

ПРИЗЫВ НЕЗНАКОМЦА


Он был высок, угловат, с острыми серыми глазами и торжественно-серьезным лицом. Темное пальто на нем было застегнуто на все пуговицы и имело в своем покрое что-то священническое. Его грязно-рыжеватые брюки болтались, не закрывая даже верхушек башмаков, но зато его высокая шляпа была чрезвычайно внушительна, и вообще можно было подумать, что это деревенский проповедник на воскресной прогулке.

Он правил, сидя в небольшой тележке, и когда поравнялся с группой в пять-шесть человек, расположившейся на крыльце почтовой конторы маленького техасского городка, остановил лошадь и вылез.

— Друзья мои, — сказал он, — у вас всех вид интеллигентных людей, и я считаю своим долгом сказать несколько слов касательно ужасного и позорного положения вещей, которое наблюдается в этой части страны. Я имею в виду кошмарное варварство, проявившееся недавно в некоторых из самых культурных городов Техаса, когда человеческие существа, созданные по образу и подобию Творца, были подвергнуты жестокой пытке, а затем зверски сожжены заживо на самых людных улицах. Что-нибудь нужно предпринять, чтобы стереть это пятно с чистого имени вашего штата. Разве вы не согласны со мной?

— Вы из Гальвестона, незнакомец? — спросил один из людей.

— Нет, сэр. Я из Массачусетса, колыбели свободы несчастных негров и питомника их пламеннейших защитников. Эти костры из людей заставляют нас плакать кровавыми слезами, и я здесь для того, чтобы попытаться пробудить в ваших сердцах сострадание к чернокожим братьям.

— Полагаю, вы можете смело ехать дальше, — сказал один из группы. — У нас на этот счет свой взгляд на вещи, и до тех пор, пока негры будут совершать свои гнусные преступления, мы будем их наказывать.

— И вы не будете раскаиваться в том, что призвали огонь для мучительного отправления правосудия?

— Нисколько.

— И вы будете продолжать подвергать негров ужасной смерти на кострах?

— Если обстоятельства заставят.

— В таком случае, джентльмены, раз ваша решимость непоколебима, я хочу предложить вам несколько гроссов спичек, дешевле которых вам еще не приходилось встречать. Взгляните и убедитесь. Полная гарантия. Не гаснут ни при каком ветре и воспламеняются обо все что угодно: дерево, кирпич, стекло, чугун, железо и подметки. Сколько ящиков прикажете, джентльмены?

РОМАН ПОЛКОВНИКА


Они сидели у камина с трубками. Их мысли стали обращаться к далекому прошлому.

Разговор коснулся мест, где они провели свою юность, и перемен, которые принесли с собой промелькнувшие годы. Все они уже давно жили в Хаустоне, но только один из них был уроженцем Техаса.

Полковник явился из Алабамы, судья родился на болотистых берегах Миссисипи, бакалейный торговец увидел впервые Божий свет в замерзшем Мэйне, а мэр гордо заявлял, что его родина — Теннесси.

— Кто-нибудь из вас, ребята, ездил на побывку домой, с тех пор как вы поселились здесь? — спросил полковник.

Оказалось, что судья побывал дома дважды за двадцать лет, мэр — один раз, бакалейщик — ни разу.

— Это забавное ощущение, — сказал полковник, — посетить места, где вы выросли, после пятнадцатилетнего отсутствия. Увидеть людей, которых вы столько времени не видели, все равно что увидеть привидения. Что касается меня, то я побывал в Кросстри, в Алабаме, ровно через пятнадцать лет со дня своего отъезда оттуда. Я никогда не забуду впечатления, которое на меня произвел этот визит.

В Кросстри жила некогда девушка, которую я любил больше, чем кого-либо на свете. В один прекрасный день я ускользнул от приятелей и направился в рощу, где когда-то часто гулял с ней. Я прошел по тропинкам, по которым ступали наши ноги. Дубы по обеим сторонам почти не изменились. Голубенькие цветочки могли быть теми же самыми, которые она вплетала себе в волосы, выходя ко мне навстречу.

Особенно мы любили гулять вдоль ряда густых лавров, за которыми журчал крохотный ручеек. Все было точно таким же. Никакая перемена не терзала мне сердца. Надо мной высились те же огромные сикоморы и тополя; бежала та же речушка; мои ноги ступали по той же тропе, по которой мы часто гуляли с нею. Похоже было, что, если я подожду, она обязательно придет, легко ступая во мраке, со своими глазами-звездами и каштановыми кудрями, такая же любящая, как и прежде. Мне казалось тогда, что ничто не могло бы нас разлучить — никакое сомнение, никакое непонимание, никакая ложь. Но — кто может знать?

Я дошел до конца тропинки. Там стояло большое дуплистое дерево, в котором мы оставляли записки друг другу. Сколько сладких вещей могло бы рассказать это дерево, если б только оно умело! Я считал, что после щелчков и ударов жизни мое сердце огрубело — но оказалось, что это не так.

Я заглянул в дупло дерева и увидел что-то, белевшее в глубине его. То был сложенный листок бумаги, желтый и запыленный от времени. Я развернул и с трудом прочел его.

— «Любимый мой Ричард! Ты знаешь, что я выйду за тебя замуж, если ты хочешь этого. Приходи пораньше сегодня вечером, и я дам тебе ответ лучше, чем в письме. Твоя собственная Нелли».

Джентльмены, я стоял там, держа в руке этот маленький клочок бумаги, как во сне. Я писал ей, прося стать моей женой, и предлагал положить ответ в дупло старого дерева. Она, очевидно, так и сделала, но я не нашел его в темноте, и вот все эти годы промчались с тех пор над этим деревом и этим листком…

Слушатели молчали. Мэр вытер глаза, а судья забавно хрюкнул. Они были пожилыми людьми теперь, но и они знали любовь в молодости.

— Вот тогда-то, — сказал бакалейный торговец, — вы и отправились в Техас и никогда больше не встречались с нею?

— Нет, — сказал полковник, — когда я не пришел к ним в ту ночь, она послала ко мне отца, и через два месяца мы поженились. Она и пятеро ребят сейчас у меня дома. Передайте табак, пожалуйста.

НА ВОЛОСОК ОТ СМЕРТИ


Кроткого вида человек с одним глазом и робкой виляющей походкой вошел в один из хаустонских баров в то время, когда там никого не было, кроме владельца, и сказал:

— Прошу прощения, сэр, не позволите ли вы мне зайти на одну секунду за стойку? Вы можете не спускать с меня глаз. Я хочу взглянуть на одну вещь там.

Содержателю бара делать было нечего, и он из любопытства удовлетворил просьбу посетителя.

Кроткого вида человек зашел за стойку и подошел к одной из полок.

— Не будете ли вы любезны снять на минутку эту бутылку с вином и стаканы?

Владелец сделал это и обнаружил расщепленную часть задней доски и в ней маленькую дырку, довольно глубоко идущую внутрь.

— Спасибо, больше ничего, — сказал кроткий человек, выходя из-за стойки.

Он в раздумье прислонился к ней и сказал:

— Я прострелил эту дырку в полке девять лет тому назад. Я пришел сюда со страшной жаждой и без единого цента в кармане. Хозяин отказал мне в выпивке, и я начал палить. Эта пуля пробила ему ухо и пять бутылок шампанского прежде, чем попасть в полку. Я так громко гаркнул после этого, что двое людей сломали себе руки, пытаясь выбраться за дверь, а хозяин так дрожал, когда смешивал для меня виски с содовой, что можно было подумать, что он наливает лекарство, которое надо взбалтывать перед употреблением.

— Да? — сказал владелец.

— Да, сэр, мне сегодня что-то не по себе, а такое самочувствие всегда делает меня резким и вспыльчивым. Немного джина и английской горькой хорошо помогает в этих случаях. Раз шесть, помнится, я выпалил в тот день, про который я вам рассказываю. Виски без всяких примесей вполне годится, если нет джина.

— Если бы у меня была липкая бумага для мух, — сказал владелец бара нежным голосом, — я бы посадил вас на нее и повесил в заднем окне. Но она у меня вся вышла, и, следовательно, я вынужден принять более крутые меры. Я завяжу узел на конце этого полотенца, потом сосчитаю до десяти и только после этого выйду из-за стойки. Таким образом, у вас будет достаточно времени, чтобы начать пальбу, да смотрите не забудьте гаркнуть так, как вы тогда гаркнули!

— Обождите минутку, — сказал кроткого вида человек. — Я припоминаю, что доктор запретил мне употреблять горячительные напитки в течение шести недель. Но все одно — вы были на волосок от смерти. Я, пожалуй, дойду до ближайшего аптекарского магазина и упаду в припадке на тротуар. Это даст немного мятной эссенции и ароматической настойки, во всяком случае.

ХВАТИТ НА ГОД


Он был одним из богатейших граждан города, но он не любил тыкать в глаза своим богатством. Маленькая, худенькая, плохо одетая девочка стояла, глядя в окно магазина, где было выставлено столько вкусных вещей.

— Как тебя зовут, крошка? — спросил он.

— Сюзи Томпкинс, сэр, — отвечала она, взглядывая на него большими преследующими голубыми глазами.

В ее невинном, умоляющем голоске было что-то, пробудившее в сердце старого миллионера странное чувство. Впрочем, это мог быть результат несварения желудка.

— У тебя есть отец? — спросил он.

— Ах, нет, сэр, только я одна поддерживаю свою маму.

— Разве твоя мать так бедна?

— О, да, сэр.

— Как зовут твою мать?

— Сюзанной, сэр. Как и меня.

— Скажи мне, дитя, — сказал богач, хватая ее руку в агонии напряжения, — у твоей матери бородавка на носу и от нее вечно пахнет луком?

— Да, сэр.

Миллионер на мгновение закрыл руками лицо и затем сказал дрожащим голосом:

— Дитя мое, твоя мать и я некогда знали друг друга У тебя ее голос, ее волосы и ее глаза. Если бы не недоразумение, то, может быть… Впрочем, это уже все прошло и не вернется!

Человек расстегнул пальто и вынул из кармана пиджака сверток.

— Возьми это, — сказал он. — У меня их больше, чем нужно. Тебе и твоей матери этого хватит на год.

Маленькая девочка схватила сверток и радостно побежала домой.

— Посмотри, мама! — вскричала она. — Мне дал это один джентльмен. Он сказал, что этого нам хватит на целый год.

Бледная женщина вскрыла сверток дрожащими руками.

То был прелестный новый отрывной календарь.

ЛЕГКАЯ СМЕСЬ


Некий хаустонский житель, любитель рысистого спорта, женился несколько месяцев тому назад. Он является также гордым собственником прелестной кобылы-двухлетки, которая сделала 5 1/2 стадий в 1.09 минут и от которой он ждет еще большей резвости в следующем сезоне. Он назвал кобылу по имени своей жены, и обе они дороги его сердцу. Представитель «Техасской почты», завернувший к нему вчера, нашел его очень разговорчивым.

— Да, — сказал он, — я счастливейший человек в Техасе. Бесси и я живем теперь своим домком и устраиваемся довольно недурно. Эта моя кобылка еще покажет чудеса! Бесси так же интересуется ею, как и я. Вы знаете, я назвал ее как жену. Она чистокровка. Говорю вам, глаза радуются, когда видишь, как Бесси трусит ко мне навстречу…

— Вы имеете в виду кобылу?

— Нет, жену. Она собирается держать пари на двенадцать дюжин лайковых перчаток на Бесси следующий раз. У меня только одно возражение против нее. Она держит голову набок, и заплетает ноги на ходу, и вечно рвет чулки.

— Ваша ж… жена?

— Нет, что с вами такое? Кобыла. Мне очень приятно, когда мои друзья справляются о Бесси. Она делается всеобщей любимицей. Мне такого труда стоило добыть ее. Я готов окружить ее царственным уходом…

— Вашу кобылу?

— Нет, жену. Мы с Бесси отправились на днях проездить кобылу. Бесси — очарование. У нее одно плечо чуть-чуть выше другого и небольшое затвердение в одной из ног, но зато как развита грудь! А что вы скажете об ее заде?

— Я… я… я, право, не имел чести встречаться с вашей супругой, но я не сомневаюсь…

— О чем вы толкуете? Я имею в виду кобылу. Бега состоятся как раз в годовщину нашей свадьбы. Это будет целое празднество! Вы знаете, мы ровно год, как женаты. Я считаю, что Бесси скоро покажет себя! Мы ждем одного новенького, которым мы все заранее очень интересуемся. Вы, право же, должны завернуть и присутствовать при этом событии!

— Я… я… право, это будет неделикатно… вы должны извинить меня! Я ни при чем таком ни разу не присутствовал. Я… я…

— О, бега — это такое невинное зрелище! Прекрасный вид спорта! Ну, пока. Мне нужно выйти и проветрить Бесси немного.

ВЕРНЫЙ СПОСОБ


Редактор сидел в своем роскошно меблированном святилище, склонившись над грудой рукописей и опираясь на руку высоким челом. До сдачи полос в машину оставалось не более часа, а надо еще было написать передовую по вопросу о революции в Венесуэле.

Бледный, одухотворенный юноша приблизился, держа в руке свернутую в трубку рукопись, перевязанную розовой ленточкой.

— Вот небольшая вещица, — сказал юноша, — которую я набросал в минуты досуга.

Редактор развернул рукопись и взглянул на бесконечные строчки стихов. Затем он вынул из кармана бумажку в двадцать долларов и протянул ее поэту. Послышался глухой стук падения, и, в ответ на звонок редактора, вбежали курьеры и вынесли из кабинета безжизненное тело поэта.

— Третий за сегодня, — пробормотал великий публицист, кладя обратно в карман кредитный билет. — Действует лучше пули и дубины, и следователь всегда выносит приговор: смерть от разрыва сердца.

* * *
Вы читали тексты рассказов О. Генри (O. Henry), писателя, известного своими юмористическими рассказами с элементами лирики и интересными поворотами сюжета. За свою творческую жизнь он написал около 300 новелл, рассказов с юмором, иронией и сатирой, не считая совсем коротких произведений. В нашей коллекции собраны абсолютно все рассказы О.Генри (по два - три текста на каждой странице), которые вы всегда можете прочесть онлайн и лишний раз удивиться таланту остроумного писателя и улыбнуться над его героями.
Читайте подборки короткой прозы из полного собрания сочинений О.Генри, классика мировой литературы, одного из лучших авторов в жанре юмористической короткой прозы.

......................
© Copyright: О. ГЕНРИ