О. Генри: Все из-за виски. Ничто не ново под солнцем. Сбитый с пути истинного 

 
 Из цикла рассказов "ЕЩЕ РАЗ О. ГЕНРИ" O. Henry, 1939
 
Все из-за виски

Один филантроп с торжественным видом стоял вчера на углу площади Маркет-хауз и мысленно вычислял, как долго человеку нужно копить деньги, выделяемые на пиво, чтобы построить храм Соломона. Когда он размышлял над такой задачкой, небольшого роста, довольно хилый полицейский с горящими глазами тащил за руку громадного негра, верзилу раза в два крупнее его.

Полицейский остановился на минутку на ступеньках, чтобы передохнуть, а филантроп, бросив на негра сочувственный взгляд, осведомился у него:

— Мой цветной брат, какова причина, приведшая тебя в такое жалкое состояние? Чем объяснишь ты свое падение, в результате которого оказался в клешнях неумолимого закона?

— Все дело в виски, босс, — ответил негр, выкатывая свои дикие глаза на копа.

— Ах, я так и думал, — сказал филантроп, вытаскивая свою записную книжку. — Я сделаю для себя памятку о вашем случае, чтобы помочь другим таким же несчастным, как ты, которые ведут борьбу с этим демоном. Каким же образом виски довело тебя до такого состояния?

— Это произошло следующим образом, — ответил негр, отшатнувшись от полицейского, который поднял руку, чтобы отогнать назойливую муху от своего носа. — Я один из самых плохих ниггеров в этом городе, но ни у одного полицейского не хватает духа, чтобы схватить меня и отправить в каталажку на пару лет. И вот этот высохший сморчок, чтобы привести меня в участок, для храбрости с утра надрался виски, вероятно, не осознавая, какую опасность представляет собой этот горячительный напиток. И вот он схватил меня. Этому замухрышке с оловянными пуговицами на мундире никогда бы не взять меня, если бы он не напился в стельку. Да, во всем виновато виски, босс, сами понимаете.

Филантроп засунул записную книжку в карман и пошел прочь, а полицейский пару раз огрел дубинкой негра по голове и потащил его дальше по ступенькам, приговаривая:

— Идем, идем, ты, черная крыса, мерзавец. Страж закона на сей раз сильнее тебя, так что и не рыпайся!

 Ничто не ново под солнцем
(Перевод Л. Каневского)

Сильный ветер срывал кровельную дранку с чердака, к которому вели семь лестничных пролетов. Кристаллы смерзшегося снега, гонимые разыгравшейся бурей, проникали с дробным стуком вместе с холодом через щели и падали на убогую кровать. После каждого яростного порыва ветра ставни за окнами хлопали и трещали, а снежные облака, несущиеся к югу, превращали голубоватую звезду в яркий, блестящий глаз, уставившийся сверху на этот мир.

Через трещину в крыше чердака только эта звезда видела то, что было заметно в эту ночь. На голом полу — кое-какая шаткая мебель, посередине комнаты — стол, на котором лежат листки бумаги, ручки, чернильница, а рядом с ней — зажженная свеча.

Человек, сидевший на деревянном стуле, положив локти на крышку стола и уперев кулак в подбородок, не чувствовал жгучего холода, хотя и дрожал всем телом. Он отбросил свои спутанные волосы назад с высокого лба, а в глазах его горел огонь, знакомый этой звезде, которая сверху посылала ему братское приветствие. Гении рождаются на небесах, а луч гениальности возникает на той же высоте, где находится источник солнечного излучения.

Вдруг человек, схватив ручку, принялся что-то лихорадочно записывать. Он склонился над листком, над которым рука его с пером просто летала. Он не слышал завывающего ветра, не чувствовал смертоносного снежного тумана, который окутывал его. Он все писал и писал. Пробили часы, через час пробили еще раз, и тогда он, отбросив в сторону перо, вскочил на ноги и вскинул руку вверх жестом победителя. Это был вполне естественный жест, ведь никто его не видел, кроме звезды.

— Боже мой! — говорил он сквозь зубы. — Я победил, я теперь первый в этой области. Мысль принадлежит мне и только мне одному. Она бессмертна. Ничего подобного не было в литературе. Но почему, почему мне пришлось так долго идти по кочкообразным, трудным, утомительным тропинкам, чтобы она вдруг с такой легкостью осенила меня, словно из оперенья орла выпало при линьке перышко?

Он снова сел, стал читать то, что написал. Потом с удовольствием положил исписанные листочки на стол. В них он не поправил ни одной фразы, не вычеркнул ни одного слова. Он знал, что все написанное им — совершенство и говорит само за себя, ибо истинному гению не требуется ложная скромность.

Взгляд его смягчился. Огонек пропал из глаз, оставив лишь теплое свечение, на которое звезда не отвечала. На его тонких губах играла долгая улыбка, и в ней отражались его полудовольство и полупрезрение к себе. Он художник в той мере, чтобы понять: он родил оригинальную мысль и ему известна ее истинно высокая цена.

Его сосредоточенный на чем-то вдалеке взор потеплел: боже, любовь, удовольствия, вино, хрусталь, веселье, живая красота — все эти вещи, которых он так страстно желал, словно голодный волк, теперь лишь усиливали его презрение к тому, что когда-то терзало его оголодавшую душу.

Но вдруг возле его уха щелкнул бич реального, и холод стал пробирать его до мозга костей, требовать, чтобы он что-то предпринял, стал действовать. Он встал, надел рваное пальто, вышел за дверь и спустился с семи лестничных пролетов. Вскоре он вернулся. Хлеб с сыром в его руках были завернуты в газету. Он снова сел за стол и стал жадно проглатывать большими кусками пищу, которая сейчас ему казалась нектаром богов. Звезда смотрела на него через трещину на крыше и подмигивала ему, выражая свою небесную симпатию: ведь этот человек вел долгую, утомительную, трудную борьбу ради того, чтобы теперь поглощать эти кусочки сыра, не замечая, как снежинки через щели падают ему на плечи. Впервые за многие годы на его лице появилось выражение человека, одержавшего успех.

* * *
Он добился всего за час того, к чему другие безуспешно стремились всю свою жизнь. Человек ел, лениво поглядывая на старую газету, в которую была завернута его еда. Звезда увидела, как он вдруг лихорадочно схватил обеими руками газету, пробежал горящими глазами строчки, уложенные в колонки, и вдруг, выкрикнув грубое ругательство, закачался на ногах, его стало вертеть, и он упал на голый пол.

* * *
Утром на следующий день, так как этот человек не появился, как обычно, взломали дверь на чердаке и вошли к нему. Он лежал на полу и был мертв.

— Самоубийство? — спросил один из вошедших.

— Скорее всего, голод, — ответил другой.

— Нет, вот на столе — хлеб с сыром. В любом случае, нужно вызвать коронера. Да, в миленькой темнице проживал бедняга… Эй, что это он тут писал?

Один из вошедших прочитал, что человек написал, и сказал:

— Какое-то странное сочинение. Ничего не могу разобрать. Посмотри на его руки: он зажал в них, словно в тисках, какую-то старую газету.

Другой наклонился и вытащил газету из холодных пальцев. Он стал из простого любопытства читать ее и вдруг понял, истинную причину происшедшего.

— Послушай, Билл, довольно забавно! В этой старой газете опубликована статья почти в точности о том, что этот парень написал сам…

 Сбитый с пути истинного
(Перевод Л. Каневского)

Во всем Хаустоне не было семьи счастливее О'Мэллиза. О'Мэллиз занимал ответственный пост на одном из пивоваренных заводов, был рачительным гражданином, терпимым мужем и отцом. Его сын Пэт был совладельцем процветающей небольшой бакалейной лавки, а также играл на рожке в оркестре, который исполнял по воскресеньям хорошую музыку в здании, расположенном на одной из самых тихих, неасфальтированных улиц.

Светом в семье, ее главной надеждой была младшая дочь Кэтлин, девятнадцатилетняя девушка с волосами цвета черного дерева, с чертами лица как у Мадонны и глазами черными-пречерными, цвета вороньего крыла. Они жили в маленьком, обсаженном розовыми кустами коттедже на углу, там, где поворачивает городской трамвай.

Кэтлин была обручена с Фергюсом О'Холлианом, рослым, крепко сбитым, красивым молодым человеком, который навещал ее каждый вечер, предварительно тщательно вымыв руки и лицо, с еще влажными волосами, падающими ему на лоб и чуть ли не закрывающими глаза.

По воскресным вечерам Кэтлин с Фергюсом шли рука об руку в пивной зал «Гезундхейт», и, когда струнный оркестр в павильоне исполнял столь дорогие им мелодии их фатерланда, они тихо сидели за маленьким круглым столиком в темном уголке и чокались кружками с пивом в самой дружеской, даже любовной манере.

Бракосочетание намечалось на июнь, и Кэтлин, следуя традиции своего народа, уже готовила свое приданое и разные вещи для семейного быта. В ее гардеробе было полно прекрасно вышитых вещей из тонкого полотна и камчатной ткани, множество столешниц, салфеток и полотенец, а в больших ящиках ее письменного стола хранилось множество кружевных вещей, которые Кэтлин, будучи скромной ирландской девушкой, а не какой-то нью-йоркской миллионершей, стыдливо прятала от чужих глаз и не позволяла появляться их перечню на страницах газеты «Пост». Кэтлин сделала все эти вещи собственными руками, работала над ними терпеливо, с большой любовью, они были для нее гарантом ее благополучия и не предназначались для афиширования.

Все девушки в округе завидовали Кэтлин, ее везению и счастью, так как Фергюс был очень пригожим молодым человеком, а его бизнес процветал. Он мог себе позволить больше виски, мог откалывать куда более скабрезные шутки и даже петь «Когда шелестит зеленая листва», а его пение тихой ночью было слышно гораздо дальше, чем голос любого другого молодого человека из круга их знакомств.

В общем, черноволосая Кэтлин была счастлива, она с удовольствием склонялась над своей ручной работой, щечки ее горели румянцем, она улыбалась, но, увы, даже и не подозревала, что коварный змий уже принялся за свою работу, чтобы вползти в ее Эдем.

* * *
Однажды Кэтлин сидела возле окна, наполовину закрытого разросшейся ползучей жимолостью, как вдруг увидала своего Фергюса, который шел по улице с каким-то человеком, с насупленными бровями, бегающими глазками и вихляющей змеиной походкой, в общем, с подозрительно выглядевшей личностью.

У нее оборвалось сердце, и она стала испытывать какие-то странные предчувствия, когда признала в компаньоне Фергюса пользующегося дурной репутацией члена Ассоциации молодых христиан Хаустона. С этого момента душевный покой Кэтлин был нарушен. Когда вечером к ней, как обычно, пришел Фергюс, то он был каким-то рассеянным, не таким, как всегда. Рука его дрожала, принимая от нее кружку с ячменным напитком, а когда он запел:

Пусть охотник ухаживает за гончими,
А фермер — за землей… —

эту печальную, исполненную щемящей меланхолии песенку, которую ирландцы всегда поют, когда на душе у них особенно радостно, голос его стал таким жалостливым, таким печальным.

Но Кэтлин была девушкой мудрой и не стала его бранить. Наоборот, она старалась быть веселой и обаятельной, хотя от такой резкой перемены в ее Фергюсе у нее было тяжело на сердце. И снова, на следующий день и на следующий она видела его точно таким же. Она во всем винила этого искусителя с насупленными бровями, это он заставил ее жениха так резко измениться.

С каждым днем Фергюс все больше мрачнел и бледнел. Его прежде веселое, улыбчивое лицо становилось угрюмым и задумчивым. Он стал редко разговаривать с кем-либо, а когда мистер О'Мэллиз налил ему большой пивной бокал из новой бочки, доставленной с завода, он вдруг так печально и скорбно вздохнул, что пена слетела с кружки до середины комнаты.

— Кэтлин, — спросил ее однажды отец, — что происходит с этим длинноногим Фергюсом? Он выглядит так, словно переступает через собственную могилу.

— Ах, папочка, — сказала Кэтлин, заливаясь слезами, — я сама не знаю, право. Он ходит словно в воду опущенный.

Давайте пойдем следом за Фергюсом и этим зловещим человеком и посмотрим, какие злые чары он навел на нашего героя.

* * *

Уильям К. Микс был членом пресловутой Ассоциации молодых христиан. Его родители были честными, пользующимися хорошей репутацией гражданами Хаустона, они всегда старались заложить в своем чаде наилучшие принципы воспитания и сделать его добропорядочным и полезным жителем города. Когда ему исполнилось восемнадцать, он на улице вечером встретился с каким-то человеком, который уговорил его посетить штаб-квартиру ассоциации.

После обряда омовения и исполнения религиозных гимнов Уильяма за партией в шахматы стал обрабатывать какой-то говорливый молодой «златоуст», после чего Микс, выбросив к чертям собачьим свою обычную сдержанность и даже не вспоминая теперь ни о матери, ни об отце, ни о своем доме, погрузился в кресло и проводил все свое время за чтением передовиц религиозных газет.

После этого его развитие в этом направлении пошло куда быстрее. Он отрастил бакенбарды, стал носить белые галстуки и вскоре настолько успешно перенял все соблазнительные привычки своих новых компаньонов, что ни один благотворительный бал в ассоциации с мороженым и земляничным вареньем или вечер песни не обходился без присутствия мистера Микса. Он стал, что называется, «зазывалой», и теперь многие молодые люди, которые бесцельно слонялись по улицам Хаустона, часто вспоминали этого хитрого, лукавого, мягкого, медоточивого Уильяма Микса с насупленными бровями, который, обращаясь к ним в соблазнительном тоне, уговаривал их посетить ярко освещенные комнаты штаб-квартиры Ассоциации молодых христиан.

Уильям Микс уже давно приметил Фергюса О'Холлиана. Его невинность, искренняя прямота делали молодого ирландца легкой добычей.

Однажды Микс вошел в бакалейную лавку Фергюса, что-то у него купил и в разговоре пригласил посетить их штаб-квартиру.

— Ладно, — согласился Фергюс, — я пойду туда с вами, так как торговля — довольно скучное занятие. Может, разопьем бутылочку виски, скоротаем время?

— Нет, — отказался Уильям с хитрой улыбочкой на губах. — У нас там полно выпивки.

Они перешли через улицу, вот тогда-то и увидала их вместе Кэтлин, тогда-то и начались сгущаться облака над счастливой жизнью молодой пары.

Уильям привел Фергюса к двери на крыльце, ведущей в общий зал, там он оглянулся по сторонам, желая удостовериться, что никто за ними не следит, и только после этого они вошли в зал и поднялись по лестнице.

— И чем же ваши парни там наверху занимаются? — спросил Фергюс, с удивлением оглядывая зал.

— Мы читаем, поем и молимся, — объяснил Уильям. — Ну, входите же, мистер О'Холлиан, я вам кое-что покажу.

Уильям подошел к большому охладителю воды в углу, налил до краев стакан ледяной воды и с холодной, жесткой улыбкой на извивающихся тонких губах протянул его Фергюсу.

Ах, маленькая Кэтлин! В своем благоухающем розами коттедже тебе придется пролить немало слез в ожидании своего суженого. Ах, если бы только любовь была вездесущей, то она бы выбила из рук ее возлюбленного этот сверкающий стакан с ледяной водой и швырнула бы его на пол, не позволив к нему прикоснуться его губам!

Фергюс взял стакан и долго изучал его прозрачное содержимое. Потом, словно по чьей-то подсказке, выпил всю воду до последней капли. Когда он ее пил, Уильям Микс, с дьявольским выражением на лице одержанного триумфа, только довольно потирал свои холодные влажные руки, испытывая в душе настоящий восторг.

— Что это такое? — спросил Фергюс. — Что это за холодная, освежающая жидкость, которая разливается внутри моего нагретого тела такой возбуждающей свежестью? Что это за нектар, лишенный вкуса, цвета, но такой свежий, словно утренний воздух, который утоляет жажду, но не возбуждает чувств? Скажите, мистер Микс, ее можно найти повсюду?

— Это простая вода, — не задумываясь объяснил Уильям, — ее полно повсюду.

— Я часто ходил под парусом по реке, — сказал Фергюс, — часто мою руки дома под краном, но никогда прежде не видел такой воды.

Фергюс осушал один стакан за другим из охладителя, и наконец Уильяму пришлось его силой оттаскивать от него, чтобы выпроводить из зала.

Они расстались у выходной двери, Фергюс возвращался домой по улице словно в каком-то счастливом сне, время от времени чуть слышно повторяя про себя: «Вода! Вода!» Уильям Микс смотрел ему вслед с удовлетворенной дьявольской улыбкой на смуглом лице.

* * *

Вечером, когда Фергюс, закрыв свою лавку, собирался домой, он вдруг почувствовал непреодолимый приступ жажды. Он уже так пристрастился к этой чудесной ледяной жидкости, что стал ее безвольным рабом. Фергюс вошел в небольшой салун на углу, куда он обычно заходил, чтобы пропустить стаканчик. Бармен, схватив рюмку, потянулся за спрятанной под прилавком бутылкой.

— Не нужно, — сказал Фергюс, — не торопитесь. Принесите мне, пожалуйста, стакан воды.

— Вы должны мне доллар пять центов, — недовольно сказал бармен. — Прошу вас, мистер Холлиан, заплатите немедленно, покуда я не рассердился от необходимости постоянно вам об этом напоминать, сделайте одолжение.

Фергюс бросил деньги на стойку и, с трудом преодолевая себя, вышел из салуна.

В этот вечер он не пошел к Кэтлин, больно плохо себя чувствовал. Он брел наобум, жажда его донимала, причиняя боль, когда он вдруг увидел, как из вагона-ледника вывалился большой кусок льда с кокосовый орех. Он, схватив его двумя руками и спрятавшись за кучей досок, стал жадно лизать его. Глаза у него налились кровью, руки сильно дрожали.

После этого случая он стал держать кувшин с водой под прилавком в своей лавке, и, когда никто из посетителей на него не смотрел, он нагибался, подносил кувшин ко рту и жадно пил эту проклятую жидкость. Она, булькая, лилась по его распаленной глотке, а облик черноглазой Кэтлин мерк перед его взором.


Вечером должно было состояться венчание Кэтлин с Фергюсом. Гостиная в ее коттедже была ярко освещена, розы и веточки вечнозеленых деревьев украшали все стены. Кейптаунский жасмин наполнял всю комнату своим дивным запахом, а букетики белых лилий свешивались с рам картин и спинок стульев. Брачная церемония должна была начаться в девять вечера, к семи уже стали собираться гости. Дразнящие запахи вкусных угощений, которые стряпала на кухне миссис О'Мэллиз, казалось, разносились по всей округе.

В гостиной, на столике, похожем на козлы, украшенном фиалками и зелеными веточками, стоял бочонок с виски, а вокруг него были расставлены несколько очень красивых импортных стаканчиков с подобающим для такого важного случая, как свадьба, ярким блеском на выпуклых бочках.

С сердца Кэтлин спадала тяжесть по мере приближения заветного часа. «Когда Фергюс станет моим, — говорила она себе, — я буду так его любить, буду такой миленькой, такой хорошенькой для него, что он навсегда позабудет о своей мрачной меланхолии. Если это не поможет, я выцарапаю ему глаза».

Минуты мучительно тянулись, и в половине восьмого Кэтлин, вся покраснев от робости, словно Лорелея, которая очаровывала мужские сердца, готовые от радости вырваться из груди там, на сиреневых высотах Рейна, заняла свое место у бочонка и стала наливать стаканчик за стаканчиком гостям этой вязкой жидкости, по цвету нисколько не уступавшей цвету ее раскрасневшегося лица.

В четверть девятого Фергюса еще не было, все руки, принимавшие стаканчики, уже заметно дрожали от беспокойства.

Без десяти минут девять мистер О'Мэллиз принес в гостиную обрез. Кэтлин расплакалась. Где же этот несносный Фергюс О'Холлиан?

* * *

В ярко освещенных залах Ассоциации молодых христиан собралась группа весело настроенных молодых людей.

Большинству наших граждан фактически ничего не известно о том, что происходит в подобных учреждениях. Полиция, конечно, знает о существовании таких мест для отдыха, но система городского управления такова, что запрещает стражам порядка входить в такие заведения, и они там появляются крайне редко.

Два человека играли в шахматы, лихорадочно преследуя короля своего противника, и глядели на расчерченную квадратиками доску с такой поглощенностью, которую часто замечают у людей такого типа. Кто-то играл на гитаре, из угла доносились грубые приступы хохота — это какой-то человек читал остинский «Стейтсмен».

За маленьким столиком в дальнем конце комнаты сидели О'Холлиан и Уильям Микс. Перед ними на подносе стояли два больших стакана воды. Уильям Микс говорил тихим, вкрадчивым голоском, а Фергюс самозабвенно слушал его с безумным выражением в глазах.

— Трезвость, — поучительно говорил Уильям, пытаясь задержать свои бегающие глазки на открытом и простом лице Фергюса, — трезвость — одна из главных человеческих добродетелей. Для чего человеку развращаться, разрушать алкоголем мозг, заглушать голос своей совести и самому себе ковать цепь, чтобы скрутить ею свои самые лучшие надежды и порывы? Будем же людьми, будем вести умеренную, трезвую, чистую жизнь. Поверьте мне, мистер О'Холлиан, так будет гораздо лучше.

Рука Фергюса тут же потянулась к стакану, и холодная вода потекла по его горлу.

— Еще, — выдохнув, сказал он, и его глаза лихорадочно заблестели.

Проходивший мимо какой-то член ассоциации положил руку на плечо Фергюса.

— Старик, — сказал он шепотом, — ребята знают, что тебе это очень нравится, но не стоит все же заходить слишком далеко. Для чего нам рыть еще один артезианский колодец, скажи на милость?

Уильям бросил недовольный взгляд на молодого человека, и тот отошел от их столика.

Когда четверо стали исполнять песню «Приди к нам, источник!», Фергюс, забыв обо всех ассоциациях и своих лучших намерениях, тут же присоединился к квартету со своим сильным, звучным тенором, и на лице Микса появилось выражение дьявольского удовлетворения.

А в эту минуту Кэтлин рыдала в объятиях матери. Мистер О'Мэллиз загонял пыж в патрон своего обреза, а вкусный свадебный ужин стыл на красивом банкетном столе.

Вдруг духовой оркестр на улице заиграл любимую мелодию Кэтлин. Она привела Фергюса в чувство. Он, вскочив на ноги, опрокинул стол вместе с сидевшим за ним Миксом. Тот ловко вскочил с пола, помчался к охладителю, налил стакан ледяной воды и сунул его в руки Фергюсу. Но тот швырнул стакан на пол и как ошпаренный побежал к двери. Там его встретил ученый секретарь ассоциации с шлангом в руках. Он направил тугую струю прямо в лицо Фергюсу.

Фергюс, крепко сжав челюсти, уложил секретаря отдохнуть на пол, оставив у того на подбородке свою отметину, и стремительно выбежал из дома на улицу.

Когда часы начали бить девять, мистер О'Мэллиз загнал в свой обрез два патрона, один еще зажал в руке и стал выискивать среди гостей своего будущего зятя. Дверь резко распахнулась, и в комнату вбежал Фергюс. Кэтлин радостно бросилась ему навстречу, но он ее грубо оттолкнул.

— Прежде нужно исполнить одну обязанность, — сказал он.

Опустившись на колени перед бочонком с виски, он нашарил губами краник и повернул ручку…

Пойте же птицы в зеленых садах, распевайте свои душевные песенки, но им никак не сравниться с теми мелодиями, которые сейчас звенели в сердце маленькой довольной Кэтлин.

Когда наконец Фергюс оторвался от крана бочонка, то он стал точно таким Фергюсом, как прежде. Он крепко прижал невесту к груди, а довольный мистер О'Мэллиз пальнул из обоих своих стволов в потолок. Фергюс был спасен.

* * *
Вы читали тексты рассказов О. Генри (O. Henry), писателя, известного своими юмористическими рассказами с элементами лирики и интересными поворотами сюжета. За свою творческую жизнь он написал около 300 новелл, рассказов с юмором, иронией и сатирой, не считая совсем коротких произведений. В нашей коллекции собраны абсолютно все рассказы О.Генри (по два - три текста на каждой странице), которые вы всегда можете прочесть онлайн и лишний раз удивиться таланту остроумного писателя и улыбнуться над его героями.
Читайте подборки короткой прозы из полного собрания сочинений О.Генри, классика мировой литературы, одного из лучших авторов в жанре юмористической короткой прозы.

......................
© Copyright: О. ГЕНРИ