А.Аверченко: Материнство: Профессионал: рассказы 

 
 читайте Аркадия Аверченко тексты - из сборника "Чудеса в решете" (1918)
 
Материнство

В 4 года.

Две крохотных девочки сидят на подоконнике, обратившись лицами друг к другу, и шепчутся.

- Твоя кукла не растет?

- Нет… Уж чего, кажется, я ни делала.

- Я тоже. Маленькая все, как и была. Уж я ее и водой потихоньку поливала и за ноги тянула - никаких гвоздей!

- Каких гвоздей?

- Никаких. Это дядя Гриша так говорит: пусто - и никаких гвоздей!..

Серафима, сидящая слева, угнетенно вздыхает:

- А живые дети растут.

- Весело! Сегодня дите два аршина, завтра сто - весело!

- Когда выйду замуж, будут у меня детишки - одна возня с ними.

- Симочка, - шепчет другая, глядя вдаль широко раскрытыми глазами. - А сколько их будет?

- Пять. У одного будут черненькие глазки, a у другого зелененькие.

- А у меня будет много-много дитев!

- Ну, не надо, чтобы у тебя много! Лучше у меня много.

- Нет, у меня! У одного будут розовые глазки, у другого желтенькие, у другого беленькие, у другого красненькие.

Зависть гложет сердце Симочки:

- А я тебя ударю!

Дергает свою многодетную подругу за волосы. Плач. Святое материнство!

В 12 лет.

- Федор Николаич! Вы уже во втором классе? Поздравляю.

- Да, Симочка. Вы говорили, что когда я чего-нибудь достигну, вы… этого… женитесь на мне. Вот… я… достиг…

- Поцелуйте мне… руку… Федор Николаич.

- Симочка! я никогда не унижался с женщинами до этого, но вам извольте - я целую руку! Мне для вас ничего не жалко.

- Раз вы поцеловали, нам нужно пожениться. Как вы смотрите на детей?

- Если не ревут - отчего же.

- Слушайте, Федор Николаич… Я хочу так: чтобы у нас было двое детей. Один у меня от вас, a другой у вас от меня.

- Я бы, собственно, трех хотел.

- А третий от кого же?

- Третий? Ну, пусть будет наш общий.

- Одену я их так: мальчика в черный бархатный костюмчик, на девочке розовое, с голубым бантом.

- Наши дети будут счастливые.

- В сорочках родятся.

- И лучше. Пока маленькие - пусть в сорочках и бегают. Дешевле.

- Какой вы практик. А мне все равно. Лишь бы дети. Святое материнство!

В 18 лет.

Разговор с подругой:

- Симочка! Когда ты выйдешь замуж - у тебя будут дети?

- Конечно! Двое. Мальчик - инженер с темными усиками, матовая бледность, не курит, медленные благородные движения; девочка - известная артистка. Чтобы так играла, что все будут спрашивать: "Господи, да кто же ее мать? Ради Бога, покажите нам ее мать". Потом я ее выдам замуж… За художника: бледное матовое лицо, темные усики, медленные благородные движения, и чтобы не курил. Святое материнство!

В 22 года.

- Я, конечно, Сережа против детей ничего не имею, но теперь… когда ты получаешь сто сорок да сестре посылаешь ежемесячно двадцать восемь… Это безумие.

- Но, Симочка…

- Это безумно! понимаешь ты? До безумия это безумно. Постарайся упрочить свое положение и тогда…

Святое материнство!

В 30 лет.

- Сережа! Мне еще 27 лет, и у меня фигура, как у девушки… Подумай, что будет, если появится ребенок? Ты не знаешь, как дети портят фигуру…

- Странно… Раньше ты говорила, что не хочешь плодить нищих. Теперь, когда я богат…

- Сережа! Я для тебя же не хочу быть противной! Мне двадцать седьмой год, и я… Сережа! Одним словом - время еще не ушло!

Святое материнство!

В 48 лет

- Доктор! Помогите мне - я хочу иметь ребенка!!! Понимаете? Безумно хочу.

- Сударыня. В этом может помочь только муж и Бог. Сколько вам лет?

- Вам я скажу правду - 46. Как вы думаете: в этом возрасте может что-нибудь родиться?

- Может!

- Доктор! Вы меня воскрешаете.

- У вас может, сударыня, родиться чудесная, здоровенькая, крепкая… внучка!..

Профессионал

На скачках или в театре - это не важно - бритый брюнет спросил бородатого блондина:

- Видишь вот этого молодого человека с темными усиками, в пенсне?

- Вижу.

- Это Мушуаров.

- Ну?

- Мушуаров.

Лошадь ли пробежала мимо, или любимая актриса вышла на сцену - не важно, но что-то, одним словом, отвлекло внимание друзей, и разговор о Мушуарове прекратился.

И только возвращаясь со скачек или из театра - это не важно - бородатый блондин спросил бритого брюнета:

- Постой… Зачем ты мне давеча показал этого Мушуарова?

- А как же! Замечательный человек.

- А я его нашел личностью совершенно незначительной. Что ж он, сыворотку против чумы открыл, что-ли?

- Еще забавнее. Пользуется безмерным, потрясающим успехом у женщин!

- Действительно. При такой тусклой наружности - это замечательно.

- Непостижимо.

- Загадочно.

- Таинственно.

- И ты не знаешь тайны этого безумного успеха?

- Совершенно недоумеваю.

А у Мушуарова, действительно, была своя тайна. Скушав за своим одиноким столом суп, котлеты и клюквенный кисель, Мушуаров с зубочисткой в левом углу рта, поднимается с места и - сытый, отяжелевший - лениво бредет в кабинет; усаживается удобнее в кожаное кресло, поднимает голову, будто что-то вспоминая (очевидно, номер одного из многих телефонов) и, наконец, нажав кнопку, цедит сквозь торчащую в зубах зубочистку:

- Центральная? Дайте, барышня, 770 - 17. Благодарю вас.

- Кто говорит? - доносится издалека свежий женский голос.

- Вы, Екатерина Николаевна? Здравствуйте, Екатерина Николаевна. Здравствуйте…

Странно: в голосе его звучит самая неподдельная хватающая за душу печаль.

- Мушуаров? Здравствуйте. Что скажете?

- Что скажу? Скажу, что вы должны быть нынче вечером у меня. Слышите? Я так хочу.

- Послушайте… Опять за старое? Ведь я вам уже сказала, что не люблю вас, и, право, удивляюсь…

- Екатерина Николаевна, - тихо, с какой-то странной сдержанностью отчеканивает Мушуаров. - Конечно, всякий волен поступать, как ему заблагорассудится, и я даже смотрю на это дело так: всякий имеет право умертвить другого человека, если, конечно, душа его молчит и ему не страшно принять кровавый грех на эту душу…

- Кто кого умерщвляет? Что вы такое говорите?

- Слово "умерщвляет" я употребил в фигуральном смысле, но это почти так…

Он делает долгую паузу. Эта пауза леденит сердце Екатерины Николаевны. Ей кажется, что Мушуаров в этот момент подпер голову рукой и погрузился в мрачные мысли.

Однако, пауза делового Мушуарова не пропадает даром: он успевает взглянуть на часы, поправить отстегнувшийся брелок и бросает в корзину для бумаг какой-то скомканный конверт, неряшливо белевший на ковре.

- Да… Итак - прощайте, Екатерина Николаевна… Довольно. Я решил вам сказать об этом потому, что думаю - вам так будет легче.

- О чем сказать? Я вас не понимаю.

- Не понимаете? - криво усмехается в трубку Мушуаров. - Вы меня всю жизнь не понимали… А сейчас у меня к вам одна просьба: ради Бога, не ходите ко мне на панихиды, не провожайте меня на кладбище - терпеть не могу всей этой пошлятины.

- Мушуаров!!! - тонкой струной болезненно звенит голос невидимой Екатерины Николаевны. - С ума вы сошли? Что вы такое говорите!!

- Екатерина Николаевна, - горько смеется Мушуаров, - телефон многие ругают, но вот вам одно из его преимуществ: вы со мной говорите, слышите сейчас мой голос, но удержать меня от того, что я задумал, изменить мое решение - вы не можете! Когда вы повесите трубку, то через пять минут…

Голос его срывается от волнения; он вынимает из жилетного кармана часы, хлопает крышкой раза два у самой телефонной трубки и, закусив губы, говорит со стоном:

- Слышите вы это щелканье курка? Мой маузер чует кровь и щелкает зубами, как голодный волк перед кровавым пиром!..

- Мушуаров, милый… Ради Бога, одну минутку, - доносится издалека торопливый, испуганный голос. - Подождите, не вешайте трубку… Дайте мне честное слово, что вы не повесите трубку, пока меня не выслушаете…

- Хорошо, - соглашается Мушуаров. - Ради того чувства, которое теперь уносит меня в неведомый мир, я выслушаю вас.

- Мушуаров, голубчик! Подумайте только, - что вы хотите сделать?.. Жизнь так прекрасна…

- Без вас? Ха-ха-ха! Вы меня смешите, Екатерина Николаевна. Нет, уж - что там и говорить…

- Мушуаров! Еще одну минутку… Вы ради меня не должны делать это с собою! Подумайте, какой вы готовите мне ужас, какая предстоит мне страшная жизнь… Жить с сознанием, что на твоей совести смерть человека… Пожалейте меня, Мушуаров!

- О Екатерина Николаевна! К чему такие громкие слова? Через две-три недели ваши терзания утихнут, a через год-два вы и думать позабудете, что где-то, когда-то жил такой серый, незаметный человечек Мушуаров, который умер потому, что любил. Что я вам такое? Кустик при дороге, мимо которого проходит путник по своим делам; смял путник своей ногой этот кустик и даже не заметил своего поступка…

- Мушуаров! Вы не сделаете этого.

Горько смеется Мушуаров.

- Ну, не будем об этом говорить, Екатерина Николаевна. Довольно. У меня лежат две ваши книги. Мои родственники потом, конечно, не откажутся выдать их вам… Что еще? Да! Я вам проиграл на пари цветы, не успел послать - извините меня… Прощайте, Екатерина Николаевна… Не поминайте лих…

- Постойте!!! Мушуаров!!! Ах, как вы меня мучаете…

- А вы думаете, мне легко?

- Одну минутку!!! Чего вы от меня хотите?

- Я? От вас? Бог с вами. Ничего я от вас не хочу. Да-а… А, в сущности, какое это странное чувство… Через пять-шесть минут…

- Постойте!!! Ведь вы просили, чтобы я к вам…приехала?

- Екатерина Николаевна! Не будем говорить о том, что невозможно!

- Ну… a если бы, я… приехала?..

- К чему? Приедете, чтобы сказать, что вы ко мне равнодушны? Нет, зачем же. Я насиловать вашу волю не хочу. Я не такой. Итак - прощ…

- Одну минутку, сумасшедший!!! Ну, a если мне просто хочется вас видеть - можно к вам приехать?

- Что ж… приезжайте.

- И вы даете мне слово, что до моего приезда… вы… не выкинете никакого… безумства…

- Ха! Ха! Вы хотите сделать осужденному маленькую отсрочку? Что-ж… спасибо за милосердие.

- Мушуаров, Мушуаров… Что вы со мной делаете!..

Пауза.

- Мушуаров… Через час я буду у вас.

- Дворянская, второй дом от угла, парадная дверь, третий этаж, дверь налево. Я сам вам открою.

Где-то далеко от Дворянской (второй дом от угла) мечется сердобольная женская душа; как подстреленная охотником птица, мечется женщина, натыкаясь на стулья и двери, в поисках шляпы, кофточки, боа… Нужно торопиться, потому что Бог знает, что может произойти от ее промедления на Дворянской, второй дом от угла. А на Дворянской происходить вот что:

- Марья! - кричит Мушуаров, поднимаясь с кресла. - Приготовь самовар, купи конфект, тех, знаешь, что я давеча говорил, да груш купи, что-ли… яблок. А сама потом проваливай, куда хочешь.

- "Проваливай", - ворчит, на кухне обиженная Марья. - Сам бы ты лучше провалился. И ведь поди ж ты, - мозгляк, кажется, такой, что и глядеть не на что. А баба к нему прямо стеной идет. Слово он такое знает, что ли, али что?..

У Мушуарова впереди еще час. Делать нечего, a настроение хорошее. Надо дать исход живым силам, буйно бродящим внутри.

- Марья-а-а!

- Чего кричите? Тут я.

- Дай мне рубашку.

- Уходить думаете?

- Не твое дело. Постой… Какую же ты мне рубашку даешь… ночную? Дура! мне нужно с твердыми манжетами.

- Вот извольте. Чистенькая.

- Бестолочь! Ты мне грязную дай. Которую я давеча надевал.

- Эва! Да ведь она грязная.

- Ой! Что это за женщина! Она меня в могилу сведет. Если ты так глупа, то исполняй мои приказания буквально! Возьми из грязного белья ту сорочку, которую я снял вчера, и принеси мне. Поняла? На одну минуту! Потом унеси. Поняла?

Со вздохом бредет Марья на кухню. Приносит сорочку.

- Где левая манжета? Вот эта? Хорошо, что ты еще в стирку ее не вздумала отдать. Где тут карандашом записано? А, вот! 237–542. А теперь забирай свою дурацкую рубашку и проваливай.

- Центральная? Алло! Дайте, барышня, 237–542. От всего сердца спасибо. Это кто у телефона?.. Горничная? Позови, голубушка, барыню. Скажи, Мушуаров просит. Постой постой… Ты так и скажи: "просит, дескать, к телефону господин Мушуаров, и что они, мол, будто не в себе. Будто, мол, что-то случилось". Поняла?

Ждет Мушуаров. Берет из вазочки остро-отточенный карандаш, начинает рисовать человека с неуверенным профилем и глазом, похожим на французскую булку.

- Алло! - слышит он. - Что такое случилось Мушуаров? Чем вы так взволнованы?

- Ничего особенного, - говорит Мушуаров, часто и тяжело дыша, - Ничего, ничего… Только я хотел спросить: нет ли у вас случайно револьвера?

- Револьвера? Нет, не имеется. А вам на что?

- Да так, знаете. Воры, может быть, залезут, так я… в них… Впрочем, лучше не расспрашивайте, нет! Не нужно ничего у меня спрашивать…

- Успокойтесь, я не любопытна. Это все, что вы хотели у меня спросить? Ну, всяких вам благ.

- Постойте, Вера Петровна… Я у вас еще что-то хотел спросить…

- Ну?

- У вас случайно нет опиума? Или кусочка цианистого кали?

- Тоже для воров? Послушайте, Мушуаров… Ведь это же не крысы, которых можно травить мышьяком. Подумайте, вам нужно сначала поймать вора, потом связать его, потом всунуть ему в рот цианистый кали - сколько возни!..

Из трубки вылетает целый сноп серебристого смеха. Мушуаров болезненно морщится.

- К чему вы… так? Не хорошо смеяться над человеком, который…

Он делает паузу, отпивая из стакана чай и снова взглянув на часы. Издалека спрашивают:

- Который… что?

- Которого вы, может быть, больше не увидите.

- В Австралию уезжаете?

- Нет, - глухим голосом отвечает Мушуаров. - Но вы мне вчера сказали, что вы любите другого, и что я для вас нуль. Остальное - поймите.

- Голубчик, Мушуаров… Но что же делать, если это так?!

- Пожалуйста! Пожалуйста! Я ведь ничего и не говорю. Но только… я сам не знаю, почему я к вам позвонил. Мне так хотелось в последний раз услышать ваш голос…

- В пос-лед-ний раз? Эй, ай, вы! Дядя! Да вы не думаете ли из-за меня стреляться?

- Вера Петровна! И вы говорите об этом - таким тоном?

- Извините, если я вас обидела. Ну, давайте поговорим, как следует. Вы хотите из-за меня стреляться?

- Да… Вера… Петровна… К чему эта глупая скучная волынка, называемая жизнью, если вы не хотите быть моей?

- Так если же я вас не люблю. Ну, что же мне делать? Посудите сами!

- Что-ж… Склоняюсь перед судьбой. Значит, так уж у меня на роду написано. Ну… Не поминайте лихом…

- До свидания, милый…

- Послушайте! Вера Петровна… И неужели вам меня ни капельки не жалко?

- Ну, как не жалко. Жалко. Только я думаю, что вы этого не сделаете.

- Вера Петровна… Ровно в 12 часов ночи одним глупцом с пробитым пулей виском станет на нашей нелепой планете меньше.

- Вы это решили категорически?

- Да!

- И ничто не изменит вашего решения?

- Да!

- Печально. В таком случае, прощайте. Все-таки - желаю вам одуматься.

- Нет! Одуматься? Ха-ха! Что Мушуаров решил - это свято! Завтра меня не будет в живых.

Он молчит, судорожно дыша. После некоторой паузы говорить тихо, разделяя слоги:

- Прощайте. Не поминайте лихом…

Склонив голову, ждет ответа.

- Алло! Я говорю - про-щай-те… Не поминайте лих… Вера Петровна! Вы у телефона? Алло! Барышня! Почему вы разединили? Что? Там трубку уже повесили? Не может быть!! Дайте туда звонок. Алло.

- Вера Петровна?..

- Да, это я, Мушуаров? Что вы еще хотели сказать?..

- Нас разъединили.

- Нет, это я сама повесила трубку. Вы что же, еще что-нибудь хотите сказать?

- Да. У меня одна к вам просьба…

- Пожалуйста. Если смогу…

- Одна к вам просьба: не приходите ко мне на панихиду и не провожайте на кладбище… Это такая пошлятина - эти все разговоры, пересуды… Обещаете?

- Обещаю.

- Ну… пр… прощайте. Благослови вас Господь.

- Мерси. Всех благ.

Слышен стук повешенной трубки. Мушуаров долго сидит, ошеломленный. Проводит рукой по лбу.

- Вот дрянь-то! Кто-бы мог ожидать? Шел почти наверное и - на тебе! Ну, и черт с ней. Однако, это плохо, что так вышло. Завтра смеяться еще будет, другим расскажет… Гм!..

Долго ходит по своему кабинету Мушуаров, потирая лоб и бормоча невнятные слова…

Наконец, решительно подходить к столу, придвигает лист толстой почтовой бумаги. Пишет:

"Вера Петровна. Как странно: был я болен и вдруг сразу будто выздоровел, будто прозрел… Я вас любил… Боже ты мой, как я вас любил! Жизнь без вас казалась мне пучиной мрака… Вы мне казались идеальной женщиной, светлым лучом, ангелом доброты и ласки… И, не получив вашей любви, я решил умереть. Мое решение было бесповоротно, и о нем я сказал вам, думая, что так для нас обоих будет легче. Я сказал вам… И на что же я наткнулся - я, уже приговоривший себя к смерти?!! На издевательство, смех, холодное, ледяное равнодушие влюбленной в себя эгоистки… И подумал я: из-за такой женщины - умирать? Из за такого черствого сухаря, не способного на высокий подъем души - лишать себя жизни? Нет! Она не достойна этого! И я решил жить, убив свою любовь и взрастив на ее месте холодное полупрезрительное равнодушие… Нет! Не ради вас Мушуаров расстанется со своей безумной жизнью. Вот о чем я нынче продумал всю ночь, и о чем сейчас, измученный этой бессонной ночью - пишу. Прощайте. Когда-то ваш - Спиридон Мушуаров."

 В передней раздался звонок.

- Пришла? - подумал Мушуаров, заклеивая письмо. - То-то же. Все-таки, как-никак, a процентов шестьдесят на этом деле очищается… 

.................................
© Copyright: Аверченко Аркадий