А.Аверченко: Исповедь, которая облегчает: рассказы 

 
 читайте Аркадия Аверченко тексты - из сборника "Чудеса в решете" (1918)
 
Исповедь, которая облегчает

…После заутрени решили идти разговляться к Крутонову.

Пошли к нему трое: два - веселые, оживленные, Вострозубов и Полянский, - шагали впереди, a сзади брел третий - размягченный торжественной заутреней, задумчивый, какой-то внутренне просветленный.

Фамилию этот третий носил такую: Мохнатых.

Когда пришли к Крутонову, поднялась сразу веселая суета, звон стаканов, стук ножей и вилок…

И опять трое были оживлены, включая и хозяина, a Мохнатых по прежнему поражал своим задумчивым, растроганно-печальным видом.

- Что с тобой такое делается, Мохнатых? - спросил озабоченный Крутонов, разливая в стаканы остатки четвертой бутылки.

- Эх, господа, - со стоном воскликнул Мохнатых, опуская пылающую голову на руки. - Может быть, это единственный день, когда хочется быть чистым, невинным, как агнец, - и что же! Никогда так, как в этот день, ты не чувствуешь себя негодяем и преступником!

- Мохнатых, что ты! Неужели, ты совершил преступление? - удивились приятели.

- Да, господа! Да, друзья мои, - простонал Мохнатых, являя на своем лице все признаки плачущего человека. - Как тяжело сознавать себя отбросом общества, преступником…

Хозяин разлил по стаканам остатки пятой бутылки и дружески посоветовал:

- А ты покайся. Гляди, и легче будет.

По тону слов хозяина Крутонова можно было безошибочно предположить, что в этом совете не заключалось ни капли альтруистического желания облегчить душевную тяжесть приятеля Мохнатых. А просто хозяин был снедаем самим земным, низшего порядка любопытством: что это за преступления, которые совершил Мохнатых?

Разлил остатки шестой бутылки и еще раз посоветовал:

- В самом деле, покайся, Мохнатых. Может мы тебя и облегчим как-нибудь.

- Конечно, облегчим, - пообещали Вострозубов и Полянский.

- Дорогие вы мои, - вдруг вскричал в необыкновенном экстазе Мохнатых, поднимаясь с места. - Родные вы мои. Недостоин аз, многогрешный, сидеть среди вас, чистых, светлых и вкушать из одной и той же бутылки пресветлое сие питие. Грешник я есмь, дондеже не…

- Ты лучше по-русски говори, - посоветовал Полянский.

- И по-русски скажу, - закричал в самозабвении Мохнатых: - И по французски, и по итальянски скажу - на всех языках скажу! Преступник я, господа, и мытарь! Знаете ли вы, что я сделал? Я нашему директору Топазову японские марки дарил. Чилийские, аргентинские, капские марки я ему дарил, родные вы мои…

Крутонов и Вострозубов удивленно переглянулись…

- Зачем же ты это делал, чудак?

- Чтоб подлизаться, господа, чтобы подлизаться. Пронюхал я, что собирает он марки, - хотя, и скрывал это тщательно старик! Пронюхал. А так как у него очищается место второго секретаря, то я и тово… Стал ему потаскивать редкие марочки. Подлизаюсь, думаю, a он меня и назначить секретарем!

- Грех это, Мохнатых, - задумчиво опустив голову, сказал хозяин Крутонов. - Мы все работаем, служим честно, a ты - накося! С марочками подъехал. Что ж у него марочек-то… полная уже коллекция?

- В том-то и дело, что не полная! Нужно еще достать болгарскую выпуска семидесятого года и какую-то египетскую с обелиском. Тогда, говорить, с секретарством что-нибудь и выгорит.

- И не стыдно тебе? - тихо прошептал Крутонов. - Гнусно все это и противно. Марки-то эти можно где-нибудь достать?

- Говорят, есть такой собиратель, Илья Харитоныч Тпрундин, - у которого все, что угодно есть. Разыщу его и достану.

- Омерзительно, - пожевал губами Крутонов. - Семидесятого года болгарская-то?

- Семидесятого. Горько мне, братцы.

- Ну, что ж, - пожал плечами Вострозубов. - Ты нам признался, и это тебя облегчило. Если больше никаких грехов нет…

- Нету грехов? У меня-то? - застонал Мохнатых. - А банковская операция с купцом Троеносовым - это что? Это святое дело, по-вашему?

- Постой, - тихо сказал Вострозубов, беря Мохнатых под руку и отводя его в сторону. - Ты им этого не говори; они не поймут. А я пойму. Вот - выпей и расскажи.

- И расскажу! Все расскажу!! Ничего не потаю. Пьянствовали мы недавно с купцом Троеносовым. Он и давай хвастаться своей чековой книжкой. "Видал, говорит, книжку? Махонькая, кажется? Корова языком слизнет - и нет ее!! А большая, говорит, в ней сила. Тут я, говорит, проставлю цифру, тут фамилию - и на тебе, получайте. Хоть десять тысяч, хоть двадцать тысяч!" Хвастался этак-то, хвастался, да и заснул. А я возьми с досады, да и выдери один листочек…

- Мохнатых?! - с негодованием вскричал Вострозубов. - Неужели…

И снова громко застонал Мохнатых.

- Да! Да! Каюсь ради великого праздника! Три тысячи вывел я на листочке, подписал "И. Троеносов" - благо он как курица пишет - и в ту же неделю получил. Тошно мне, братцы, ой, как тошно!!

- Куда же ты их девал, несчастный?

- А я пошел в другой банк да на текущий счет все три тысячи и положил. Вот и чековая книжечка, в роде Троеносовской.

- Какая грязь! Покажи… Книжечку.

- Вот видишь… Тут сумма и число ставится, тут фамилия…

- Неужели, ни на одну минуту, Мохнатых, совесть не схватила тебя за сердце, не ужаснулся ты?… А фамилия получателя разве тут не ставится?

- Ни-ни! На предъявителя. Понимаешь, как удобно. Предъявил ты чек, и расписок никаких с тебя не берут - пожалуйста! Получил из кассы и иди домой.

- Гм!.. Смешные, ей Богу, эти банкиры. Покажи-ка еще книжечку… Значит, ты сначала выдрал такой листочек, a потом уже подписал купцову фамилию.

- Ну, конечно! Ох, тошнехонько мне, братцы!.

- Выпей, преступная твоя душа. Вон, там твой стакан, на окне… Ну, теперь бери твою книжку. Да спрячь подальше. А то, брат, знаешь, не трудно и влопаться… Так все три тысячи, значит, у тебя и лежат?

- Все лежат, - вскричал кающийся Мохнатых, ударяя себя в грудь. - Ни копеечки не трогал!

- Н-да… Ну, ничего. Бог тебя простит. По крайней мере, теперь ты облегчился…

Полянский уже давно ревниво следил за интимным разговором Мохнатых с Вострозубовым.

Подошел к нему, обнял дружески за талию и шепнул:

- Ну, что, легче теперь? Нету больше грехов?

Тоскливо поглядел на него Мохнатых.

- Нету грехов? Это у меня-то? Да меня за мой последний грех повесить мало! Братцы! Вяжите меня! Плюйте на меня! Я чужую жену соблазнил!

- Какая мерзость! - ахнул Полянский, с презрением глядя на Мохнатых. - Хорошенькая?

- Красавица прямо. Молоденькая, стройная, руки, как атлас и целуется так, что…

- Мохнатых! - сурово вскричал Полянский, - не говори гадостей. И тебе не стыдно? Неужели, ты не подумал о муже, об этом человеке, которого ты так бесчеловечно обокрал?!.

- Жалко мне его было, - виновато пролепетал Мохнатых, опустив грешную голову. - Да что же делать, братцы, если она такая… замечательная…

- Замечательная?! А святость семейного очага?! А устои? Говори, как ее зовут.

- Да зачем тебе это… Удобно ли?

- Говори, развратник! Скажи нам ее имя, чтобы мы молились за нее в сердце своем, молились, чтобы облегчить ея и твой грех… Слышишь? Говори!

- Раба Божия Наталья ее зовут, - тихо прошептал убитый Мохнатых.

- Наталья? Бог тебя накажет за эту Наталью, Мохнатых. А по отчеству?

- Раба Божия Михайловна.

- Михайловна? Какой позор… Не спрашиваю ее фамилии, потому что не хочу срывать покрывала с тайны этой несчастной женщины… Но спрошу только одно: неужели у тебя хватало духу бывать у них дома, глядеть в глаза ее мужу?!

- Нет… Я больше по телефону… Уславливался…

- Еще хуже!! Неужели, раскаяние не глодало тебя?! Неужели, этот номер телефона, ужасный преступный номер - не врезался в твою душу огненными знаками?! Не врезался? Говори: не врезался?

- Врезался, - раскачивая головой, в порыве безысходного горя, прошептал Мохнатых.

- Ты должен забыть его! Слышишь? То, что ты делал - подло! 27–18?

- Что, номер? Нет… Хуже! Больше!

- Еще хуже? Еще больше? Какой же?

- 347-92.

- Ага… Наталья Михайловна… Так-с. Как же ты подошел к ней? Каким подлым образом соблазнил эту несчастную?..

- А я просто узнал, что за ней ухаживал Смелков. Встретил ее да и рассказал, что Смелков всюду хвастается победой над ней. Выдумал. Ничего Смелков даже и не рассказывал… А она возмутилась, прогнала Смелкова… Я и стал тут утешать ее, сочувствовать.

- Трижды подло, - рассеянно заметил Полянский, описывая что-то карандашом на обрывке конверта.

- Все грехи? - спросил Крутонов, разливая в стаканы остатки восьмой бутылки и набивая рот куличом. - Во всем признался?

- Кажется, во всем.

- Ну, вот видишь. Легче теперь?

- Кажется, легче.

- Ну, вот видишь! Говорил я, что мы тебя облегчим… И облегчим!

- Конечно, облегчим, - серьезно и строго подтвердил Вострозубов.

- Камень с души снимем, - пообещал Полянский.

- Все камни снимем! Камня на камне от твоих грехов не останется.

- Я пойду домой, родные, - попросился раскисший Мохнатых. - Спаточки мне хочется.

- Иди, детка. Иди. Бог с тобой. Если еще будут какие грехи - ты нам говори. Мы облегчим…

И умягченный, обласканный, облегченный, пошел Мохнатых домой, с тихой нежностью прислушиваясь к веселому, радостному звону пасхальных колоколов.

.................................
© Copyright: Аверченко Аркадий