Аверченко: Эхо церкви Феличе: рассказы 

 
 читайте Аркадия Аверченко рассказы - из сборника "Чудеса в решете" (1918)
 
Эхо церкви Феличе

Однажды летним вечером мы с приятелем сидели за столиком в саду и, попивая теплое красное вино, глазели на открытую сцену.

Дождь, упорно стучавший по крыше веранды, на которой мы сидели; необозримое снежное поле не занятых никем белых столиков; ряд самых замысловатых "номеров" демонстрировавшихся на открытой сцене; и, наконец, живительное теплое бордосское - все это настраивало нашу беседу на самый глубокомысленный, философический лад.

Прихлебывая вино, мы дружно цеплялись за каждое пустяковое обычное явление окружающей нас жизни и тут же, сблизив носы, принимались его рассматривать самым внимательным образом.

- Откуда берутся акробаты? - спросил мой приятель, поглядывая на человека, который только что уперся рукой в голову своего партнера и немедленно же поднял вверх ногами все свое затянутое в лиловое трико тело. - Ведь просто так, зря, они же акробатами не делаются. Почему, например, ты не акробат или я не акробат?

- Мне акробатом быть нельзя, - резонно возразил я. - Мне рассказы нужно писать. А вот почему ты не акробат - я не знаю.

- Да я и не знаю, - простодушно подтвердил он. - Просто не приходило в голову. Ведь, когда в юности предназначаешь себя к чему нибудь, то акробатическая карьера как-то не приходит в голову.

- А вот им же - пришла в голову?

- Да. Действительно это странно. Так иногда хочется пойти за кулисы к акробату и расспросить его - как это ему вздумалось сделать карьерой - ежевечернее влезание на голову своему ближнему.

Дождь барабанил по крыше веранды, официанты дремали у стен, мы тихо беседовали, a в это время на сцене уже появился "человек-лягушка". Был он в зеленом костюме с желтым лягушечьим брюхом и даже с картонной лягушечьей головой. Прыгал, как лягушка - и, вообще, ничем от обыкновенной лягушки, кроме размера, не отличался.

- Вот возьми - человек-лягушка. Сколько их, таких "человеков - чего нибудь" бродит по свету: человек-страус, человек-змея, человек-рыба, человек-каучук. Спрашивается: как всякий такой человек мог добраться до решения - сделаться человеком-лягушкой? Осенила ли его эта мысль сразу, когда он мирно сидел на берегу тинистого пруда, наблюдая действия просто-лягушек… Или эта мысль постепенно, исподволь росла в нем и крепла.

- Я думаю - сразу. Осенило.

- А, может быть, у него с детства было стремление к лягушечьей жизни и только влияние родителей удерживало его от этого ложного шага. Ну, a потом… Эх, молодость, молодость! Потребуем еще одну, - хорошо?

- Молодость?

- Бутылку. А это кто, в клетчатом пальто с громадными пуговицами, в рыжем парике? Ах, эксцентрик! Заметь, у них уже есть свои освященные временем приемы, традиции и правила. Например - эксцентрик должен быть непременно в рыжем парике. Почему? Бог его знает! Но это хороший клоунский тон. Затем - появляясь на сцене, он никогда не сделает ни одного целесообразного поступка. Все его жесты и шаги должны быть явно бессмысленны, обратно-пропорциональны здравому смыслу. Чем бессмысленнее - тем больший успех. Погляди: ему нужно закурить папиросу… Он берет палочку, трет ее о лысину - палочка зажигается. Он закуривает папиросу, a горящую палочку прячет в карман. Теперь ему нужно погасить папиросу. Как он это делает? Берет сифон содовой воды и пускает струю на тлеющую папиросу. Кто в действительной жизни зажигает спички о голову и гасит папиросу с помощью сифона? Он хочет расстегнуть пальто… Как он это делает? Как другие люди? Нет! Он вынимает из кармана громадные ножницы и отстригает ими пуговицы. Смешно? Ты смеешься? А знаешь, почему люди смеются, глазея на это? Психология их такова: о, Боже, как глуп этот человек, как он неуклюж!.. А вот я не такой, я умнее. Я зажгу спичку о спичечную коробку и расстегну пальто обычным способом. Тут просто звучит замаскированная молитва фарисея; благодарю тебя, Господи, что я не похож на него.

- Бог знает, что ты такое говоришь…

- Да уж верно, брат, верно. Жаль, что над этим никто не задумывается… Ну, вот посмотри: его партнер хочет его брить… Взял ведро с мыльной водой, привязал его салфеткой за горло к стулу, a потом нахлобучил ему ведро с мылом на голову и, бьет, торжествуя победу, по его животу кулаками и ногами. Смешно? Публика смеется… А что если бы привести сюда старушку-мать этого рыжего с ведром на голове; она, вероятно, и не знает, чем занимается её сын, её дитя, которого она укачивала на коленях, тихо целуя розовые пухлые губки, гладя шелковистые волосики, прижимая младенческий теплый животик к своей многолюбящей материнской груди… А теперь по этому животику какой-то зеленощекий парень молотит своими ножищами, a с пухлых губок, измазанных краской, стекает мыльная пена, a шелковистых волосиков нет - вместо них ужасные красные волосища… Каково это матери? Заплачет она и скажет: Павлик мой, Павлик… На то ли я тебя ростила, холила. Дитя мое! Да что же это ты с собою сотворил такое?!..

- Во первых, - категорически заявил я, - ничто не помешает этому рыжему, если он, действительно, встретить свою мать - заняться какой-нибудь другой более полезной деятельностью, a во вторых - ты, кажется, выпил вина больше, чем нужно.

Приятель пожал плечами.

- Во первых, этот парень уже ничем другим заняться не может, a во вторых, я выпил вина не больше, a меньше, чем нужно, - в подтверждение чего могу тебе связно и толково рассказать одну действительную историю, которая подтвердит мое я во первых.

- Пожалуй, - согласился я, - подавай свою историю.

- Эта история, - сказал он торжественно, - подтверждает, что человек, который привык стоять на голове, не может уже стоять на ногах, и человек, который избрал себе профессию лягушки - не может быть ничем другим, кроме лягушки - ни директором банка, ни мануфактурным приказчиком, ни городским деятелем по выборам… Лягушка - останется лягушкой. Ну, вот:

История итальянского слуги Джустино

Как тебе известно, а, может быть, как тебе не известно, я исколесил всю Италию вдоль и поперек. Признаться тебе - я люблю ее, эту грязную, лживую надувательскую Италию. Как-то раз, шатаясь по Флоренции, попал я во Фьезоле - этакое мирное идиллическое местечко, без трамваев, шума и грохота.

Я зашел во дворик маленького ресторанчика, присел к столику и, заказав какую то курицу, закурил сигару.

Вечер теплый, ароматный, настроение у меня прекрасное… Хозяин терся-терся около меня, очевидно, собираясь что-то спросить и не решаясь - однако, на конец, решился и спросил:

- А что, прошу извинения - не нужен ли синьору слуга?

- Слуга? Какой слуга?

- Обыкновенный, итальянский. Синьор, видно, человек богатый, и ему, вероятно, нужно, чтобы кто нибудь ему служил. У меня есть для синьора слуга.

- Да на кой дьявол мне слуга? - удивился я.

- Ну, как же. Разве можно жить без слуги? Всякий барин должен иметь слугу.

Признаться, мне это соображение никогда не приходило в голову.

"- А ведь в самом деле, - подумал я. - Отчего бы мне и не иметь слуги? В Италии я еще проброжу долго, a человек, которому можно взвалить на шею разные мелкие хлопоты и дрязги - очень бы меня облегчил"…

- Ладно, - говорю. - Покажите вашего слугу.

Привели… Парень здоровый, коренастый, с ласковой улыбкой и предобродушным выражением лица.

Потолковали мы пять минут, и в тот же вечер я увез его во Флоренцию. Со следующего дня и началась моя трагедия.

- Джустино! - сказал я утром. - Почему ты не почистил мне ботинок?

- О, синьор! Я не умею чистить ботинок, - заявил он с искренним огорчением.

- Какой же ты слуга, если не умеешь делать такого пустяка! Сегодня же возьми урок у чистильщика сапог. А сейчас свари мне кофе.

- Синьор! Осмелюсь заявить, что я не знаю, как варить кофе.

- Смеешься ты надо мной, что ли?

- О, нет, синьор… не смеюсь… - печально пробормотал он.

- Ну, a телеграмму сдать на почту ты сумеешь? Запаковать чемодан, пришить к пальто пуговицу, побрить меня, приготовить ванну - сумеешь?

И снова прозвучало грустное:

- Нет, синьор, не сумею.

Я скрестил на груди руки.

- А что же ты умеешь, скажи на милость.

- Будьте ко мне, синьор, снисходительны… Я почти ничего не умею.

Во взоре его светилась тоска и искреннее страдание.

- Почти?! Ты говоришь "почти"… Значить, что нибудь ты умеешь делать?

- О, синьор! Да умею - но это к сожалению вам не нужно.

- Да что же это такое?

- О, не расспрашивайте меня… Мне даже неловко сказать…

- Почему? А вдруг это мне понадобится…

- Нет, нет. Клянусь святым Антонием - вам это никогда не понадобится…

- Черт знает что! - подумал я, опасливо на него поглядев, - может быть он до этого был разбойником и резал в горах проезжий народ. Тогда, действительно, он прав, - это мне никогда не понадобится…

Однако, милое простодушное лицо Джустино самым наглядным образом опровергало это предположение.

Я махнул рукой - сам заварил кофе, сдал на почту корреспонденцию и вечером приготовил себе ванну.

На другой день я поехал во Фьезоле и зашел в тот самый ресторанчик, хозяин которого таким подлым образом подсунул мне "слугу".

Я уселся за стол - и снова появился кланяющийся, извивающийся хозяин.

- Эй, вы, - поманил я его пальцем. - Что это за чертова слугу вы мне подсунули, а?

Он приложил руки к сердцу.

- О, синьор! Он прекрасный человек, - добрый, честный и непьющий…

- Да что мне в его честности, когда он палец-о-палец ударить не может. Именно - не может… Не "не хочет", a "не может". Вы говорили - я господин, и мне нужно слугу; a подсунули мне господина, у которого я играю роль слуги, потому что нет такой вещи, которую бы он мог сделать.

- Простите, синьор… Он может кое-что сделать и очень хорошо даже… Но это вам совсем не нужно.

- Что же это такое?

- Да уж я не знаю - говорить ли? Не хочется хорошего парня конфузить.

Я ударил кулаком по столу.

- Да что вы все, черт побери - сговорились, что ли!! Он умалчивает о своей бывшей профессии, вы тоже скрываете… Может быть, он железнодорожный вор или морской пират!!

- Сохрани Боже! Он служил по церковному делу и ничем дурным не занимался.

Криком и угрозами мне удалось вытянуть у хозяина всю историю.

Удивительная история, глупейшая история,

Надо тебе сказать, что вся Италия от больших городов, как Рим, Венеция, Неаполь - до самых маленьких - живет исключительно туристами. Туристы, это та "обрабатывающая"' промышленность, которой кормится вся Италия. Все направлено к уловлению туриста. Их серенады в Венеции, развалины в Риме, грязь и шум Неаполя - все это во славу форестьера во имя его кошелька.

Каждый город, каждый квартал в городе имеет свою достопримечательность, которая за две лиры, за лиру, за мецца-лиру - показывается всякому шалому любопытствующему путешественнику.

В Вероне показывают могилу Джульеты, в со боре св. Марка место, где на коленях стоял Фридрих Барбароса или еще кто-то… История, живопись, скульптура, архитектура - все идет в ход.

Есть в северной Италии городишка - такой маленько такой скверный, что его даже и на картах стыдятся указывать. Даже не городишка, a нечто вроде деревни.

И вот деревушка эта стала чахнуть. От чего может чахнуть итальянская деревушка? От безтуристья.

Есть турист - сыты все; нет туриста - ложись и помирай.

И все население деревушки со скорбью и тоской видело, как каждый день мимо них проносились поезда, битком набитые туристским мясом; останавливались на минуту и, не выкинув ни одного англичанина или немца - мчались дальше.

А на следующей станции половина туристов выползала с поезда и шла осматривать городок, который сумел обзавестись собственной достопримечательностью: церковью, в которой был кто-то убит или замурован, или к стене прикован; показывали и кинжал убийцы, и замурованное место, и цепи - что кому больше нравилось. А может, никого там никого и не убивали - итальянцы большие мастера соврать, в особенности, с корыстной целью.

И вот однажды разнеслась по всей округе чудесная весть: что в той деревушке, о которой я говорил раньше, после перестройки церковного купола, появилось эхо, которое повторяет звук не раз, и не два раза, как это иногда случается, a восемь раз.

Конечно, праздный, бездельный турист валом повалил на эту диковину…

Действительно, слух оправдался; эхо честно аккуратно повторяло каждое слово восемь раз.

И вот "эхо деревни Феличе" совершенно забило "замурованного принца городка Санта-Клара".

Двенадцать лет это продолжалось: двенадцать лет лиры и мецца-лиры лились в карман граждан деревни Феличе… И вот - на тринадцатый год (несчастливый год!) разразился страшный скандал: компания богатейших американцев с целой гирляндой разодетых дам приехала посмотреть "эхо деревни Феличе". И когда эта пышная компания вошла в скромную церковку - эхо было, очевидно, так поражено блеском и роскошью компании, что в ответ на крик одной дамы "Гудбай!" повторило это слово пятнадцать раз…

Самый главный американец сначала изумился, потом возмутился, потом, расхохотался, a затем вся компания, не слушая протестов церковной администрации, бросилась отыскивать эхо… Обнаружили его в замаскированном ширмой уголке на хорах и когда вытащили "эхо", оно оказалось широкоплечим добродушным парнем - короче говоря - моим слугой Джустино.

Две недели вся Италия, прочтя о случае с "эхо Феличе", держалась за животики; потом, конечно, об этом забыли, как забывается все на свете.

Деревушка Феличе впала в прежнее ничтожество, a Джустино - эхо Феличе - за свою неуместную щедрость лишился места, на которое поступил еще мальчишкой - и, как человек, кроме эха ничего не умевший - очутился на мостовой.

Всякому человеку хочется есть… Поэтому Джустино стал искать себе место! Он приходил в какую-нибудь деревенскую церковь и предлагал:

- Возьмите меня на службу…

- А ты что можешь делать?

- Я могу быть эхо. Очень хорошая работа… От 8 до 15 раз.

- Эхо? Не требуется. Мы кормимся плитой, на которой раскаялся однажды Борджия; человек на ней пролежал ночь, a нашим предкам, нам и потомкам нашим - на всю жизнь хватит.

Усталый, брел он дальше.

- Эхо хорошее, церковное! Не нужно-ли? Отчетливое исполнение, чистая работа.

- Нет, не надо.

- Да почему? Турист эхо любит. Взяли бы меня, а?

- Нет, неудобно… То полтораста лет не было эха в церкви, a то вдруг - на тебе - сразу появилось.

- А вы купол перестройте.

- Будем мы из-за тебя купол перестраивать… Иди себе с Богом.

Он бы умер с голода, если бы я его не взял себе в слуги.

* * *
Я долго молчал, размышляя о судьбе несчастного Джустино; потом спросил:

- Что же с ним сталось?

- Промучился я с ним год. Все не хватало духу выгнать. И когда я, взбешенный его манерой варить кофе, в котором было на треть бензину, кричал: "сегодня же забирай свои вещи и проваливай, бездарный негодяй!" - он прятался в соседнюю комнату и оттуда я слышал очень искусное эхо моих слов: "бездарный негодяй… дарный негодяй… и-й негодяй… негодяй… дяяй… яяя…"

Это все, что умел делать несчастный искалеченный своей ненормальной судьбой парень.

- Где же он теперь?

- Выгнал. Что с ним, не знаю. Впрочем, недавно мне в Пизе говорили, что в одной близлежащей деревушке есть церковь, в которой замечательное эхо, - повторяемое восемь раз. Весьма возможно, что мой горемыка-слуга снова попал на свои настоящие рельсы… 

.................................
© Copyright: Аверченко Аркадий