Аверченко: Американец: рассказы 

 
 читайте Аркадия Аверченко рассказы - из сборника "Чудеса в решете" (1918)
 
Американец

В этом месте река делала излучину, такт что получалось нечто в роде полуострова. Выйдя из лесной чащи и увидев вдали блестевшие на солнце куски реки, разорванной силуэтами древесных стволов. Стрекачев перебросил ружье на другое плечо и отер платком пот со лба.

Тут-то он и наткнулся на корявого мужичонку, который, сидя на пне сваленного дерева, весь ушел в чтение какого-то обрывка газеты.

Мужичонка, заслышав шаги, отложил в сторону газету, вздел на лоб громадные очки и, стащив с головы неопределенной формы и вида шляпчонку, поклонился Стрекачеву.

- Драсти.

- Здравствуй, братец. Заблудился я, кажется.

- А вы откуда будете?

- На даче я. В Овсянкине. Оттуда.

- Верстов восемь будет отселева…

Он пытливо взглянул на усталого охотника и спросил:

- Ничего вам не потребуется?

- А что?

- Да, может, что угодно вашей милости, так есть.

- Да ты кто такой?

- Арендатель, - солидно отвечал мужичонка, переступив с ноги на ногу.

- Эту землю арендуешь?

- Так точно.

- Что ж, хлеб тут сеешь, что ли?

- Где уж тут хлеб, ваша милость! И в заводе хлебов не было. Всякой дрянью поросло, - ни тебе дерева настоящия, ни тебе луга настоящие. Бурелом все, валежник, сухостой.

- Да что ж ты тут… грибы собираешь, ягоды?

- Нету тут настоящего гриба. И ягоды тоже, к слову сказать, чорт-ма.

- Вот чудак, - удивился Стрекачев. - Зачем же ты тогда эту землю арендуешь?

- А это, как сказать, ваше благородие, всяка земля человеку на потребу дана и ежели произрастание не происходить, то, как говорится, человек не мытьем, так катаньем должон хлеб свой соблюдать.

Эту невразумительную фразу мужичонка произнес очень внушительно и даже разгладил корявой рукой крайне скудную бороду, напоминавшую своим видом унылое "арендованное" место; ни тебе полосу, ни тебе гладкого места, - один бурелом да сухостой.

- Так с чего ж ты живешь?

- Дачниками кормлюсь.

- Работаешь на них, что ли?

Хитрый смеющийся взгляд мужичонки обшарил лицо охотника, и ухмыльнулся мужичонка лукаво, но добродушно.

- Зачем мне на них работать! Они на меня работают.

- Врешь ты все, дядя, - недовольно пробормотал охотник Стрекачев, вскидывая на плечо ружье и собираясь уходить.

- Нам врать нельзя, возразил мужичонка. - За чем врать! За это тоже не похвалят. Баб обожаете?

- Что?

- Некоторые из нашего полу до удивления баб любят.

- Ну?

- Так вот я, можно сказать, по этой бабьей части.

- Кого?!!

- А это мы вам сейчас скажем - кого…

Мужичонка вынул из-за пазухи серебряные часы, открыл их и, приблизив к глазам, погрузился в задумчивость… Долго что-то соображал.

- Шестаковская барыня, должно, больны нынче, потому уже пять ден, как не показываются, значить, что же сейчас выходит? Так что, я думаю, время сейчас Маслобоевым-дачницам и Огрызкиным; у Маслобоевых-то вам кроме губернанки профиту никакого, потому сама худа, как палка, a дочки опять же такая мелкота, что и внимания не стоющия. А вот Огрызкиной госпожой довольны останетесь. Дама в самой красоте и костюмчик я им через горничную Агашу подсунул такой, что отдай все да и мало. Раньше-то у нея что-то такое надевывалось, что и не разберешь: не то армячек со сборочкой, не то как в пальте оно выходило. А ежели без обтяжки - мои господа очень даже как обижаются. Не антиресно, вишь. А мне что?… Да моя бы воля, так я безо всего, как говорится. Убудет их, что ли? Верно я говорю?

- Чёрт тебя разберет, что ты говоришь, - рассердился охотник.

- Действительно, - согласился мужичонка. - Вам не понятно, как вы с дальних дач, a наши Окромчеделовские меня ни в жисть не забывают. "Еремей, нет ли чего новенького? Еремей, не освежился ли лепретуарчик. Да я на эту, может, хочу глянуть, a на ту не хочу, да куда делась та, да что делает эта?" Одним словом, первый у них я человек.

- У кого?

- А у дачников.

- Вот у тех, что за рекой?

- Зачем у тех? Те ежели бы узнали - такую бы мятку мне задали, что до зеленых веников не забудешь. А я опять же говорю об Окромчеделовских. Тут за этим бугром их штук сто, дач-то. Вот и кормлюсь от них.

- Да чем же ты кормишься, шут гороховый?!

Мужичонка почесал затылок.

- Экой ты непонятный! Как да что… Посадишь барина в яму - ну, значит и живи в свое удовольствие. Смотря, конешно, за что и платят. За Огрызкинскую барыню я, брат, меньше целкового никак не возьму; Шестеренкины девицы тоже - на всякий скус потрафют, - рупь с четвертаком грех взять за этакую видимость али нет? Дрягина госпожа, Семененко, Косогорова, Лякина… Мало ли.

- Ты что же, значить, - сообразил Стрекачев, - купальщиц на своей земле показываешь?

- Во-во. Их, значит, тот берег, a мой, значит, этот. Им убытку никакого, a мне хлеб.

- Вот, каналья, - рассмеялся Стрекачев. - Как же ты дошел до этого?

- Да ведь это, господин, кому какие мозги от Бога дадены… Иду я о прошлом годе к реке рыбку поудить - гляжу, что за оказия! Под одним кустом дачник белеется, под другим кустом дачник белеется. И у всякого бинокль из глаз торчит. Сдурели они, думаю, что ли. Тогда-то я еще о биноклях и не слыхивал. Ну, подхожу, значит к реке по ближе… Эге-ге, вижу. Тут тебе и блюнетки, и брондинки, и толстые, и тонкие, и старые, и малые. Вот оно что! Ну, как значить, я во всю фигуру на берегу объявился - они и подняли визг: "Убирайся, такой-сякой, вон, как смеешь!.." И-и расстрекотались! С той поры я, значить, умом и вошел в соображение.

- Значит, ты специально для этого и землю за арендовал?

- Спецыяльно. Шестьдесят рублей в лето отвалил. Ловко? Да биноклей четыре штуки выправил, да кустов насажал, да ям нарыл - прямо удобство во какое. Сидишь эт-то в прохладе, в яме на скамеечке, слева пива бутылка (от себя держу: не желаете ли? Четвертак всего разговору), слева, значить, пива бутылка, справа папиросы… - живи не хочу!

Охотник Стрекачев постучал ружьем о свесившуюся ветку дерева и как будто вскользь, спросил:

- А хорошо видно?

- Да уж ежели с биноклем, прямо вот - рукой достанешь! И кто только это бинокли выдумал, - памятник бы ему!.. Может, полюбопытствуете?

- Ну, ты скажешь тоже, - ухмыльнулся конфузливо охотник. - А вдруг увидят оттуда?

- Никак это невозможно! Потому так уж у меня пристроено. Будто куст; a за кустом яма, a в яме скамеечка. Чего ж, господин… попробуйте. Всего разговору (он приложил руку щитком и воззрился острым взглядом на противоположный берег, где желтела купальня)… всего и разговору на рупь шестьдесять?!

- Это еще что за расчет?!

- Расчеты простые, ваше благородие: Огрызкинская госпожа теперь купается - дамы замечательная сами извольте взглянуть - рупь, потом Дрягина с дочкой на пятиалтынный разговору, ну и за губернанку Лавровскую дешевле двух двугривенных положить никак не возможно. Хучь оне и губернанки, a благородным ни в чем не уступят. Костюмишко такой что, все равно, его бы и не было…

- А ну-ка… ты… тово…

- Вот сюда, ваше благородие, пожалуйте, здесь две ступенечки вниз… Головку тут наклоните, чтоб оттелева не приметили. Вот-с так. А теперь можете располагаться… Пивка не прикажете ли холодненького? Сей минутой бинокль протру, запотел что-то… Извольте взглянуть.

Смеркалось…

Усталый, проголодавшийся, выполз Стрекачев из своего убежища и, отыскав ружье, спросил корявого мужичонку, сладко дремавшего на поваленном дереве:

- Сколько с меня?

- Шесть рублей двадцать, ваше благородие, да за пиво полтинничек.

- Шесть рублей двадцать?! Это за что же такое столько? Наверно, жульничаешь.

- Помилуйте-с… Огрызкинскую госпожу положим рупь, да губернанка в полтиннике у нас завсегда идет, да Дрягины - я уж мелюзги и не считаю, - да Синяковы трое с бабушкой, да…

- Ну, ладно, ладно… Пошел высчитывать всякую чепуху!.. Получай!

- Счастливо оставаться! Благодарим покорниче!..

И подмигнув очень интимно, корявый мужичонка шепнул:

- А в третьем и пятом номере у меня с обеда наши Окромчеловские сидят. Уж и темно совсем, a их никак не выкуришь. Веселые люди, дай им Бог здоровья. Счастливо оставаться!

.................................
© Copyright: Аверченко Аркадий