Рассказы: Зощенко: Человеческое достоинство. Божественное. Жених |
|
|
Зощенко
Михаил: рассказы и произведения: Человеческое достоинство.
Божественное. Жених: Читать
тексты рассказов: Человеческое достоинство. Божественное.
Жених: Зощенко: три рассказа, фельетона.
Человеческое достоинство Бывший швейцар Ефим Щуркин два года мотался по всем учреждениям — искал службу. И наконец нашел по своей специальности. Устроил ему место родной племянник Мишка Гусев. Ефим Щуркин в свое время его по щекам бил и за уши рвал, а теперь это шишка, не переплюнешь. Очень интересно Щуркину было разговаривать с Мишкой. Сидел Мишка в кабинете и курил папироски. А Щуркин стоял возле и, пытаясь разговаривать с легкостью, почтительно кланялся. Но легкий разговор не удавался. Мишка Гусев вел себя строго и для солидности не выпускал даже пера из рук. — Что ж, товарищ дядя, — говорил Мишка строгим голосом, — валяйте, устраивайтесь. Место это легкое, нетрудное. А которые люди думают, что эта должность унижает человеческое достоинство, то напротив того… Смотря как держать себя… — Я держать себя знаю, — уныло сказал Щуркин. — Я пятнадцать лет в швейцарах был… — Это не разговор, — нахмурился Мишка. — Что было, то забудьте. Вы, как есть бывший швейцар, должны знать, что теперя не та механика… И глядите, товарищ дядя, чтоб на чай не брать. И почтительность чтоб не распущать, как раньше. Конечно, это не то чтоб по роже людей бить, но достоинство свое не унижайте и соответствуйте своему назначению. — Ты меня не учи, — сказал Щуркин, — я сам знаю свое достоинство. — А если так, то валяйте, товарищ дядя, — приступайте к своим обязанностям. Мишка обмакнул перо в чернильницу, желая этим показать, что аудиенция кончена. Щуркину хотелось еще поговорить кое о чем таким же строгим официальным тоном, но он не посмел и, кашлянув, вышел из кабинета, осторожно ступая на носки. А на другой день Ефим Щуркин приступил к своим обязанностям. Он вычистил кирпичом дверные ручки, обтер сырой тряпкой зашарканную лестницу и, мрачно посмеиваясь в усы, присел на табурет подле дверей. «Ладно, — думал Щуркин про своего племянника, — молодой, а учить меня вздумал. Достоинство, говорит, не потеряй. А я сам знаю свое достоинство. Я, товарищ Мишка Гусев, никому не позволю себя унизить. А которые, может, думают, что двери им настежь открывать буду, — забудьте… Я свое достоинство наобум знаю. Оставьте беспокоиться, товарищ Мишка…» Четырех часов Ефим Щуркин ждал с нетерпением. В четыре часа служащие кончали работу. — Ладно уж, выходи, — бормотал Щуркин. — Выходи, кончай работу. По роже мы вас бить не станем, но унизить не допустим… Выходи уж. В четыре ровно Щуркин взял газету и, присев на табурет, вытянул свои ноги. И принялся читать. Служащие сначала выходили по одному. — Выходи, выходи, — бормотал Щуркин, подмигивая, — жди, что двери открою, ожидай кукиш с маслом… Служащие с удивлением смотрели на развалившуюся фигуру и осторожно обходили протянутые щуркинские ноги. Один из служащих, слегка споткнувшись, извинился и шмыгнул в дверь. «Извиняются, — радостно подумал Щуркин. — А небось раньше бы в рожу дал. Будет, прошло времечко». Служащие выходили все гуще, мелькали перед щуркин-скими глазами, хлопали тяжелой дверью. — Мелькай, мелькай, — бормотал Щуркин. — Это ваше дело — мелькать… Устраивай сквозняки. Простужай человека. Унижай личность… Какой-то служащий, перешагнув через ноги Ефима Щуркина, вышел на улицу, не прикрыв за собой дверь. — Двери! — заорал Щуркин, выбегая вслед за служащим. — Двери закрывай! Тут вам нет горничных. Черт собачий. Служащий испуганно обернулся и, покорно закрыв двери, пошел дальше, с беспокойством оглядываясь назад. — Так его, — весело смеялся Щуркин. Маленькая девица-машинистка, наряженная обезьяной, подошла к двери и осторожно потрогала ее пальцем, пытаясь открыть. Дверь не поддавалась. — Обожди, — сказал Щуркин, прижимая дверь ногой. — Обожди тут. Наберется партия в десять человек — пущу тогда. У девицы от обиды задрожал подбородок, и Щуркин, боясь, что она заплачет, нехотя выпустил ее. «Надо будет записку присобачить к дверям, — подумал Щуркин, — дескать, так и так — выходить партиями». Щуркин пошел в свою каморку и, достав бумагу, принялся выводить: «Выходить партиями. По десять персон. Привратник Ефим Щуркин». Однако записку эту Щуркину не удалось присобачить к дверям. Он был вызван к Мишке Гусеву. Мишка Гусев долго Щуркина не задерживал. Он дал ему денег и строгим официальным тоном приказал ехать в деревню. Щуркину хотелось поговорить на официальные темы, но он снова не посмел и, вернувшись к себе, принялся собирать свои вещи, бросая их в мешок и сплевывая от обиды туда же. Божественное Первого ноября (1923 года) был католический праздник Всех святых. Во время этого праздника ксендз Смоленского костела обратился к прихожанам, как сообщает газета «Рабочий Путь» (№ 265), с такой проповедью: Я, как хозяин костела, нанял органиста Дашкевича. Костельный совет платил органисту сначала 150 миллионов, потом 200, потом 400. Все с него мало. Теперь мы платим ему даже 5 рублей золотом по курсу дня. Кроме того, я ежедневно даю обед Дашкевичу. Но нужно сказать, что этот органист за троих ест. Такой обжора… Так сообщает газета. Дальше, нам думается, было так. Ксендз поднял руку для благословения прихожан, но раздумал и, потирая свою бритую полную щеку, продолжал: — Ей-богу, обжора, каких мало. Таких обжор и свет не видывал! — А чего он, съедает что ли много? — спросил кто-то из прихожан. — Съедает много, — сказал ксендз. — Я же и говорю: жрет и жрет, сукин кот. Дашь ему обед — он и первое блюдо слопает и второе. И хлеб еще трескает. Прихожане оживились. И, закрыв молитвенники, стали рассуждать о дороговизне. — Ужас, как жрет! — снова начал ксендз. — Обед слопает, а после еще чаю просит. — С сахаром? — спросил кто-то. Дай ему с сахаром, он и с сахаром вылакает. Ему что? Не его сахар. Давеча дал я ему сахару два куска. На месяц, говорю. А он враз слопал. — Врет! — раздался чей-то голос. Позади ксендза появилась растрепанная фигура органиста. Был органист высокий и худой, и костюм на нем висел, как на палке. — Врет! — снова сказал органист. — Кусок он мне дал, а не два. Прихожане встали со своих мест и с явным любопытством разглядывали органиста. — А хоть бы и кусок, — сказал ксендз, махая на органиста руками. — Кусок тоже денег стоит… Уйди, собачий нос! Я хозяин костела! Органист потоптался на одном месте и ушел под свист публики. Ксендз поднял руку для благословения, но снова раздумал и, опустив руку, продолжал печальным голосом: — Или еще того чище: штаны с френчем просит. Купите говорит, мне штаны с френчем. А я ему говорю: видал, как лягушки скачут… В публике засмеялись. Ксендз в третий раз поднял руку и, бормоча что-то себе под нос, благословил прихожан. Началось молебствие. На крыше тихонько плакали херувимы. Жених На днях женился Егорка Басов. Взял он бабу себе здоровую, мордастую, пудов на пять весом. Вообще, повезло человеку. Перед тем Егорка Басов три года ходил вдовцом — никто не шел за него. А сватался Егорка чуть не к каждой. Даже к хромой солдатке из Местечка. Да дело расстроилось из-за пустяков. Об этом сватовстве Егорка Басов любил поговорить. При этом врал он неимоверно, всякий раз сообщая все новые и удивительные подробности. Все мужики наизусть знали эту историю, но при всяком удобном случае упрашивали Егорку рассказать сначала, заранее давясь от смеха. — Так как же ты, Егорка, сватался-то? — спрашивали мужики, подмигивая. — Да так уж, — говорил Егорка, — обмишурился. — Заторопился, что ли? — Заторопился, — говорил Егорка. — Время было, конечно, горячее — тут и косить, тут и носить, и хлеб собирать. А тут, братцы мои, помирает моя баба. Сегодня она, скажем, свалилась, а завтра ей хуже. Мечется и брендит, и с печки падает. — Ну, — говорю я ей, — спасибо, Катерина Васильевна, без ножа вы меня режете. Не вовремя помирать решили. Потерпите, говорю, до осени, а осенью помирайте. А она отмахивается. Ну, позвал я, конечно, лекаря. За пуд овса. Лекарь пересыпал овес в свой мешок и говорит: — Медицина, — говорит, — бессильна что-либо предпринять. Не иначе, как помирает ваша бабочка. — От какой же, — спрашиваю, — болезни? Извините за нескромный вопрос. — Это, — говорит, — медицине, опять-таки, неизвестно. Дал, все-таки, лекарь порошки и уехал. Положили мы порошки за образа — не помогает. Брендит баба и мечется, и с печки падает, а к ночи помирает. Взвыл я, конечно. Время, думаю, горячее — тут и носить, тут и косить, а без бабы немыслимо. Чего делать — неизвестно. А ежели, например, жениться, то опять-таки на ком это жениться? Которая, может, и пошла бы, да неловко ей наспех. А мне требуется наспех. Заложил я лошадь, надел новые штаны, ноги вымыл и поехал. Приезжаю в Местечко. Хожу по знакомым. — Время, — говорю, — горячее, разговаривать много не приходится, нет ли, говорю, какой ни на есть захудалой бабочки, хотя бы слепенькой. Интересуюсь, говорю, женитьбой. — Есть, — говорят, — конечно, но время горячее, браком никто не интересуется. Сходите, говорят, к Анисье, к солдатке, может, ту обломаете. Вот я и пошел. Прихожу. Смотрю — сидит на сундуке баба и ногу чешет. — Здравствуйте, — говорю. — Перестаньте, говорю, чесать ногу — дело есть. — Это, — отвечает, — одно другому не мешает. — Ну, — говорю, — время горячее, спорить с вами много не приходится — вы да я — нас двое, третьего не требуется, окрутимся, говорю, и завтра выходите на работу снопы вязать. — Можно, — говорит, — если вы мной интересуетесь. Посмотрел я на нее. Вижу — бабочка ничего, что надо, плотная и работать может. — Да, — говорю, — интересуюсь, конечно. Но, говорю, ответьте мне, все равно как на анкету, сколько вам лет от роду? — А лет, — отвечает, — не так много, как кажется. Лета мои не считаны. А год рождения, сказать — не соврать, одна тыща восемьсот восемьдесят шестой. — Ну, — говорю, — время горячее, долго считать не приходится. Ежели не врете, то ладно. — Нет, — говорит, — не вру, за вранье Бог наказывает. Собираться, что ли? — Да, — говорю, — собирайтесь. А много ли имеете вещичек? — Вещичек, — говорит, — не так много: дыра в кармане, да вошь на аркане. Сундучок да перина. Взяли мы сундучок и перину на телегу. Прихватил я еще горшок и два полена, и поехали. Я гоню лошадь, тороплюсь, а бабочка моя на сундучке трясется и планы решает — как жить будет, да чего ей стряпать, да не мешало бы, дескать, в баньку сходить — три года не хожено. Наконец приехали. — Вылезайте, — говорю. Вылезает бабочка с телеги. Да, смотрю, как-то неинтересно вылезает — боком и вроде бы хромает на обе ноги. Фу ты, думаю, глупость какая! — Что вы, — говорю, — бабочка, вроде бы хромаете? — Да нет, — говорит, — это я так, кокетничаю. — Да как же, помилуйте, так? Дело это серьезное, ежели хромаете. Мне, говорю, в хозяйстве хромать не требуется. — Да нет, — говорит, — это маленько на левую ногу. Полвершка, говорит, всего и нехватка. — Пол, — говорю, — вершка или вершок — это, говорю, не речь. Время, говорю, горячее — мерить не приходится. Но, говорю, это немыслимо. Это и воду понесете — расплескаете. Извините, говорю, обмишурился. — Нет, — говорит, — дело заметано. — Нет, — говорю, — не могу. Все, говорю, подходит: и мордоворот ваш мне нравится и лета — одна тыща восемьсот восемьдесят шесть, но не могу. Извините — промигал ногу. Стала тут бабочка кричать и чертыхаться, драться, конечно, полезла, не без того. А я, тем временем, выношу полегоньку имущество на двор. Съездила она меня раз или два по морде — не считал, а после и говорит: — Ну, — говорит, — стручок, твое счастье, что заметил. Вези, говорит, назад. Сели мы в телегу и поехали. Только не доехали, может, семи верст, как взяла меня ужасная злоба. «Время, — думаю, — горячее, разговаривать много не приходится, а тут извольте развозить невест по домам». Скинул я с телеги ейное имущество и гляжу, что будет. А бабочка не усидела и за имуществом спрыгнула. А я повернул кобылку — и к лесу. А на этом дело кончилось. Как она домой дошла с сундуком и с периной, мне неизвестно. А только дошла. И через год замуж вышла. И теперь на сносях. haharms.ru рассказы - Михаил Зощенко - фельетоны |
НА
ГЛАВНУЮ
Человеческое достоинство. Божественное Последнее рождество. Крепкая женщина Святочные рассказы. Собачий нюх Черт. Монастырь. Любовь Хозрасчет. Три документа. Китайская Исторический. Брак по расчету. Счастье Бедный вор. Медик. Диктофон В порядке приказа. Забытый лозунг Случай в больнице. Твердая валюта Фома неверный. Бедный человек Пациентка. Исповедь. Передовой человек Бедность. Богатая жизнь. Агитационный Верная примета. Плохие деньги. Живой Подшефное село. Разговоры Поводырь. Родственник. Воздушная почта Открытое письмо. Маломыслящие Семейное счастье. Точная наука Щедрые люди. Почетный гражданин Европеец. Случай в провинции Тетка Марья. Нянькина сказка Рассказ певца. Полетели. Герои Остряк-самоучка. Случай. Шестеренка Паутина. Случай на заводе. Полеты Двугривенный. Разложение. И только Костюм маркизы. Каприз короля. Конец Актриса. Мещаночка. Сосед Подлец. Как она смеет. Тайна счастливого Муж. Я не люблю вас. Серый туман Искушение. Рыбья самка. Любовь Война. Старуха Врангель. Лялька Рассказы Синебрюхова Гришка Жиган. Черная магия. Веселая Последний барин. Про попа. Трупиков Метафизика. Письма в редакцию Обязательное постановление. Мемуары Новый Письмовник. Мадонна. Сенатор Вор. Собачий случай. Веселая масленица Сила таланта. Веселые рассказы. Попугай Бабкин муж. Нищий. Карусель Четверо. Свиное дело. Тревога Электрификация. Об овощах. Веселые Плохая ветка. Матренища. В защиту Холостые пожарные. Еще не так страшно Спецодежда. Сдвиг. Молитва Речь на банкете. Не по адресу. Ругатели С перепугу. Комар носа. Обязательное Хотя и брехня. Цены понижены. Из науки Европа. Новый человек. Писатель Старая крыса. Приятная встреча Неизвестный друг. Руковод. Баба Честный гражданин. Протокол Приятели. Беда. Жертва революции Тщеславие. Аристократка. Герой МИХАИЛ ЗОЩЕНКО: ЗОЩЕНКО рассказы 1 ЗОЩЕНКО рассказы 2 ЗОЩЕНКО фельетоны ЗОЩЕНКО для детей ЗОЩЕНКО биография |