Рассказы Зощенко: Приятели. Беда. Жертва революции |
|
|
Зощенко
Михаил: рассказы: Приятели. Беда. Жертва революции:
и
короткие
произведения 1922–1924. Читать
тексты рассказов: Приятели. Беда. Жертва революции:
М.Зощенко.
Сборник коротких рассказов
из книг Зощенко,
фельетонов и произведений известного писателя
классика сатиры и юмора.
Приятели Сидели два приятеля в портерной за парой пива. Вот один налил себе в стопку, выпил залпом и поморщился. — Эх, говорит, браток, нет ничего хуже винища! Лакаешь его, стервозу, лакаешь, а на душе противно, да и скус в нем не ахти какой. Только что — привычка. Это, говорит, пожалуй что, самый большой вред в жизни. А? А другой приятель съел соленую сушку и усмехнулся. — Ну, говорит, нет. Самый, говорит, большой вред в жизни не вино. Самый большой и сильный вред — картишки, азарт. — Не согласен, — сказал первый. — На мой взгляд, вино. Да вот я тебе расскажу. Стал он тут вспоминать всякие историйки с пьяницами. И как один пьяный на ручке двери повесился. И как другой за полбутылки дочку цыганам загнал… Второй приятель только усмехается да горох жует. И шелуху от гороха на пол сплевывает. — Нет, говорит. Вино — это плевое дело. Хочу — пью, хочу — не пью. Не понимаю, какая в нем сила… Стал первый приятель обижаться. — Как, говорит, какая сила? Да вот, говорит, например я. Меня возьми. Я, говорит, в Ростове дело было, обезумел вовсе. От вина-то. До того раз дошел — штаны свои продал. И на улицу голый вышел. И ходил так, покуда не забрали. — Что ж, — говорит второй, — это бывает. А только я не согласен. Самый большой вред — карты. Вот, говорит, я расскажу тебе историю. Жил я тогда на Кавказе. Железную дорогу мы строили. Ну, конечно, нас собралось пропасть. И все шпана самая ужасная. Тут и армяне, и персы, и ходи, и мы… и хоть, так сказать, полная международность, а резались мы, братишки, в карты с утра до ночи. Потому иначе невозможно — климат такой сухой — тоска берет… Ну, резались. В очко все больше. Бывало, все профюка-ешь, а сыграть еще охота. Так и сосет в груде. До тошноты прямо. Так вот. Профюкал это я раз все до нитки и лежу этакий скушный, на игроков поглядываю. А игроков всего трое осталось. Два грузина да перс. И у них все деньги. И вижу: перс все проигрывает. Поставил он в банк сапоги — проиграл. Поставил поясок с серебряной штуковинкой — и поясок пропер. Скинул рубаху — и рубаху пропер. И больше ставить ему нечего. Пошарил перс по телу рукой — ничего — голое пузо. А в банке сумма — шесть рублей. Конечно, золотом. Ударил себя перс кулаком в пузо, сам дрожит. — Во банку! — кричит. — Отрежу, кричит, себе палец. Грузин этак серьезно посмотрел. — Не надо, говорит, резать. Прострели оружием. Перс, конешно, проиграл, взял пистолет, зажмурился, завизжал истошным голосом и прострелил себе левую ладонь. Перевязал руку тряпицей и уж не орет, а этак хрюкает: — Во банку! А грузин спрашивает: — Чэго ставишь? — Еще, говорит, руку прострэлу. — Нет, — говорит грузин. — Это, говорит, скушно — все руку да руку. Это, говорит, мне надоело. Ты, говорит, в плечо стрельни. — Во банку! — завизжал перс. И проиграл обратно. И хотел он уж стрельнуть, да на шум инженер явился и разогнал шпану. Тут рассказчик замолчал. — Ну и что же? — спросил приятель. — Ну и ничего. — А грузин-то что? — Грузин? Грузин, браток, на другой день встретил перса — «Давай, говорит, долг или, говорит, стреляй». Ну, и перс, конешно, выстрелил… Да неловко, в шею себе попал. И помер после… — Да, — сказал первый приятель, — историйка. После этого и играть не захочешь… Давай-ка, говорит, потребуем самогонки. А второй приятель пожевал сушку и говорит: — Нет, говорит, не хочется. Пойду-ка, говорит, на Владимирский. В картишки сыграю. Чтой-то разохотился я воспоминаниями. Допил он свою стопку, подмигнул приятелю и вышел, слегка покачиваясь. Беда Егор Иваныч, по фамилии Глотов, мужик из деревни Гнилые Прудки, два года копил деньги на лошадь. Питался худо, бросил махорку, а что до самогона, то забыл, какой и вкус в нем. То есть, как ножом отрезало — не помнит Егор Иваныч, какой вкус, хоть убей. А вспомнить, конечно, тянуло. Но крепился мужик. Очень уж ему нужна была лошадь. — Вот куплю, — думал, — лошадь и клюкну тогды. Будьте покойны. Два года копил мужик деньги, а на третий подсчитал свои капиталы и стал собираться в путь. А перед самым уходом явился к Егор Иванычу мужик из соседнего села и предложил купить у него лошадь. Но Егор Иваныч предложение это отклонил. Испугался даже. — Что ты, батюшка! — сказал он. — Я два года солому жрал — ожидал покупки. А тут накося — купи у него лошадь. Это вроде как и не покупка будет… Нет, не пугай меня, браток. Я уж в город лучше поеду. По-настоящему чтобы. И вот Егор Иваныч собрался. Завернул деньги в портянку, надел сапоги, взял в руки палку и пошел. А на базаре Егор Иваныч тотчас облюбовал себе лошадь. Была эта лошадь обыкновенная, мужицкая, с шибко раздутым животом. Масти она была неопределенной — вроде сухой глины с навозом. Продавец стоял рядом и делал вид, что он ничуть не заинтересован, купят ли у него лошадь. Егор Иваныч повертел ногой в сапоге, ощупал деньги и, любовно поглядывая на лошадь, сказал: — Это что ж, милый, лошадь-то, я говорю, это самое продаешь, ай нет? — Лошадь-то? — небрежно спросил торговец. — Да уж продаю, ладно. Конечно, продаю. Егор Иваныч тоже хотел сделать вид, что он не нуждается в лошади, но не утерпел и сказал, сияя: — Лошадь-то мне, милый, вот как требуется. До зарезу нужна мне лошадь. Я, милый ты мой, три года солому жрал, прежде чем купить ее. Вот как мне нужна лошадь… А какая, между тем, цена будет этой твоей лошади? Только делом говори. Торговец сказал цену, а Егор Иваныч, зная, что цена эта ненастоящая и сказана, по правилам торговли, так, между прочим, не стал спорить. Он принялся осматривать лошадь. Он неожиданно дул ей в глаза и в уши, подмигивая, прищелкивая языком, вилял головой перед самой лошадиной мордой и до того запугал тихую клячу, что та, невозмутимая до сего времени, начала тихонько лягаться, не стараясь, впрочем, попасть в Егор Иваныча. Когда лошадь была осмотрена, Егор Иваныч снова ощупал деньги в сапоге и, подмигнув торговцу, сказал: — Продается, значится… лошадь-то? — Можно продать, — сказал торговец, несколько обижаясь. — Так… А какая ей цена-то будет? Лошади-то? Торговец сказал цену, и тут начался торг. Егор Иваныч хлопал себя по голенищу, дважды снимал сапог, вытаскивая деньги, и дважды надевал снова, божился, вытирал рукой слезы, говорил, что он шесть лет лопал солому, и что ему до зарезу нужна лошадь — торговец сбавлял цену понемногу. Наконец, в цене сошлись. — Бери уж, ладно, — сказал торговец. — Хорошая лошадь. И масть крупная, и цвет, обрати внимание, какой заманчивый. — Цвет-то… Сомневаюсь я, милый, в смысле лошадиного цвету, — сказал Егор Иваныч. — Неинтересный цвет… Сбавь немного. — А на что тебе цвет? — сказал торговец. — Тебе что, пахать цветом-то? Сраженный этим аргументом, мужик оторопело посмотрел на лошадь, бросил шапку наземь, задавил ее ногой и крикнул: — Пущай уж, ладно! Потом сел на камень, снял сапог и вынул деньги. Он долго и с сожалением пересчитывал их и подал торговцу, слегка отвернув свою голову. Ему было невыносимо смотреть, как скрюченные пальцы разворачивали его деньги. Наконец, торговец спрятал деньги в шапку и сказал, обращаясь уже на вы: — Ваша лошадь… Ведите… И Егор Иваныч повел. Он вел торжественно, цокал языком и называл лошадь Маруськой. И только когда прошел площадь и очутился на боковой улице — понял, какое событие произошло в его жизни. Он вдруг скинул с себя шапку и в восторге стал давить ее ногами, вспоминая, как хитро и умно он торговался. Потом пошел дальше, размахивая от восторга руками и бормоча: — Купил!.. Лошадь-то… Мать честная… Опутал ево… Торговца-то… Когда восторг немного утих, Егор Иваныч, хитро смеясь себе в бороду, стал подмигивать прохожим, приглашая их взглянуть на покупку. Но прихожие равнодушно проходили мимо. — Хоть бы землячка для сочувствия… Хоть бы мне землячка встретить, — подумал Егор Иваныч. И вдруг увидел малознакомого мужика из дальней деревни. — Кум! — закричал Егор Иваныч. — Кум, поди-кось поскорей сюда! Черный мужик нехотя подошел и, не здороваясь, посмотрел на лошадь. — Вот… Лошадь я, этово, купил! — сказал Егор Иваныч. — Лошадь, — сказал мужик и, не зная, чего спросить, добавил: — Стало быть, не было у тебя лошади? — В том-то и дело, милый, — сказал Егор Иваныч, — не было у меня лошади. Если б была, не стал бы я трепаться… Пойдем, я желаю тебя угостить. — Вспрыснуть, значит? — спросил земляк, улыбаясь. — Можно. Это можно. Что можно, то можно… В «Ягодку», что ли? Егор Иваныч кивнул головой, хлопнул себя по голенищу и повел за собой лошадь. Земляк шел впереди. Это было в понедельник. А в среду утром Егор Иваныч возвращался в деревню. Лошади с ним не было. Черный мужик провожал Егор Иваныча до немецкой слободы. — Ты не горюй, — говорил мужик. — Не было у тебя лошади, да и это не лошадь. Ну, пропил, — эка штука. Зато, браток, вспрыснул. Есть что вспомнить. Егор Иваныч шел молча, сплевывая длинную, желтую слюну. И только, когда земляк, дойдя до слободы, стал прощаться, Егор Иваныч сказал тихо: — А я, милый, два года солому лопал… зря… Земляк сердито махнул рукой и пошел назад. — Стой! — закричал вдруг Егор Иваныч страшным голосом. — Стой! Дядя… милый! — Чего надо? — строго спросил мужик. — Дядя… милый… братишка, — сказал Егор Иваныч, моргая ресницами. — Как же это? Два года ведь солому зря лопал… За какое самое… За какое самое это… вином торгуют?.. Земляк махнул рукой и пошел в город. Жертва революции Ефим Григорьевич снял сапог и показал мне свою ногу. На первый взгляд ничего в ней особенного не было. И только при внимательном осмотре можно было увидеть на ступне какие-то зажившие ссадины и царапины. — Заживают! — с сокрушением сказал Ефим Григорьевич. — Ничего не поделаешь — седьмой год все-таки пошел. — А что это? — спросил я. — Это? — сказал Ефим Григорьевич. — Это, уважаемый товарищ, я пострадал в Октябрьскую революцию. Нынче, когда шесть лет прошло, каждый, конечно, пытается примазаться: и я, дескать, участвовал в революции, и я, мол, кровь проливал и собой жертвовал… Ну а у меня все-таки явные признаки. Признаки не соврут… Я, уважаемый товарищ, хотя на заводах и не работал и по происхождению я бывший мещанин города Кронштадта, но в свое время был отмечен судьбой — я был жертвой революции. Я, уважаемый товарищ, был задавлен мотором. Тут Ефим Григорьевич торжественно посмотрел на меня и, заворачивая ногу в портянку, продолжал: — Да-с, был задавлен мотором, грузовиком. И не так, чтобы как прохожий или там какая-нибудь пешка, по своей невнимательности или слабости зрения, напротив — я пострадал при обстоятельствах и в самую революцию. Вы бывшего графа Орешина не знали? — Нет. — Ну, так вот… У этого графа я и служил. В полотерах… Хочешь, не хочешь, а два раза натри им пол. А один раз, конечно, с воском. Очень графы обожали, чтобы с воском. А по мне так наплевать — только расход лишний. Так вот такой был, знаете ли, случай: натер я им полы, скажем, в понедельник, а в субботу революция произошла. В понедельник я им натер, в субботу революция, а во вторник бежит ко мне ихний швейцар и зовет: — Иди, — говорит, — кличут. У графа, говорит, кража и пропажа, а на тебя подозрение. Живо! Я пиджачишко накинул, похряпал на дорогу — и к ним. Прибегаю. Вваливаюсь натурально в комнаты. Гляжу — сама бывшая графиня бьется в истерике и по ковру пятками тыркает. Увидела она меня и говорит сквозь слезы: — Ах, — говорит, — Ефим, комси-комса, не вы ли сперли мои дамские часики, девяносто шестой пробы, обсыпанные брильянтами? — Что вы, — говорю, — что вы, бывшая графиня! На что, говорю, мне дамские часики, если я мужчина? Смешно, говорю. Извините за выражение. А она рыдает. — Нет, — говорит, — не иначе как вы сперли, комси-комса. И вдруг входит сам бывший граф и всем присутствующим возражает: — Я, — говорит, — богатый человек, и мне раз плюнуть да растереть ваши бывшие часики, но, говорит, это дело я так не оставлю. Руки, говорит, свои я не хочу пачкать о ваше хайло, но подам ко взысканию, комси-комса. Ступай, говорит, отселева. Я, конечно, посмотрел в окно и вышел. Пришел я домой, лег и лежу. И ужасно скучаю от огорчения. Потому что не брал я ихние часики. И лежу и день и два — пищу перестал вкушать и все думаю, где могли быть эти обсыпанные часики. И вдруг — на пятый день — как ударит меня что-то в голову. «Батюшки, — думаю, — да ихние часишки я же сам в кувшинчик с пудрой пихнул. Нашел на ковре — думал — медальон, и пихнул». Накинул я сию минуту на себя пиджачок и, не покушав даже, побежал на улицу. А жил бывший граф на Офицерской улице. И вот бегу я по улице, и берет меня какая-то неясная тревога. Что это, думаю, народ как странно ходит боком и вроде как пугается ружейных выстрелов и артиллерии? Спрашиваю у прохожих. Отвечают: Октябрьская революция. Поднажал я — и на Офицерскую. Прибегаю к дому. Толпа. И тут же мотор стоит. И сразу меня как-то осенило: не попасть бы, думаю, под мотор. А мотор стоит… Ну, ладно. Подошел я ближе, спрашиваю: — Чего тут происходит? — А это, — говорят, — мы которых аристократов в грузовик сажаем и арестовываем. И вдруг вижу я — ведут. Бывшего графа ведут в мотор. Растолкал я народ, кричу: — В кувшинчике, кричу, часишки ваши, будь они прокляты! В кувшинчике с пудрой. А граф, стерва, ноль на меня внимания, и садится. Бросился я ближе к мотору, а мотор, будь он проклят, как засуршит в тую минуту, как пихнет меня колёсьями в сторону. «Ну, — думаю, — есть одна жертва». Тут Ефим Григорьевич опять снял сапог и стал с досадой осматривать зажившие метки на ступне. Потом снова надел сапог и сказал: — Вот-с, уважаемый товарищ, как видите, и я пострадал в свое время и являюсь, так сказать, жертвой революции. Конечно, я не то чтобы этим задаюсь, но я не позволю никому над собой издеваться. А между прочим председатель жилтоварищества обмеривает мою комнату в квадратных саженях, да еще тое место, где комод стоит — тоже. Да еще издевается: под комодом, говорит, у вас расположено около полсажени пола. А какие же это полсажени, ежели это место комодом занято? А комод хозяйский. haharms.ru рассказы - Михаил Зощенко - произведения |
НА
ГЛАВНУЮ
Искушение. Рыбья самка. Любовь Война. Старуха Врангель. Лялька Рассказы Синебрюхова Гришка Жиган. Черная магия. Веселая Последний барин. Про попа. Трупиков Метафизика. Письма в редакцию Обязательное постановление. Мемуары Новый Письмовник. Мадонна. Сенатор Вор. Собачий случай. Веселая масленица Сила таланта. Веселые рассказы. Попугай Бабкин муж. Нищий. Карусель Четверо. Свиное дело. Тревога Электрификация. Об овощах. Веселые Плохая ветка. Матренища. В защиту Холостые пожарные. Еще не так страшно Спецодежда. Сдвиг. Молитва Речь на банкете. Не по адресу. Ругатели С перепугу. Комар носа. Обязательное Хотя и брехня. Цены понижены. Из науки Европа. Новый человек. Писатель Старая крыса. Приятная встреча Неизвестный друг. Руковод. Баба Честный гражданин. Протокол Приятели. Беда. Жертва революции Тщеславие. Аристократка. Герой Человеческое достоинство. Божественное Последнее рождество. Крепкая женщина Святочные рассказы. Собачий нюх Черт. Монастырь. Любовь Хозрасчет. Три документа. Китайская Исторический. Брак по расчету. Счастье Бедный вор. Медик. Диктофон В порядке приказа. Забытый лозунг Случай в больнице. Твердая валюта Фома неверный. Бедный человек Пациентка. Исповедь. Передовой человек Бедность. Богатая жизнь. Агитационный Верная примета. Плохие деньги. Живой Подшефное село. Разговоры Поводырь. Родственник. Воздушная почта Открытое письмо. Маломыслящие Семейное счастье. Точная наука Щедрые люди. Почетный гражданин Европеец. Случай в провинции Тетка Марья. Нянькина сказка Рассказ певца. Полетели. Герои Остряк-самоучка. Случай. Шестеренка Паутина. Случай на заводе. Полеты Двугривенный. Разложение. И только Костюм маркизы. Каприз короля. Конец Актриса. Мещаночка. Сосед Подлец. Как она смеет. Тайна счастливого Муж. Я не люблю вас. Серый туман МИХАИЛ ЗОЩЕНКО рассказы: ЗОЩЕНКО рассказы 1 ЗОЩЕНКО рассказы 2 ЗОЩЕНКО комедии ЗОЩЕНКО для детей ЗОЩЕНКО биография 20 40 60 80 100 120 140 160 180 200 220 240 260 280 300 320 340 360 380 400 420 440 повесть |