Рассказы Зощенко: Сила таланта. Веселые рассказы. Попугай |
|
|
Зощенко
Михаил: рассказы: Сила таланта. Веселые рассказы. Попугай:
и
короткие
произведения 1922–1924
гг. Читать
тексты рассказов: Сила таланта. Веселые рассказы. Попугай:
М.Зощенко
онлайн.
Сборник коротких рассказов
из книг Зощенко,
фельетонов и небольших произведений известного советского писателя
классика сатиры и юмора.
Сила таланта Успех актрисы Кузькиной был потрясающий. Публика била ногами, рычала. Поклонники актрисы кидали на сцену цветы, кричали: — Кузькина! Ку-узькина! Один из наиболее юрких поклонников пытался проникнуть на сцену через оркестр, но был остановлен публикой. Тогда он бросился в боковую дверь с надписью: «Посторонним воспрещается» — и скрылся. Актриса Кузькина сидела в артистической уборной и думала. Ах, именно о таком успехе она и мечтала. Потрясать сердца. Облагораживать людей своим талантом… Но тут в дверь постучали. — Ах, — сказала актриса, — войдите. В комнату стремительно вошел человек. Это был юркий поклонник. Он до того был боек в своих движениях, что актриса не могла даже его лица рассмотреть. Он бросился перед ней на колени и, промычав: «Влюблен… потрясен», схватил брошенный на пол сапог и стал покрывать его поцелуями. — Позвольте, — сказала актриса, — это не мой сапог, это комической старухи… Вот мой. Поклонник с новой яростью схватил актрисин сапог. — Второй… — хрипел поклонник, ползая на коленях, — где второй? «Господи! — подумала актриса. — Как он в меня влюблен!» И, подавая ему сапог, робко сказала: — Вот второй… А вон там мой лиф… Поклонник схватил сапоги и лиф и торжественно прижал их к груди. Актриса Кузькина откинулась в кресле. Господи! Что можно сделать силой таланта! Довести до невменяемости… Успех! Какой успех! Поклонники врываются к ней, целуют ее обувь. Счастье! Слава! Потрясенная своими мыслями, она закрыла даже глаза. — Кузькина! — громко закричал режиссер. — Выход! Актриса очнулась. Поклонника с сапогами уже не было. После выяснилось: кроме сапог и лифа, из уборной исчезла коробка с гримом, парик и — что всего ужасней — один сапог комической старухи: другого поклонник не нашел. Другой лежал под креслом. Веселые рассказы Есть у меня дорогой приятель Семен Семеныч Курочкин. Превосходнейший такой человек, весельчак, говорун, рассказчик. По профессии своей он не то слесарь, не то механик, а может быть и наборщик — неизвестно мне в точности. Про свое ремесло он не любил рассказывать, а имел видимую склонность и пристрастие к сельскому хозяйству и огородничеству. Бывало, у нас в Гавани целые дни на огороде копается. То, представьте себе, картофелину на восемь частей режет и садит так, то на четыре части, то целиком, то шелуху садит. И поливает после разными водами: речной, стоячей, с примесью какой-нибудь дряни… Чудак человек. Все ожидал от опытов своих замечательных результатов. Да только пустяки выходило. Осенью картофель копать стал — курам, ей-богу, на смех — мелочь, мелкота, горох… Смеялись тогда над ним. Ну, да не в этом дело. Был он, вообще, любопытный человек, а главное — умел рассказывать веселые историйки. Бывало, ночью сойдутся к нему дежурные со всех огородов, а он костер разведет и начинает вспоминать про всякое. И все у него смешно выходило. Иной раз история такая трогательная — плакать нужно, а народ от смеха давится, так он комично умел рассказывать. Да. Плохое дежурство при нем было. Иной раз утром глядишь: на одном огороде два мешка картофеля сперли, на другом турнепс вырыли… А рассказывал он любопытно. Я уж и не вспомню всех его рассказов. Тут и про войну и великокняжеские всякие историйки. И про попа Семена. И про то, как мужик один на бывшего царя был похож и что из этого вышло. И про домовладельца одного бывшего. Как шарабан у домовладельца этого реквизировали, а он, распалившись, торжественную клятву дал: не буду, дескать, бриться и волосы не буду стричь, покуда не провалится коммуна в тартарары… И как он, волосатый, побольше четырех лет жил всем на смех, а после, на пятый год, при нэпе то есть, покушал через меру пирожных с кремом и помер от несварения… Нет! Немыслимо всего вспомнить. Ну а некоторые рассказы я записал. 1. Рассказ о том, как у Семен Семеныча Курочкина ложка пропала Я, братцы мои, человек все-таки хитрый — из хохлов. Кого угодно могу сам одурачить… А вот раз, представьте себе, меня хиромантией одурачили. Гаданием, то есть. Из-за этого гадания я, можно сказать, лишился единственного друга. Я, конечно, даже рад, что преступник схвачен и добродетель все-таки торжествует, но все же дельце-то неприятное было. Ох, не нравится мне что-то хиромантия. Шарлатанство это, братцы мои, пустяки. Я теперь лучше, ей-богу, бедному десять рублей дам, нежели на гадание истрачу. А дельце из-за ложки вышло. Я, конечно, человек бедный. Недвижимого имущества у меня нету. А что комод стоит в моей комнатке, то, прямо скажу, не мой это комод, а хозяйский. Кровать тоже хозяйская. А из движимого имущества только у меня и есть что серебряная ложка. И ложка эта, кроме своей ценности, еще приятна мне по своим воспоминаниям. Бабушка покойная мне эту ложку преподнесла в день моего рождения. Так вот однажды ложка эта у меня пропала. Как сейчас помню: оставил я ее в котелке с кашей. Прихожу со службы, из второго батальона, гляжу: котелок, братцы мой, повален, каша сожрана, а ложки нету. Всю комнату я обшарил — ложку как корова языком слизала. Подозрений у меня ни на кого не было. Во всей квартире проживали — я, хозяйка да еще из треста служащий, Иван Герасимович. Чудный человек. Единственный мне друг и дорогой приятель. Вместе мы с ним голодовали в свое время и спиртишко пили. Пошел к хозяйке. — Вот, — говорю, — представьте себе, пропала у меня ложечка. А хозяйка и говорит: — Это ничего. Я, — говорит, — даже рада, потому что дело это поправимое. Вот вам адресок — к дорогой моей приятельнице и знаменитой гадалке-хиромантке. Немедленно идите к ней, она вам за сущие пустяки объяснит и укажет, кто спер, например, вашу ложечку. Я и пошел. Прихожу. Темная, представьте себе, комната. Человечий череп на столе. Для испуга, что ли. Кошка тут же вертится. А сама хиромантка бабища здоровая, в нос говорит, для эффекта. И все время подмигивает, и с носу пудра у ней сыплется. Рассказал я, в чем дело, она карты раскинула. — Ну да, — говорит, — так и есть: пропала у вас чайная ложечка. — Столовая, — говорю, — пропала, а не чайная. Хиромантка нахмурилась и говорит: — Вы меня зря не перебивайте. Карты не могут врать. Ложка у вас, действительно, столовая пропала, но, может, вы ей чай мешали… — Да, — говорю, — это верно. — А если, — говорит, — верно, то пятерку на карты кладите. Только кладите не рваную. Рваную не любят карты. Положил я пятерку, какая была почище, а гадалка и говорит: — Ложка ваша украдена брунетом. Если хотите, могу, за известную плату, заочно вам показать личность виновника. Заплатил я ей еще пятерку, а она в стакан воды набуровила и говорит: — Смотрите пристально и наблюдайте. — Нет, — говорю, — ничего не вижу. — Ну а теперь, — говорит, — бурлит вода? — Да, — говорю, — когда пальцы крутите, то бурлит. — Ну, — говорит, — если бурлит, то идите со спокойной совестью домой и ждите, что будет. Я и пошел. Прихожу домой. «Какой же, — думаю, — брунет спер мою ложечку. Уж не дорогой ли мой приятель Иван Герасимович, благо брунет он». И прошло уже несколько дней… Что такое? Жил Иван Герасимович смирнехонько — тише воды, ниже травы, а тут загулял. Да как еще! В кинематографы ходит, пьет, колбасу жрет — гуляет, вообще. «Ну, — думаю, — не иначе, как гуляешь ты на мою ложечку. На жалованье так не разгуляешься». И такая у меня к нему ненависть настала, что и сказать невозможно. И однажды не выдержал я характера — заявил в губмилицию. Надзиратель явился с управдомом. Прошли они к Иван Герасимовичу в комнату. А Иван Герасимович, как увидел их — оробел, побледнел, в ноги им рухнул. — Хватайте — говорит, — меня! Я преступник. Я растратил казенные суммы. — А ложечку мою как же? — спрашиваю. Молчит. Стали его уводить. — Позвольте, — говорю, — а как же ложечка-то? Посмотрел он на меня, усмехнулся горько. — И ты, — говорит, — брат? Нет у меня больше приятелей! Не брал я твоей ложечки. Это знай. Так его и увели. И прошел год. Баба моя, помню, приехала из деревни. Принялась раз комнату убирать, глядит: в крысиной норе ложка торчит. 2. Рассказ о герое германской кампании Как, братцы мои, вы не знаете Васьки Егудилова? Удивительно все-таки. Какого-то, например, бывшего генерала из немцев, Гинденбурга, знаете, бывшего кронпринца тоже знаете, а про Ваську Егудилова ничего не слышали? Странно это. Вот говорят, будто генерал Брусилов прорыв под Перемышлем устроил. Так ничего подобного — это Васька Егудилов прорыв устроил. Васька Егудилов, ей-богу, замечательней какого-нибудь Пуанкаре. Эх, нет пророка в отечестве своем! А я Ваську встретил как-то. В пивную мы зашли. По старой дружбишке платил за меня Васька. Небрежно этак выбросил полета. На чай, впрочем, не дал. Человек на него посмотрел, а Васька сдачу спрятал и говорит: — На чай, братишка, не даю по идее. Это, говорит, унижает человеческое достоинство. А человек говорит: — Ничего. Вы, — говорит, — дайте, мы привыкшие. Но Васька не дал. Ну, да не в этом дело. В нынешнее время я не знаю, какой Васька. Говорят, будто он замечательный работник и герой Гражданской войны — неизвестно. Я Ваську Егудилова только по царской армии помню. Ах и растяпа же был человек! Ах, и спать же он мог удивительно! Да, можно сказать, он всю германскую войну проспал. Мог он спать подряд цельные сутки. Мог и под ружейную перестрелку спать, и под легкую артиллерию, и под бомбометы… Так вот какой удивительный случай произошел. 28 июля, кажется, был, братцы мои, по царской армии приказ: наступать до полнейшего искоренения противника… Что до других армий — неизвестно, а полк наш выступил утром. И дошел наш полк до германской проволоки и залег там, оттого что сильнейшую пулеметную пальбу открыл неприятель. Залегли солдаты наши в разных местах, с тем чтобы к ночи назад ползти, а Васька Егудилов, надо сказать, залег в канавку и заснул там, собачий нос. Под утро отступил наш полк обратно в окопы, а Васька Егудилов спокойно остался в поле. День проходит, два. «Ну, — думаем, — погиб наш Васька героем». А трупов перед окопами навалено было все поле. Жара. Дух смертельный! А убрать покойников невозможно: стреляет противник. Стали наши генералы да командиры рассуждать, как из положения выйти… Разговоры, сем-пересем, тары да бары, а мертвечинка тем временем разложилась до невозможности. Только однажды замечаем — флаг белый над противником, и выходит, братцы мои, немчик и заявляет: — Даем вам два часа на уборку трупов. Вышли мы с носилками, с лопатами, стали убитых убирать, смотрим: из канавы на носилки лезет Васька Егудилов. Живехонький. — Стоп! — сказали немцы, — не трогать этого. Это пленный. Стали мы с немцами рассуждать — не разрешают брать. Чуть не заплакал тут Васька. Вынул ручную бомбу, да как шмякнет ее в германцев! Батюшки, что было тогда… Крики, стрельба, пулеметы… И такой возгорелся бой, что и не бывало никогда такого. А к ночи мы повели наступление и прорыв сделали. А говорят, что герой генерал Брусилов. Пустяки это. Васька Егудилов — герой германской кампании. 3. Рассказ о том, как Семен Семенович в Лугу ездил Ужасно я люблю всякие путешествия. Меня, братцы мои, хлебом не корми, позволь мне только поехать куда-нибудь. Поездом или пароходом — мне это все равно. Главное, чтоб были два или три приятных собеседника. С ними я согласен хоть в Патагонию ехать. Очень мне нравится беседовать с незнакомыми. В свое время я очень много ездил. А когда бесплатно было, я и с поезда не вылезал. А трудно тогда приходилось. Пассажир был злой, неразговорчивый, чуть что — ногами пихался. И вообще — давка, безобразие. Мне даже раз на желудок мешок с крупчаткой уронили. Конечно, я сам виноват. Я на пол прилег. Ужасно утомился — стоял три ночи, ну и прилег. Предупредил еще: — Братцы, — говорю, — я на пол прилег, не наступите на лицо. На лицо не наступили, но от толчка с полки мешок упал. И спасибо, братцы, что небольшой мешок упал. Рядом стоял пуда на два. А то однажды стеарином мне в глаз капнули. Это обер капнул. Наклонился он, собачий нос, надо мной, со свечкой. — Ваш, — говорит, — билет? И капнул. Нечаянно, говорит. А мне от этого не легче. У меня до сих пор на глазу отметина осталась. Вот ежели приподнять веко, то на роговой оболочке каждый гражданин может увидеть желтоватое пятно величиной с горошину. Да. Трудно тогда было. С теперешним положением сравненья нету. Я вот на днях в Лугу ездил. Чудесно ехать. Порядок, европейская аккуратность, чистота. Жаль только, пассажиры мне плохие попались. Не очень разговорчивые. Один носом клюет — спать ему, видите ли, хочется, другой — мужичок — кушает всю дорогу. Да как кушает! Срежет кусок хлеба, масла на него наворотит и жует. Потом опять. Это он заснуть боялся. Был еще третий — старикан. Тоже дрянь-пассажир. Из него, из собаки, слова клещами нужно выжимать. Я уж к нему и так и так — молчит. Начал я ему рассказывать, как мука на меня упала — молчит. Показал я ему пятно на роговой оболочке. Пятно он осмотрел, но ничего такого интересного не сказал. Наконец после одной большой станции говорю ему: — Уважаемый гражданин, а великолепно теперь в поездах ехать. Не правда ли? Порядок. Едешь будто по германской территории. — Чего? — спрашивает. — Словно, — говорю, — по германской земле едешь… С чего бы это изменение такое? — А это, — говорит, — дисциплина. Русскому человеку невозможно без дисциплины. — Это, — говорю, — верно. Золотые слова. В каждом деле прежде всего дисциплина. Будь то военное дело или даже водный транспорт. — Да, — отвечает старик. — Только русский человек неправильно дисциплину понимает. — То есть, — говорю, — как же неправильно, если такой порядок? — А так… И не успел тут старик слов договорить, как встает вдруг мужичок со своего места. — Вы, — говорит, — про что разговариваете? Я, — говорит, — этого слова «дисциплина» слышать не могу… — А что? — спрашиваем. — Вы, — говорит, — про Ваську Чеснокова слышали? Черный такой мужик? — Нет, — говорим. — Ну так, — говорит, — это его и убили по дисциплине этой. — Да ну? — спрашиваю. — Да, — говорит, — ей-богу. В германскую войну. На фронте… Пригнали нас в окопы, а мы ни уха ни рыла в военном деле… А тут Лешку Коновалова… Вы Лешки не знали ли? — Нет. — Ну, так вот. Лешку Коновалова часовым поставили. А начальник строгий был. Начальник подошел к Лешке, харей его повернул к противнику и говорит: — Вот, — говорит, — за бугром противник. Ежели кто из-за бугра покажется — лепи туда пулей. А случилось, что за бугор Васька Чесноков пошел. Там он картошку рыл. Трава высокая — немцу не видно. Возвращается. А часовой Лешка видит, что фигура из-за бугра прет, ружье вскинул. Только смотрит: знакомая фигура — Васька Чесноков. — Эу! — закричал Лешка. — Васька, ты? Тот руками машет. Я, дескать. Заплакал Лешка, выстрелил… — Ну, и что же? — спросил я. — Ну, и убил… Мужичок отрезал кусок хлеба и принялся снова жевать. Старичок засмеялся. — Вот, — говорит, — не угодно ли! Я говорю: — Это не доказательство. Это глупость. Вот вы, — говорю, — хотели что-то рассказать. — Да, — говорит, — хотел, да некогда. Сходить мне сейчас. Взял он корзинку и на площадку вышел. Поезд, конечно, остановился. А я стал в окно смотреть. И вижу: выходит на платформу дежурный. Красивый такой мужчина, в галифе. Вышел он, прутиком по сапогу хлопает, усишки подвивает. На дам косится. Прислонился к забору. — Эй, — кричит. — Игнат! Подходит к нему сторож. — Игнат, — говорит дежурный, — принеси-ка, брат, папиросы. На столе у меня лежат. Игнат бросился в вокзал. «Дисциплина, — подумал я. — А пожалуй, что старик и прав: неправильно многие дисциплину понимают»… Поезд наш пошел дальше. Больше мне ни с кем поговорить не пришлось. Попугай Нынче нам, братцы мои, великолепное житье. Все-таки еда хорошая: щи там или что другое… Мясо опять же. А которым по праздникам бабы, может, и пироги с капустой пекут. Вот оно какое великолепие! На таких харчах мы, братишки, и позабывать стали, что это за голод такой. Позабывать начали, как это мы голодовали раньше. А ведь и голодовали же мы, братцы, в свое время! Хлеб был в диковинку. Вспомнить удивительно. А впрочем, не все, скажем, голодовали. Которые мужички, крестьяне то есть, — не плохо те жили. Все им из города везли: инструмент и драгоценные изделия и ценности всякие. Уж и покланялся же город деревне. Покланялись городские мужичкам. А шельма же, братцы, мужичок наш, полюбовно будет это сказано! Ах ты шельма какая! Баба моя — кокетка, надо сказать — зеркало повезла раз в деревню. Небольшое такое зеркальце, но вблизи, скажем, рожу всю видно. Повезла, братцы мои. Думала, к празднику мало-мальски пуд мучки сволокет назад. Плакалась еще, дура такая: как это, говорит, тяжесть такую повезу. Приехала в одну деревню. Куда там! Часишки, зеркала, рояли — в каждой избе. А тут, извините за выражение, небольшое зеркальце. Ткнулась баба моя в одну избу — шесть куриных яиц дают. В другую ткнулась — опять шесть куриных. Вот, думает, клюква. — Куда же, — спрашивает, — мне куриные яйца в дорогу? Дайте хоть крупы какой-нибудь или мучки, что ли. Не дают. — А нет, — говорят, — за зеркала у нас официальный тариф — на куриные яйца. Так и вернулась баба моя ни с чем. Мужик-то, впрочем, один прельстился зеркалом. — Эх, — говорит, — жалко, что махонькое зеркальце. Я бы, говорит, для тебя нарушил бы нормы, дал бы тебе крупой. Ну да неподходящее зеркальце. Мне, говорит, такое надо, чтоб и ноги видать было. И зачем ему, братцы мои, ноги нужно видать? Ах, шельма какой мужик! А я вот тоже раз съездил. За Вологду. Смешно вспомнить. Попугая вез. И ни за что бы я не поехал, да опять-таки баба моя пристала. Баба моя — кокетка, надо сказать — от хлеба с малороссийским сальцем нипочем не откажется… Пристала и пристала. Поезжай да поезжай. Ну и соседи тоже: — Поезжайте, — говорят, — Семен Семеныч. Вы человек разговорчивый — вкрутите мужичкам. А мне что? Я и поехал. А перед отъездом-то разговоры всякие были. Чего везти в деревню. Одни говорят: ленты вези, кружева. Другие — ситчик попестрей. Третьи — бусы. Что дикарям, ей-богу. Пошел я на толкучку. Думаю: куплю-ка, в самом деле, такую вещь, чтобы сразу в рожу кидалась. Вот и купил, братцы мои, попугая в клетке. Сидит, представьте себе, на толчке многоуважаемая дама такая (может быть, бывшая графиня) и домашним барахлом торгует. И тут же при ней клетка, а в клетке попка. И сидит эта попка на кольце, качается и орет по-французски: шармант, что в переводе на русский язык — прелестно, значит. Вот, братцы мои, я и приобрел птицу эту. То-то, думаю, удивлю деревню. И удивил, слов нету. А купил я эту попку за недорого. Хлебом, не помню — восемь, не помню — десять фунтов дал. И вскоре после этого и поехал. В теплушке ехал. Разговор, помню, поднялся вокруг меня, смех. — Куда, — спрашивают, — везешь птицу? Зачем? — Везу, — говорю, — в деревню на хлеб менять. Почем, — спрашиваю, — попугаи в этих местах ходят? В какой цене? Не продешевить чтобы. Смеются. — Товар, — говорят, — неизвестный. Предложил мне тут же какой-то субчик полпуда ядрицы за птицу, да не отдал я. Приехал в одну деревню. Народ вокруг меня столпился. Хохочут. Ребята тоже хохочут. Прутьями дразнят птицу. Под перья ей дуют. «Ну, — думаю, — понравился товар». Принялся я с бабой одной торговаться и совсем было в цене сошелся, да явился какой-то инвалид, что ли. Из армии. — Стоп, — говорит, — братцы! Обман. Попка это не настоящая. Настоящая попка «дурак» орет, а эта, говорит, что-то невнятно произносит. Ну и смутил сделку, чертов инвалид. Пуд только стала давать баба. Дальше я пошел. В одну, в другую деревню — не берут. Хохочут, под перья дуют, а не берут. А которые бы и взяли, да обижаются, зачем «дурак» не произносит. Два дня мотался я, братцы мои, с птицей, запарился, утомился — сказать невозможно. Прямо бы за полпуда отдал. Но и полпуда перестали давать. — Вид, — говорят, — у птицы плохой. А это верно: птица тоже запарилась. Все-таки дорога, да и под перья ей дули, да и ронял я ее раза два. И вот посоветовал мне один старичок в дальнюю деревню идти. А то, говорит, народ тут при железной дороге балованный, чего хотят — сами не знают. Вот я и пошел. А путь дальний. Жара. Пылища в нос бьет. Чересчур я тогда утомился. Вижу, и птица моя утомилась до невозможности. С кольца своего сошла, сидит внизу, нахмурившись, и хлеб не клюет. «Ну, — думаю, — не скончалась бы раньше времени. Плохой вид. Вот, думаю, глупость какая будет, ежели так». А сам все нажимаю, все быстрей да быстрей. И вот пришел к вечеру в нужную деревню. — Ну, — говорю, — попка, подбодрись. В одну избу зашел. — Не нужно ли, — говорю, — попугая? — Нужно, — говорит мужик. — А почем товар? Покажи. Стал я ему попку показывать, смотрю: лежит моя птица брюхом кверху, и лапки у ней врозь. Обиделся мужичок. — Что ж, — говорит, — это ты дохлой птицей торгуешь? Ох, чуть я не прослезился тогда. Вывалил попку из клетки, клетку бросил. А мужик хохочет надо мной. — Перестань, — говорит, — клетку бросать. Я тебе за нее шесть куриных яиц дам. И дал. — А жалко, — говорит, — что скончалась птица. Я бы, говорит, тебе за нее четыре пуда дал. Мне, говорит, очень попугаи нравятся. К утру назад пошел. И больше в деревню не ездил. haharms.ru рассказы - Михаил Зощенко - произведения |
НА
ГЛАВНУЮ
Искушение. Рыбья самка. Любовь Война. Старуха Врангель. Лялька Рассказы Синебрюхова Гришка Жиган. Черная магия. Веселая Последний барин. Про попа. Трупиков Метафизика. Письма в редакцию Обязательное постановление. Мемуары Новый Письмовник. Мадонна. Сенатор Вор. Собачий случай. Веселая масленица Сила таланта. Веселые рассказы. Попугай Бабкин муж. Нищий. Карусель Четверо. Свиное дело. Тревога Электрификация. Об овощах. Веселые Плохая ветка. Матренища. В защиту Холостые пожарные. Еще не так страшно Спецодежда. Сдвиг. Молитва Речь на банкете. Не по адресу. Ругатели С перепугу. Комар носа. Обязательное Хотя и брехня. Цены понижены. Из науки Европа. Новый человек. Писатель Старая крыса. Приятная встреча Неизвестный друг. Руковод. Баба Честный гражданин. Протокол Приятели. Беда. Жертва революции Тщеславие. Аристократка. Герой Человеческое достоинство. Божественное Последнее рождество. Крепкая женщина Святочные рассказы. Собачий нюх Черт. Монастырь. Любовь Хозрасчет. Три документа. Китайская Исторический. Брак по расчету. Счастье Бедный вор. Медик. Диктофон В порядке приказа. Забытый лозунг Случай в больнице. Твердая валюта Фома неверный. Бедный человек Пациентка. Исповедь. Передовой человек Бедность. Богатая жизнь. Агитационный Верная примета. Плохие деньги. Живой Подшефное село. Разговоры Поводырь. Родственник. Воздушная почта Открытое письмо. Маломыслящие Семейное счастье. Точная наука Щедрые люди. Почетный гражданин Европеец. Случай в провинции Тетка Марья. Нянькина сказка Рассказ певца. Полетели. Герои Остряк-самоучка. Случай. Шестеренка Паутина. Случай на заводе. Полеты Двугривенный. Разложение. И только Костюм маркизы. Каприз короля. Конец Актриса. Мещаночка. Сосед Подлец. Как она смеет. Тайна счастливого Муж. Я не люблю вас. Серый туман МИХАИЛ ЗОЩЕНКО рассказы: ЗОЩЕНКО рассказы 1 ЗОЩЕНКО рассказы 2 ЗОЩЕНКО комедии ЗОЩЕНКО для детей ЗОЩЕНКО биография 20 40 60 80 100 120 140 160 180 200 220 240 260 280 300 320 340 360 380 400 420 440 повесть |