Рассказы: Зощенко: Фома неверный. Бедный человек. Человек без предрассудков |
|
|
Зощенко
Михаил: рассказы и произведения: Фома неверный. Бедный человек. Человек
без предрассудков: Читать
тексты рассказов - Фома неверный. Бедный человек. Человек без
предрассудков -
Зощенко:
три рассказа, фельетона.
Фома неверный Фома Крюков три года не получал от сына писем, а тут, извольте — получайте, Фома Петрович, из города Москвы, от родного сына пять целковых. «Ишь ты, — думал Фома, рассматривая полученную повестку. — Другой бы сын, небось, три рубля отвалил бы и хватит. А тут, извольте — пять целковых. При таком обороте рублишко и пропить можно». Фома Крюков попарился в бане, надел чистую рубаху, выпил полбутылки самогона и поехал на почту. «Скажи на милость, — думал Фома дорогой, — пять целковых! И чего только не делается на свете! Батюшки светы! Царей нету, ничего такого нету, мужик в силе… Сын-то, может, державой правит… По пять рублей денег отцу отваливает… Или врут люди насчет мужиков-то? Ой, врут! Сын-то, может, в номерных, в гостинице служит!» Фома приехал на почту, подошел к прилавку и положил извещение. — Деньги, — сказал Фома, — деньги мне от сына дополучить. Кассир порылся в бумагах и положил на прилавок полчервонца. — Так! — сказал Фома. — А письма мне сын не пишет? Кассир ничего не ответил и отошел от прилавка. «Не пишет, — подумал Фома. — Может, после напишет. Можем ждать, если, скажем, есть деньги». Фома взял деньги, посмотрел на них с удивлением и вдруг стукнул ладонью по прилавку. — Эй, дядя! — закричал Фома. — Каки деньги суешь-то, гляди?! — Какие деньги? — сказал кассир. — Новые деньги… — Новые? — переспросил Фома. — Может, они, это самое, липовые, а? Думаешь, выпившему человеку все сунуть можно? Знаки-то где? Фома посмотрел на свет, повертел в руке, потом опять посмотрел. — Ну? — с удивлением сказал Фома. — Это кто там такой есть? Изображен-то… Не мужик ли? Мужик. Ей-богу, мужик. Ну? Не врут, значит, люди. Мужик изображен на деньгах-то. Неужели же не врут? Неужели же мужик в та кой силе? Фома снова подошел к прилавку. — Дядя, — сказал Фома, — изображен-то кто? Извини за слова… — Уходи, уходи! — сказал кассир. — Получил деньги и уходи к лешему… Где изображен-то? — Да на деньгах! Кассир посмотрел на мужика и сказал, усмехаясь: — Мужик изображен. Ты, ваше величество, заместо царя изображен. Понял? — Ну? — сказал Фома. — Мужик? А как же это я, дядя, ничего не знаю и ничего не ведаю? И землю пахаю. И все у нас пахают и не ведают. Кассир засмеялся. — Ей-богу, — сказал Фома. — Действительно, подтверждают люди: деятели, говорят, теперь крестьянские. И крестьянство в почете. А как на деле, верно ли это или врут люди — неизвестно… Но если на деньгах портрет… Неужели же не врут? — Ну уходи, уходи, — снова сказал кассир. — Не путайся тут. — Сейчас, — сказал Фома. — Деньги только дай спрятать, с портретом, ха… А я, дядя, имей в виду, царей этих самых и раньше не любил… Ей-богу… Фома с огорчением посмотрел на сердитого кассира и вышел. «Скажи пожалуйста, — думал Фома, — портрет выводят… Неужели же мужику царский почет?» Фома погнал лошадь, но у леса вдруг повернул назад и поехал в город. Остановился Фома у вокзала, привязал лошадь к забору и вошел в помещение. Было почти пусто. У дверей, положив под голову мешок, спал какой-то человек в мягкой шляпе. Фома купил на две копейки семечек и присел на окно, но, посидев минуту, подошел к спящему и вдруг крикнул: — Эй, шляпа, слазь со скамьи! Мне сесть надо… — Человек в шляпе раскрыл глаза, оторопело посмотрел на Фому и сел. И, зевая и сплевывая, стал свертывать папироску. Фома присел рядом, отодвинул мешок и стал со вкусом жевать семечки, сплевывая шелуху на пол. «Не врут, — думал Фома. — Почет, все-таки, заметный. Слушают. Раньше, может, в рожу бы влепили, а тут слушают, пугаются. Ишь ты, как все случилось, незаметно приключилось… Скажи на милость… Не врут». Фома встал со скамьи и с удовольствием прошелся по залу. Потом подошел к кассе и заглянул в окошечко. — Куда? — спросил кассир. — Чего куда? — Куда билет-то, дура-голова? — А никуда, — равнодушно сказал Фома, разглядывая помещение кассы. — Могу я посмотреть внутре кассу, ай нет? — А никуда, — сказал кассир, — так нечего и рыло зря пялить. — Рыло? — обиженно спросил Фома. — Кому говоришь-то? — Ишь, пьяная морда! — сердито сказал кассир. — Тоже в окно глядит… Черт серый… Фома нагнулся к окошечку и вдруг плюнул в кассира и быстро пошел к выходу. Фому схватили, когда он отвязывал лошадь. Он вырывался, кричал, пытался даже укусить сторожа за щеку, но его неумолимо волокли к дежурному агенту. Там, слегка успокоившись, Фома пытался что-то объяснить, размахивал руками, вынимал из шапки деньги и предлагал агенту взглянуть на них. Но агент, ежесекундно макая перо в пузырек, писал протокол об оскорблении действием кассира при исполнении служебных обязанностей. И еще о том, что Фома, находясь явно в нетрезвом виде, ел в закрытом помещении семечки и плевал на пол. Фома поставил под протоколом крестик и, вздыхая и дергая головой, вышел из помещения. Отвязал лошадь, сел в телегу, достал из шапки деньги и посмотрел на них. Потом махнул рукой и сказал: — Врут, черти… И погнал лошадь к дому. Бедный человек На первомайском празднике аэропланы летали… А если человек на аэроплан зазевался, если голову кверху задрал и рот разинул, то примета такая есть — к такому человеку сущие пустяки в карман влезть. Ну а влез в карман — бери что твоей душе угодно. А душе, скажем, все угодно. Каждый предмет угоден и нравится. Васькиной душе, например, и часишки нравятся, и портсигары очень симпатичны, и колечки — тоже неплохо, если они, конечно, не кастрюльного золота. На аэропланы же Васька Гусев смотреть не любит — нелюбопытное занятие. Ну летит и летит. На то и сделано, чтоб летало. Васька Гусев потискался в толпе, вынул у пузатого гражданина портсигар серебряный, срезал у зазевавшегося, сенновского, небось, купчика струканцы с цепочкой, залез в какую-то бабью сумочку, выбрал оттуда маленький этакий портсигарчик с пудрой и платок довольно вонючий и переложил все это добришко в свой карман. После, весело посвистывая, Васька Гусев нырнул в сторонку, прошел два квартала для безопасности и, снова потискавшись в народе, пробрался вперед, встал у тумбы и с интересом стал следить за демонстрацией. Народ шел по улице с пением и музыкой. Трубачи трубили, народ пел, красные флаги качались в воздухе, а по бокам на панелях плечом к плечу люди теснились и охали. Васька не охал. Васька стоял на панели и курил папироску. Позади Васьки кто-то сказал вслух: — А все-таки, братцы, огромаднейший это праздник… Первое то есть мая…- — А конечно, — подтвердил кто-то. — Пасха и та будет помельче… Васька Гусев тоже хотел присовокупить свое авторитетное мнение насчет праздника — дескать, майский праздник разве можно с чем сравнить, чудаки… Но сказать это вслух Васька постеснялся. «Праздник, конечно, большой, — подумал Васька, — а мое дело, между прочим, — маленькое: спер — и за щеку, спер — и до свиданья… А праздник, безусловно, огромадный. В такой праздник даже довольно совестно в карманы влезать». Васька побренчал серебром в кармане и успокоительно сплюнул. «У буржуев, между прочим, сперто, — подумал Васька. — У бедноты нипочем бы не спер. Очень уж огромадный праздник. Нельзя». Васька снова побренчал рукой по карману и вдруг вспомнил, что, кроме всего прочего, еще спер он у девицы серебряный портсигарчик с пудрой. «Жалко, — подумал Васька. — Зазря девчонку обидел. Пойти поискать ее, что ли? Очень уж огромадный праздник… Да где найти?.. Подсунуть, что ли, кому-нибудь? Товарчик, конечно, маловажный, неинтересный товар. На что он мне сдался…» Васька пробрался через толпу и нырнул в сторонку. «Суну кому-нибудь этот самый дамский портсигарчик, — решил Васька. — Ей-богу. Суну бедному человеку. Очень огромадный праздник! Пущай бедный человек придет домой, на квартиру, вывернет карманы, а там портсигарчик. Серебро все-таки… Продать можно… А человек пущай будет пребедный-бедный. Найдет портсигарчик, обрадуется до чего, заплачет… Вот, скажет, какое чудо-юдо со мной приключилось!» Васька помечтал немного и стал глазами искать бедного человека. Много было бедных, но у одного сапоги были новешенькие, у другого — штаны приличные в клеточку, у третьего — цепочка из кармана болтается. Таким-то Васька не сунет. Сунет Васька ужасно бедному и безработному человеку. Васька прошелся по тротуару и вдруг увидел человека, плохо одетого, в рыжих штанах и в рваной гимнастерке. Человек стоял неподвижно и, слегка раскрыв рот, смотрел на аэроплан. «Безработный, — подумал Васька. — Ему и суну. Ей-богу. Очень уж огромадный праздник». Васька Гусев подошел к бедняку поближе, нащупал карман в рыжих штанах и сунул туда портсигар. Портсигар провалился в карман и вдруг с грохотом упал на панель. В рыжих штанах карманов не было. Человек в рыжих штанах охнул и схватил Ваську за руку. — Воруют! — закричал он, сжимая Васькины руки. Тотчас окружили Ваську и стиснули кольцом. От удивления Васька даже не сопротивлялся. — Ну и ну, — сказал Васька, — карманов-то, братцы, у его нету… Ваську тискали, мяли и даже кто-то ударил по скуле. — За что же, братцы? — сказал Васька, сплевывая. — Я же, братцы, сам ему сунул дамский этот портсигарчик. — Да ну? — удивились в толпе. — Зачем же ты сунул-то? Человек в рыжих штанах оторопело смотрел на Ваську. — Да ну? — сказал он тоже. — Ты, парень, небось думал, что карманы у меня есть, да? Нету у меня, парень, карманов-то. Жалею, что нету… Жалко. Лучше бы ты, парень, вот сюда сунул. Человек без кармана хлопнул по своей гимнастерке и с огорчением добавил: — Жалко… В этот карманчик надо бы тебе сунуть. На гимнастерке который. Ты гляди, парень: в этот надо было сунуть. Эх, дядя!.. Человек без кармана сконфуженно улыбнулся, махнул рукой и, с грустью покачивая головой, отошел в сторонку. Ваську повели в милицию, но по дороге отпустили. Человек без предрассудков Это было в жестком вагоне московского поезда. Какой-то толстоватый гражданин, отрезая от буханки кусок хлеба, обронил нож. Соседка толстоватого гражданина с любопытством спросила: — Чего, батюшка, упало, ножик или вилка? — Ножик, — нехотя ответил гражданин, шаря рукой по полу. — Мужчина придет, — сказала гражданка. — Ежели ножик упал, то мужчина… Мой сосед, человек в зеленых обмотках и с мешком за спиной, вдруг возмутился. Даже почернел от злости. — Это довольно вам стыдно так говорить, гражданка, — сказал он. — Довольно стыдно в двадцатом веке иметь свои предрассудки и суеверия. Гражданка испуганно посмотрела на моего соседа. — Примета такая, — сказала она. — Ежели нож, то мужчина обязательно придет, ежели вилка — дама… А я, товарищ, ничего. Такая примета… Сосед мой ехидно засмеялся. — Вот, — сказал он, — не угодно ли! Кругом электрификация, а тут такие предрассудки… Сосед помолчал, но потом заговорил снова, обращаясь больше ко мне, но так, чтобы и все слышали: — Да, товарищ, кругом электричество, кругом черт знает какие великие идеи происходят, кругом борьба с религией, а наряду с этим, обратите внимание, полное невежество и мещанские предрассудки. — Ну, не всегда же, — сказал я. — А мне от этого не легче, — хмуро сказал сосед. — Я, может, товарищ, от этого со своей супругой расстался. — Да что вы? — Ей-богу, — сказал он. — Я хоть и беспартийный человек, а не могу, знаете ли, с мещанкой жить. Я, может, товарищ, шесть лет с ней жил, а теперь не могу. Не такое время… Я ее, подлую, честью просил: брось, говорю, Катерина Васильевна, свои штучки, брось, говорю добром, мещанские предрассудки и суеверия. Так нет. Нож упал — мужчина, видите ли, придет, попа встретила — пути, говорит, не будет, икнула — опять примета… Тьфу! — Неужели разошлись из-за этого? — Ей-богу, — сказал сосед, — из-за этого, и вообще, поведение у ней стало какое-то легкое… А я ее честью просил. Не хочет — не надо. Не могу с дурой жить… А теперь я в Москву еду. А если встречу, например, в Москве настоящую, правильную гражданку без предрассудков, то обязательно на такой женюсь. Да только вряд ли, товарищ, встречу. Сомневаюсь я что-то… Сосед замолчал, свернул папиросу и закурил. Потом тихонько икнул и сказал: — Вспоминает кто-то… — Это она, жена твоя разведенная, не иначе как вспоминает, — сочувственно отозвалась гражданка. — Как-то ей теперь, милой, живется?.. — Все может быть. Может, и она вспоминает. А только сама, дура, виновата, — ответил гражданин, сплевывая на пол. haharms.ru рассказы - Михаил Зощенко - фельетоны |
НА
ГЛАВНУЮ
Человеческое достоинство. Божественное Последнее рождество. Крепкая женщина Святочные рассказы. Собачий нюх Черт. Монастырь. Любовь Хозрасчет. Три документа. Китайская Исторический. Брак по расчету. Счастье Бедный вор. Медик. Диктофон В порядке приказа. Забытый лозунг Случай в больнице. Твердая валюта Фома неверный. Бедный человек Пациентка. Исповедь. Передовой человек Бедность. Богатая жизнь. Агитационный Верная примета. Плохие деньги. Живой Подшефное село. Разговоры Поводырь. Родственник. Воздушная почта Открытое письмо. Маломыслящие Семейное счастье. Точная наука Щедрые люди. Почетный гражданин Европеец. Случай в провинции Тетка Марья. Нянькина сказка Рассказ певца. Полетели. Герои Остряк-самоучка. Случай. Шестеренка Паутина. Случай на заводе. Полеты Двугривенный. Разложение. И только Костюм маркизы. Каприз короля. Конец Актриса. Мещаночка. Сосед Подлец. Как она смеет. Тайна счастливого Муж. Я не люблю вас. Серый туман Искушение. Рыбья самка. Любовь Война. Старуха Врангель. Лялька Рассказы Синебрюхова Гришка Жиган. Черная магия. Веселая Последний барин. Про попа. Трупиков Метафизика. Письма в редакцию Обязательное постановление. Мемуары Новый Письмовник. Мадонна. Сенатор Вор. Собачий случай. Веселая масленица Сила таланта. Веселые рассказы. Попугай Бабкин муж. Нищий. Карусель Четверо. Свиное дело. Тревога Электрификация. Об овощах. Веселые Плохая ветка. Матренища. В защиту Холостые пожарные. Еще не так страшно Спецодежда. Сдвиг. Молитва Речь на банкете. Не по адресу. Ругатели С перепугу. Комар носа. Обязательное Хотя и брехня. Цены понижены. Из науки Европа. Новый человек. Писатель Старая крыса. Приятная встреча Неизвестный друг. Руковод. Баба Честный гражданин. Протокол Приятели. Беда. Жертва революции Тщеславие. Аристократка. Герой МИХАИЛ ЗОЩЕНКО: ЗОЩЕНКО рассказы 1 ЗОЩЕНКО рассказы 2 ЗОЩЕНКО фельетоны ЗОЩЕНКО для детей ЗОЩЕНКО биография |